Содержание


Глава XIII.
Осада Ледисмита

Понедельник 30 октября 1899 года не относится к тем датам, которые британцы могут вспомнить с удовлетворением. В плохо продуманном и скверно организованном сражении мы практически до последнего солдата потеряли свой изолированный левый фланг, а наш правый был вынужден бесславно отступить обратно в Ледисмит, пусть и без значительных людских потерь. Нашу артиллерию подавили, пехоту остановили, а кавалерию парализовали. Восемь сотен пленных могут показаться не слишком серьезным числом в сравнении, например, с Седаном{35} или даже с Ульмом{36}, но в таких делах все относительно, и силы, которые сложили оружие при Николсонс-Неке, — самая крупная капитулировавшая британская армия со времен наших великих дедов, когда во Фландрии командовал печально известный герцог Йоркский.

Сэр Джорж Уайт у Николсонс-Нека столкнулся с неизбежностью блокады, к чему мы были совершенно не готовы, хотя столько месяцев имели открытую железную дорогу. Ледисмит располагается в низине, окруженной кольцом перемежающихся холмов. Ближайшие холмы находились в наших руках, однако никаких попыток в первые дни войны закрепиться на Бульване, Ломбарде-Копе и других позициях, с которых можно обстреливать город, предпринято не было. Военные специалисты много спорят, возможно ли было их успешно удерживать или нет, но сходятся во мнении, что, по крайней мере, Бульвану с источником собственной воды, можно было сохранить. Этот вопрос, однако, не имел смысла, поскольку дальними холмами владел неприятель. Но на самом деле внутренняя линия (Сизарс-Кэмп, Вэггон-Хилл, Райфлмэн-Пост и гряда к Хелпмакаар-Хилл) по периметру составляла двадцать три километра, и сложность удерживать столь протяженную линию более чем оправдывает генерала [171] Уайта не только в том, что он оставил внешние холмы, но и в том, что держал свою кавалерию в городе.

После Ледисмитского сражения и отступления британцев буры в своей неторопливой, но результативной манере приступили к осаде города, а британский командующий принял это как неизбежность, довольствуясь тем, что может приостановить вторжение, угрожающее колонии. Во вторник, среду, четверг и пятницу коммандо постепенно стекались к Ледисмиту с юга и востока, мы со своей стороны беспокоили их вылазками кавалерийских и разведывательных отрядов, эффективность которых пресса сильно преувеличила. В четверг, 2 ноября, из города, под интенсивным обстрелом прорвался последний поезд, пассажиры которого прятались за сиденьями. В 14 часов того же дня была перерезана телеграфная линия, и одинокий город мрачно принялся за задачу отражать торжествующих буров, пока не наступит день — казавшийся близким, — когда из лабиринта лежащих к югу от них холмов появится освободительная армия. Были такие, чье сердце, зная врага и горы, холодело при мысли, каким образом армия это сделает, однако большинство, от генерала до рядового, безоговорочно верили в неустрашимость своих товарищей и удачу британской армии.

Один из примеров этой исторической удачливости всегда был у них перед глазами в виде тех бесценных корабельных пушек, которые столь впечатляюще появились в самый критический момент сражения, как раз вовремя, чтобы обуздать гиганта на Пепворт-Хилле и прикрыть отступление армии. Если бы не они, осажденные оставались бы беспомощными под дулами огромных «крезо». Но, несмотря на наивные требования буров к какому-то особому провидению, — процесс, который один доброжелательный немецкий критик описал как «военные действия Всемогущего» — бесспорно, что в первые месяцы этой войны в совершенно поразительной степени счастливый случай, или милосердное вмешательство снова и снова спасали британцев от катастрофы. Тогда, в первую неделю ноября, когда каждый холм и на севере, и на юге, и на востоке, и на западе, вспыхивал и дымил, и большие 96-фунтовые снаряды ревели над городом, солдаты и горожане ждали помощи только от длинных, тонких 120-миллиметровых стволов и крепких бородатых артиллеристов, [172] которые их обслуживали. Орудия Лэмбтона и две устаревшие 160-миллиметровые гаубицы, укомплектованные оставшимися в живых из 10-й батареи горной артиллерии, делали все возможное, чтобы подавить огонь тяжелых бурских пушек. Если не спасти, то, по крайней мере, они могли ответить тем же, и это морально облегчало тяжесть положения.

К концу первой недели ноября буры установили свое кольцо огня. К востоку от города на несколько километров тянется широкая зеленая равнина, прорезанная извивами реки Клип, там осажденные пасли лошадей и скот. За рекой возвышается холм с плоской вершиной, знаменитый Бульвана, на котором буры установили один большой «Крезо» и несколько пушек меньшего калибра. К северу, на холме Пепворт, стоял другой «крезо», и между ними, на Ломбарде-Копе, — бурская батарея. Британцы установили корабельные орудия по эту сторону, поскольку разомкнутая петля реки делала это место наиболее вероятным для штурма укреплений. Отсюда в западном направлении до Бестерса на юге шла непрерывная череда холмов, каждый из которых венчали бурские орудия, они, если и не могли повредить отдаленному городу, то, по меньшей мере, держали гарнизон под прицелом. Позиции буров были настолько мощны, что в массе высказанных критических замечаний никогда не предполагалось, что Уайту с его ограниченным гарнизоном следовало совершить попытку атаковать их, потому что это повлекло бы за собой тяжелейшие потери.

Первые дни осады омрачила гибель лейтенанта Эгертона с «Майти», одного из самых перспективных офицеров военно-морского флота. Ему оторвало ногу и ступню другой ноги, когда он лежал на бруствере из мешков с песком, наблюдая за точностью нашего огня. «Вот и конец моему крикету», — сказал смелый спортсмен, и его понесли в тыл с сигарой в зубах.

3 ноября по дороге на Коленсо отправили сильный кавалерийский разведывательный отряд, чтобы выяснить, какие силы противник имеет на этом направлении. Полковник Броклхёрст взял с собой 18-й и 19-й гусарские, 5-й уланский и 5-й драгунский гвардейский полки с полком легкой кавалерии и натальскими добровольцами. Произошла беспорядочная стычка. Она закончилась ничем и преимущественно запомнилась великолепным [173] поведением колонистов, которые показали себя равными солдатам регулярной армии по отваге и превзошли их в тактике, необходимой в такой местности. Смерть майора Таунтона, капитана Наппа и молодого Брабанта, сына генерала, так много сделавшего на дальнейшей стадии войны, — дорогая цена за сведения, что буры имеют значительные силы на юге.

К концу недели город уже приспособился к осадному положению. Генерал Жубер со свойственным ему рыцарством позволил гарнизону вывести гражданских лиц в местечко под названием Интомби-Кэмп (быстро прозванное шутниками Убежищедорф), где им не угрожали снаряды, хотя их снабжение, конечно, все-таки оставалось задачей армейской системы. Крепкие и мужественные горожане в большинстве не уклонялись от общей опасности и упорно старались отстоять свой разбитый городок. К счастью, река так размыла дно, что теперь фактически течет по глубокому каналу, в стенках которого оказалось возможным вырыть пещеры, — по сути дела, бомбоубежища. Там горожане несколько месяцев жили, как первобытные люди, возвращаясь в свои дома в благословенный седьмой день отдыха, который даровали им осаждающие их христиане.

Периметр оборонительной линии был поделен таким образом, чтобы каждый корпус отвечал за свою часть. На юге, на холме под названием Сизарс-Кэмп, находился Манчестерский полк. Между Ломбардс-Копом и городом, на северо-востоке, стояли девонцы. На севере, в наиболее уязвимом, по их мнению, пункте, находились пехотная бригада, пехотный полк и остатки 18-го гусарского полка. На западе закрепились 5-й уланский, 19-й гусарский и 5-й драгунский гвардейский полки. Остальные части располагались вокруг предместий Ледисмита.

Буры, по всей видимости, полагали, будто сам факт, что они удерживают господствующую над городом позицию, скоро повлечет за собой капитуляцию гарнизона. В конце недели они, однако, осознали, как и британцы, что осада предстоит им обоим. Огонь по городу был тяжким, но не смертельным, хотя с течением времени он становился все более результативным. Практика сделала их стрельбу на восемь километров исключительно точной. Стрелки буров стали более рисковыми, и во вторник, 7 ноября, они предприняли вялую атаку на позицию Манчестерского [174] полка на юге, которую британцы отбили без особых осложнений. Однако 9 ноября их попытка носила уже более серьезный и настойчивый характер. Она началась с интенсивного артиллерийского обстрела и ложной атаки пехоты со всех сторон, имевшей целью не допустить подхода пополнения к пункту действительного удара — Сизарс-Кэмпу на юге. Совершенно очевидно, что буры с самого начала решили, что здесь лежит ключ к нашей позиции, поскольку две серьезных атаки — 9 ноября и 6 января — были направлены именно в эту точку.

Манчестерцев в Сизарс-Кэмпе усилили 1-м батальоном 60-го пехотного полка, который оборонял продолжение той же гряды, холм под названием Вэггон-Хилл. С рассветом обнаружилось, что бурские стрелки находятся в пределах восьмисот метров, и с этого момента до самого вечера холм непрерывно обстреливали. Бур, однако, за исключением тех случаев, когда на его стороне находятся все преимущества, несмотря на его безусловную личную отвагу, не слишком хорош в атаке. Его национальные традиции, основанные на ценности человеческой жизни, восстают против нападения. Как следствие, два хорошо расположенных полка смогли целый день отражать их атаки, потеряв не более тридцати человек убитыми и ранеными, тогда как неприятель, находясь под шрапнелью 42-й батареи и ружейным огнем пехоты, должно быть, пострадал куда более серьезно. Результатом операции стало обоснованное убеждение: при свете дня буры имеют мало шансов взять наши рубежи. Поскольку 9 ноября — день рождения принца Уэльсского, успешный день завершили салютом в двадцать один залп из корабельных орудий.

Провал штурма Ледисмита, по-видимому, убедил неприятеля в преимуществе тактики выжидания, поскольку голод, артиллерийский огонь и болезни становились их союзниками. Это надежнее и дешевле, чем открытый приступ. С отдаленных холмов они продолжали обстреливать город, а гарнизон и горожане с непреклонным терпением научились сносить, если не полюбили, удары 96-фунтовых снарядов и барабанную дробь шрапнели по своим железным крышам. Запасов было достаточно, к тому же осажденным повезло, что среди них был первоклассный организатор — полковник Уард, знаменитость Ислингтона; он с помощью полковника Стоунмэна так систематизировал сбор и выдачу [175] всей провизии, гражданской и армейской, чтобы растянуть ее на возможно более долгий срок. Сверху поливаемые дождем, с грязью под ногами, досадуя на собственную праздность и чувствуя унижение от своего положения, солдаты утомительными неделями ждали освобождения, которое так никогда и не пришло. Иногда обстреливали больше, иногда меньше; в иной день вели снайперский огонь, в другой — нет; изредка небольшой кавалерийский отряд отправлялся на разведку, и орудия выходили из города, но по большей части все лежали на боку — таково было разнообразие жизни в Ледисмите. Появилась неизменная осадная газета «Лира Ледисмита», она скрашивала однообразие острыми шутками. Ночью, утром и в полдень на город лились снаряды, пока самые робкие не превратились в фаталистов, если не в смельчаков. Грохот взрывов и холодный мелодичный звон шрапнели постоянно звучал у них в ушах. В бинокли гарнизон мог видеть яркие платья и зонтики бурских дам, прибывших на поезде посмотреть на мучения обреченного города.

Буры имели великолепную артиллерию на мощных позициях и были достаточно многочисленны, чтобы заблокировать британские силы в Ледисмите и немедленно отправляться на завоевание Наталя. Если бы они так поступили, трудно сказать, что могло бы помешать им доскакать до моря. Между ними и Дурбаном стояли только какие-то остатки, полубатальоны и местные добровольцы. Но здесь, как и на реке Оранжевая, буров как будто разбил какой-то странный паралич. Когда дорога перед ними оказалась открытой, наши первые транспорты с пополнением едва миновали Сент-Винсент, но прежде чем они решили воспользоваться этой дорогой, порт Дурбана уже заполнил британский флот, и десять тысяч солдат бросились им наперерез.

Оставим на время Ледисмит, чтобы описать действия буров в южном направлении. В первые два дня осады города они развернули свой левый фланг и атаковали Коленсо, в двадцати километрах к югу, выбив с позиции Дурбанский полк легкой пехоты дальнобойной артиллерией. Британцы отступили на сорок четыре километра и сосредоточились в Эсткорте, оставив в руках врага крайне важный железнодорожный мост в Коленсо. С этого момента буры удерживали северную часть Тугелы, и многие женщины стали вдовами, прежде чем мы снова ею овладели. [176]

Это была самая критическая неделя всей войны, однако, захватив Коленсо, противник сделал немного. Буры официально присоединили к Оранжевой Республике весь Северный Наталь — опасный прецедент, когда надо иметь в виду, что роли могут поменяться. С поразительной самонадеянностью они разметили себе фермы и послали за своими людьми, чтобы занять эти недавно завоеванные участки.

5 ноября буры оставались столь инертными, что британцы небольшими силами возвратились в Коленсо и унесли значительные запасы — что наводит на мысль о поспешности отступления. Четыре дня прошло в бездействии — четыре драгоценных для нас дня — и вечером четвертого дня, 9 ноября, дежурные телеграфисты узла связи на Тэйбл-Маунтин увидели дым проходящего мимо Роббен-Айленда большого парохода. Это был «Рослин Касл» с первым пополнением. За неделю в Дурбан прошли «Моор», «Йоркшир», «Аурания», «Хаварден Касл», «Гэскен», «Арминьен», «Ориентал» и флотилия других судов с 15 000 солдат на борту. Империю снова спасло господство на море.

И теперь, когда уже было слишком поздно, буры вдруг проявили инициативу, и весьма драматичным образом. Севернее Эсткорта, куда к генералу Хилдварду ежедневно подходило пополнение, находятся два маленьких городка или, по крайней мере, две географических (и железнодорожных) точки: Фрир, примерно в шестнадцати километрах севернее Эсткорта, и Чивели, в восьми километрах от него и примерно на таком же расстоянии к югу от Коленсо. 15 ноября из Эсткорта отправили бронепоезд разведать обстановку на дороге. Одна беда в этой кампании уже постигла нас в результате подобной топорной затеи, и еще более серьезная должна была теперь подтвердить, что действовать в одиночку бронепоезд абсолютно не в состоянии. Как средство перемещения артиллерии для сил, действующих по обоим флангам от них, и надежная защита отступления, бронепоезду, возможно, и найдется место в современной войне, однако как способ разведки он представляется наименее неэффективным и самым дорогим средством, из всех доселе придуманных. Умный всадник соберет гораздо больше информации, будет менее заметен и сохранит свободу в выборе маршрута. После наших опытов бронепоезд может выехать из военной истории. [177]

На бронепоезде находилось девяносто дублинских фузилеров, восемьдесят дурбанских волонтеров и десять моряков с корабельным 7-фунтовым орудием. Экспедицию сопровождали капитан Ходдейн из Гордонского полка, лейтенант Франкленд (Дублинский фузилерский полк) и известный журналист Уинстон Черчилль. То, что можно было предвидеть, — произошло. Бронепоезд въехал в наступающую армию буров, был обстрелян, попытался уйти, но рельсы позади него уже заблокировали, и он потерпел крушение, Дублинцы и дурбанцы под интенсивным огнем неприятеля беспомощно падали с платформ. Железнодорожное крушение — вещь не из приятных, засада — тоже, а уж их сочетание, несомненно, приводит к полному смятению. Тем не менее, нашлись отважные сердца, которые смогли мобилизоваться. Холдейн и Франкленд собрали войска, а Черчилль привел в чувство машиниста. Паровоз отцепили, и он поехал с кабиной, набитой ранеными. Черчилль, который уже ушел от опасности на паровозе, благородно вернулся обратно, чтобы разделить судьбу своих товарищей. Потрясенные солдаты некоторое время продолжали тщетное сопротивление, но ни помощи, ни спасения ждать было неоткуда, и им ничего не оставалось, как сдаться. Самый суровый военный критик не может осудить их за этот поступок. Несколько человек ускользнули, кроме тех, кто спасся на паровозе. Мы потеряли двоих убитыми, двадцать ранеными, и примерно восемьдесят человек попали в плен. Поразительно, но Холдейну и Черчиллю удалось бежать уже из Претории.

Теперь в Южный Наталь текли два потока вооруженных людей. Снизу в опасную точку шли состав за составом с британскими регулярными войсками, на каждой станции их угощали и приветствовали. Близлежащие к железному пути фермы вывесили «Юнион Джек», и люди там слышали хор множества голосов, когда огромные поезда проносились по дороге. А сверху двигались буры. Черчилль видел их, суровых, непреклонных, молча скачущих сквозь дождь и распевающих псалмы вокруг своих походных костров, — честные храбрые фермеры, однако бессознательно отстаивающие средневековье и упадок, тогда как наш грубый в речах Томми{37} воевал за цивилизацию, прогресс и равные права для всех людей. [178]

Войска вторжения, численностью не более нескольких тысяч человек, грозные только за счет своей мобильности, окружили более многочисленную, но менее мобильную армию в Эсткорте и позади нее нанесли удар по линиям коммуникации. Пару дней обсуждался вопрос дальнейшего отступления, однако Хилдвард, поддерживаемый советами и самим присутствием полковника Лонга, решил держать свою позицию. 21 ноября вторгшиеся буры уже прошли на юг до Ноттингем-Роуд, точки в сорока восьми километрах южнее Эсткорта и только в шестидесяти пяти километрах севернее важного города Питермарицбург. Ситуация сложилась серьезная. Либо захватчики должны быть остановлены, либо второй по величине город колонии окажется в их руках. Со всех сторон приходили донесения о разграбленных фермах и разоренных домах. По крайней мере отдельные участники набега действовали с бессмысленным варварством. Разбитые рояли, разрезанные картины, забитый скот и мерзкие надписи — все поворачивает хищнической и агрессивной стороной парадоксальный характер бура{38}.

Следующий британский форт за Хилдвардом в Эсткорте стоял на реке Моои, в сорока восьми километрах к югу, там командовал Бартон. Буры произвели вялый штурм, однако Жубер уже начал осознавать мощь британского пополнения и невозможность взять последовательность британских укрепленных позиций теми силами, что находились в его распоряжении. Он приказал Боте отступить с Моои и начал свой северный переход.

Произошел перелом в ходе бурского вторжения в Наталь, тем не менее, у нас нет оснований утверждать, что его обусловил бой Уиллоу Гранжа. Решающий бой дал гарнизон Эсткорта под командованием Хилдварда и Уолтера Китчинера, противостоявший примерно 2000 захватчиков во главе с Луисом Ботой. В нем участвовали четыре роты Западного суррейского полка, Восточный суррейский и Западный йоркширский полки, Дурбанский полк легкой пехоты, 7-я батарея Королевской полевой артиллерии, два корабельных орудия и несколько сотен колониальной кавалерии. [179]

Увидев, что неприятель имеет орудие на холме, на расстоянии возможного удара по Эсткорту, этот отряд 22 ноября выступил в ночную атаку, чтобы попытаться захватить его. Холм взяли без затруднений, однако уже не обнаружили там орудия. Днем буры пошли в мощную контратаку, и наши войска были вынуждены вернуться в город с небольшими потерями и еще меньшей славой. Суррейцы и йоркширцы сражались отменно, но оказались в сложном положении при плохой артиллерийской поддержке. Конная пехота Мартина отважно прикрывала отступление, однако для британцев схватка завершилась потерей четырнадцати человек убитыми и пятьюдесятью ранеными и пропавшими без вести, что, конечно, больше, чем потеряли буры. После этого второстепенного боя у Уиллоу Гранжа буры начали отступать, пока генерал Буллер, приехав на фронт 27 ноября, не обнаружил, что враг снова занял линию вдоль реки Тугелы. Сам он отправился во Фрир, где посвятил свое время и энергию формированию армии, с которой после трех провалов намеревался пробиться в Ледисмит.

Одним неожиданным и малоизвестным результатом экспедиции буров в Южный Наталь стала травма их командира, благородного Жубера, которую он получил, когда споткнулась его лошадь. Жубер физически не смог продолжать кампанию и почти сразу возвратился в Преторию, передав командование у Тугелы в руки Луиса Боты.

Оставив Буллера формировать свою армию во Фрире, а бурских командиров возводить щит укреплений вдоль реки Тугела, мы снова вернемся к судьбам несчастного города, который вызывал интерес всего мира и от которого, возможно, зависела судьба Империи. Абсолютно ясно, что если бы Ледисмит сдался и двенадцать тысяч британских солдат с запасами стоимостью в миллион фунтов стерлингов попали в руки захватчиков, мы оказались бы перед альтернативой — либо оставить борьбу, либо снова завоевывать Южную Африку в северном направлении из Кейптауна. Южная Африка — краеугольный камень Империи, а далекий Ледисмит был краеугольным камнем Южной Африки. Поэтому мужество солдат, оборонявших этот разорванный снарядами городок, и вера народа, следившего за ними, ни на миг не ослабели. [180]

8 декабря было ознаменовано отважной операцией со стороны осажденного гарнизона. Никаких сведений о предстоящей вылазке никуда не просочилось, за четверть часа до отправления даже задействованные офицеры не имели о ней ни малейшего представления. В десять часов отряд выскользнул из города. Их было шесть сотен, все добровольцы, взятые из Имперского полка легкой кавалерии, натальских карабинеров и Пограничного полка горных стрелков. Командовал Хантер, самый молодой и наиболее решительный из британских генералов. С ним были офицеры Эдвардс и Ройстон. Рядовые не знали, куда идут и что им предстоит делать, однако бесшумно крались под небом, затянутым облаками, сквозь которые время от времени проглядывала луна и освещала заросшую мимозой равнину. Наконец перед ними выросла темная масса — это был Ган-Хилл, с которого их поливал огнем один из огромных «крезо». Большое прикрытие (четыре сотни человек) оставили у подножия холма, а другие (сто человек из Имперского полка легкой кавалерии, сотня карабинеров и пограничников, десять саперов) поползли наверх, во главе с майором Хендерсоном. Голландский часовой из сторожевого охранения спросил пароль, но его успокоил говоривший по-голладски карабинер. Они поднимались все выше и выше, тишину нарушали только иногда срывающиеся камни и звук их собственного дыхания. Многие из них оставили обувь внизу. Даже в темноте они сохраняли определенный боевой порядок, и правое крыло пошло вперед, чтобы обойти оборону неприятеля с фланга. Внезапно раздался щелчок «маузера» и вспышка — потом еще и еще! «Вперед, ребята! Примкнуть штыки!» — закричал Карри Дэвис. Никаких штыков не было, но это детали. При этих словах артиллеристы испарились, и там, в темноте, перед атакующими проступило громадное орудие, просто гигантское в таком неясном свете. Снять огромный замок! Покрыть длинный ствол пироксилином! Гоните буров, пока не закончим работу! Хантер стоял рядом, держа в руке фонарь, пока не заложили заряд, и затем с грохотом, заставившим обе армии выскочить из своих палаток, огромная пушка поднялась на лафет и завалилась назад, в орудийную яму. Рядом с ней была укрыта гаубица, ее тоже взорвали. Сопровождающий «максим» ликующие победители утащили в город, куда под крики и смех вошли с первыми лучами солнца. [181]

Один раненый, отважный Хендерсон, — не большая цена за самую стремительную и прекрасно спланированную операцию этой войны. Секретность подготовки, решительность исполнения — вот основы искусства солдата. Операция была осуществлена настолько легко, а охранение буров оказалось таким слабым, что, весьма вероятно, если бы мы одновременно атаковали все пушки, то утром буры могли бы остаться без единого артиллерийского орудия{39}.

Тем же утром (9 декабря) кавалерию отправили на разведку в сторону Пепворт-Хилла. Целью, вне сомнения, являлось выяснить, стоит ли противник там до сих пор крупными силами, и ужасный рокот «маузеров» дал нам утвердительный ответ. Двое убитых и двадцать раненых — цена за эту информацию. За пять недель осады состоялось три подобных разведывательных операции, и трудно понять, какую они принесли пользу и чем следует объяснять их проведение. Гражданскому человеку трудно судить о подобных вещах, но можно присоединиться, разделив его всем сердцем, к мнению подавляющего большинства офицеров.

Солдаты регулярной армии выражали недовольство, что колониальные войска идут впереди них, и их воинское тщеславие получило удовлетворение, когда три ночи спустя им дали то же задание. Выбрали четыре роты 2-й пехотной бригады, с ними пошли несколько саперов и артиллеристов, отрядом командовал полковник Меткалф из того же батальона. Их целью стало единственное орудие, 120-миллиметровая гаубица, на Серпрайз-Хилле. Снова осторожное продвижение в темноте, снова прикрытие оставили у подножия, и две роты бесшумно поднялись, опять их спросили пароль — стремительная атака, противник отступил, и орудие перешло в руки атаковавших.

Здесь, и только здесь, истории отличаются. По какой-то причине детонатор для пироксилина не сработал, и прошло полчаса, прежде чем гаубицу удалось взорвать. Сделали это в конце концов тщательно, однако задержка повлекла осложнения. После взрыва наши люди спустились с холма, но буры уже окружали [182] их со всех сторон. На английские вопросы солдат буры отвечали по-английски, таким образом только фетровая шляпа и каска, едва различимые в темноте, говорили, где друг, а где враг. Сохранилось единственное письмо молодого Рейтца (сына трансваальского секретаря), который там присутствовал. По его рассказу, буров было всего восемь человек, но что-либо утверждать или опровергать в таком мраке одинаково бессмысленно. В его рассказе есть некоторые несообразности. «Мы выстрелили, — говорит Рейтц. — Они остановились, и все выкрикнули: «Пехотная бригада». Потом кто-то из них приказал: «В атаку!» Один офицер, капитан Пейли, пошел вперед, хотя уже имел два пулевых ранения. Жубер выстрелил в него еще раз, и тот упал прямо на нас. Четыре англичанина навалились на Яна Луттига, били его ружьями по голове и кололи штыками в живот. Он ухватил двоих за горло и закричал: «Ребята, на помощь!» Два ближайших к нему товарища застрелили двоих, а два других убежали. Потом по боковой дорожке подошло много англичан, примерно восемь сотен (на холме было двести человек, но темнота извиняет преувеличение), и мы залегли у берега тихо, как мыши. Дальше англичане убили штыками троих и ранили двоих наших. Утром мы нашли капитана Пейли и двадцать два англичанина, кто-то был мертв, а кто-то ранен». Кажется очевидным, что Рейтц, говоря о восьми человеках, имеет в виду свой собственный маленький отряд, а не все формирование, преградившее путь отходящим пехотинцам. Насколько он знал, в ближнем бою погибло пять его соотечественников, следовательно, общие потери, по всей вероятности, были значительными. Мы потеряли одиннадцать человек убитыми, сорок три человека ранеными, и шесть человек попали в плен, однако эту цену нельзя счесть непомерной за гаубицу и боевой дух, который поднимается от таких операций. Если бы не тот несчастный запал, вторая победа была бы такой же бескровной, как и первая. «Я сожалею», — сказал полный сочувствия автор письма раненому Пейли. «Но мы взяли орудие», — прошептал Пейли, и он говорил за всю бригаду.

Под огнем артиллерии, при скудном рационе, в брюшном тифе и дизентерии, одно утешение всегда поддерживало гарнизон. Буллер находится всего в двадцати километрах, — они могли слышать грохот его орудий — и, когда он всерьез пойдет в [183] наступление, их страданиям придет конец. Но теперь в одно мгновение этот единственный свет исчез, и им открылось их истинное положение. Буллер действительно двинулся, но в обратном направлении. Его разбили под Коленсо, и блокада не заканчивалась, а начиналась. С тяжелыми сердцами, но прежней решимостью армия и горожане приступили к долгой суровой борьбе. Торжествующий неприятель заменил поврежденные орудия и придвинул свои линии еще ближе к разбитому городу.

С этого момента и до начала нового года официальные свидетельства об осаде сосредотачиваются на неприятных деталях о количестве заболевших и ценах на продукты. Пятьдесят человек в один день, семьдесят — на следующий поступали на руки переутомленным и преданным врачам. Пятнадцать сотен, а потом две тысячи человек из гарнизона слегли. Воздух был отравлен вонючими нечистотами, а грязные мухи практически закрывали солнце. Они облепляли скудную еду. Яйца уже стоили шиллинг штука, сигареты — полшиллинга, виски — пять фунтов бутылка: еще не существовало города более свободного от обжорства и пьянства.

Артиллерийский огонь в этой войне показал себя великолепным испытанием для тех, кто желает испытать боевое возбуждение при минимуме опасности. Но снова и снова какой-то зловещий рок ведет снаряд — один на пять тысяч, наверное, — к самому трагическому результату. Такой точный выстрел, прозвучавший около Кимберли, говорят, лишил жизни девять и ранил семнадцать буров. В Ледисмите тоже есть дни, которые следует отметить красным, когда артиллерист выстрелил лучше, чем думал. 17 декабря один снаряд убил шесть солдат (натальских карабинеров), ранил троих и вывел из строя четырнадцать лошадей. Зафиксирован ужасающий факт, что на земле лежало пять оторванных человеческих ног. 22 декабря трагический выстрел уложил на месте пять и ранил двенадцать человек из Девонского полка. В тот же день получили ранения четыре офицера (включая полковника) и один сержант 5-го уланского полка — очень страшный день. Немного позже опять наступила очередь девонцев: у них погиб один офицер и десять попали в госпиталь. Рождество наступило среди страданий, голода и болезней; праздник казался еще более печальным из-за мрачных попыток развлечь детей и жить по законам радостного времени, когда подарком от [184] Санта Клауса слишком часто становился 96-фунтовый снаряд. И в довершение всех остальных тревог теперь стало известно, что тяжелые боеприпасы на исходе и их следует экономить на крайний случай. Град снарядов, однако, сыпался по-прежнему. Две-три сотни снарядов составляли обычную дневную норму.

В монотонный артиллерийский обстрел, с которого начался Новый год, скоро внесла разнообразие исключительно смелая и горячая схватка. 6 января буры пошли на большой штурм Ледисмита — натиск, настолько смело предпринятый и так доблестно отраженный, что он заслуживает быть поставленным в ряд классических сражений британской военной истории. Это история, которую обе стороны могут рассказывать с гордостью. Честь и слава несгибаемой пехоте, которая так долго держалась, честь и слава также простым солдатам вельда, которые под руководством неподготовленных штатских заставили нас напрягаться до крайней степени.

Возможно, буры хотели раз и навсегда любой ценой покончить с постоянной угрозой своему тылу или, может быть, их напугала целенаправленная подготовка Буллера ко второму наступлению и они осознали, что должны действовать быстро, или не действовать вообще. Во всяком случае, в самом начале нового года было решено идти на решительный штурм. В штурмовой отряд вошли нескольких сотен волонтеров из Хейдельбергского (Трансвааль) и Харрисмитского (Оранжевая Республика) контингентов, командовал Девильерс. Отряд поддерживали несколько тысяч стрелков, способные закрепить их успех или прикрыть отступление. Восемнадцать тяжелых орудий втащили на длинную гряду, один конец которой носит название Сизарс-Кэмп, а другой — Вэггон-Хилл. Эта гряда, длиной пять километров, расположена с южной стороны города, и буры давно сочли это направление наиболее уязвимым, поскольку именно сюда был направлен их удар 9 ноября. Теперь, два месяца спустя, они готовились повторить попытку с большей решимостью против ослабевшего неприятеля. В двенадцать часов наши разведчики услышали, как в бурских лагерях запели псалмы. В два часа утра группы босых людей собирались вокруг подножия гряды и, держа в руке винтовку, прокладывали себе дорогу в зарослях мимозы и валунах, покрывающих склон холма. Несколько рабочих отрядов выдвигали [185] на позиции орудия, и производимый ими шум помогал заглушать звуки бурского наступления. И на Сизарс-Кэмпе, в восточной оконечности гряды, и на Вэггон-Хилле, в западном конце (эти точки, повторяю, разделяло пять километров), буры достигли полной внезапности. Аванпосты были убиты или окружены; штурмующие оказались на гряде практически сразу после того, как их заметили. Горная линия озарилась вспышками их выстрелов.

На Сизарс-Кэмп стоял один надежный полк, Манчестерский, с автоматическим орудием Кольта. Оборона была организована в форме небольших сангаров, каждый держало десять-двадцать солдат. Несколько сангаров в темноте смяли, но ланкаширцы взяли себя в руки и отчаянно обороняли оставшиеся. Треск ружейного огня разбудил спящий город, и улицы оглашались приказами офицеров и бряцанием оружия, когда солдаты собирались в темноте и спешили к опасным участкам.

Три роты Гордонского полка были оставлены рядом с Сизарс-Кэмп, и под командованием капитана Карнеги вступили в бой. Четыре других роты гордонцев подошли на поддержку из города, потеряв по дороге своего замечательного полковника Дик-Канингема, погибшего от случайного выстрела с трех тысяч метров, в этом первом своем деле после того, как оправился от ран, полученных при Эландслаагте. Позже на линию фронта бросили четыре роты пехотной бригады; в общем, эту точку обороняли два с половиной пехотных батальона. Но ни один человек не оказался лишним. На рассвете стало видно, что буры владеют южным склоном, мы — северным, а на узком плато между ними идет кровавый бой. По фронту в четверть километра из-за каждого камня смотрели яростные глаза, вспыхивали выстрелы винтовок, и долгий бой то немного накатывался вперед, то чуть отходил с каждым подъемом штурмующих или наших солдат. Часами противники находились так близко друг от друга, что могли переброситься камнем или насмешливым словом. Некоторые отдельные сангары все еще держались, хотя буры обошли их. Один из них обороняли четырнадцать рядовых Манчестерского полка, и его так и не взяли, хотя к концу кровавого дня там осталось только два защитника. [186]

С наступлением дня 53-я батарея полевой артиллерии, которая уже поработала так замечательно у Ломбардс-Копа, снова заслужила благодарность своей страны. Выйти бурам в тыл и бить прямо по их позиции было невозможно, поэтому требовалось стрелять так, чтобы каждый снаряд пролетел над головами наших собственных солдат на гряде и ударил в противоположный склон. Тем не менее, огонь, который вели под непрерывным дождем снарядов большого голландского орудия, стоящего на Бульване, был таким точным, что все выстрелы попали в цель, и майору Эбди с его людьми удалось очистить дальний склон, не нанеся потерь нашему фронту. На другой стороне нашей позиции такой же подвиг и так же великолепно совершила 21-я батарея майора Блевитта, даже под более интенсивным огнем, чем 53-я. Каждый, кто наблюдал железную выдержку британских артиллеристов и восторгался ответным выстрелом, выпущенным сквозь дождь разрывных пуль врага, поймет, насколько впечатляющим зрелищем была работа этих двух батарей на усеянной осколками открытой местности. Очевидцы писали, что вид майора Блевитта, вышагивающего между своими орудиями и отбрасывающего носком ботинка последний упавший кусок свинца, стал для них одним из самых ярких и вдохновляющих впечатлений от этого боя. Здесь же доблестный сержант Босли, которому бурский снаряд оторвал руку и ногу, кричал своим товарищам, чтобы они скатили его тело с хобота лафета и продолжали стрелять.

Одновременно с нападением на Сизарс-Кэмп — или даже чуть раньше — буры скрытно и решительно пошли в такую же атаку на западной оконечности позиции, называемой Вэггон-Хилл. Босые буры, стреляя, внезапно обрушились на маленький гарнизон, состоявший из частей Имперского полка легкой кавалерии и инженерного полка. Матиас из Имперского полка, Дигби-Джоунс и Деннис из саперов продемонстрировали ту самую «ночную отвагу», которую Наполеон ставил выше всех остальных ее воинских видов. Несмотря на неожиданность нападения, они и их люди не растерялись и отчаянно вступили в упорную борьбу в непосредственном соприкосновении с противником. Погибли семнадцать из тридцати саперов и больше половины маленького отряда волонтеров. Эта часть позиции была слабо укреплена, и поражает, что столь опытный и здравомыслящий [187] солдат, как Ян Гамильтон, оставил ее в подобном виде. Оборона не имела заметного преимущества перед атакующими: ни траншеи, ни сангара, ни проволочного заграждения, а в живой силе они значительно уступали. На холме оказались две роты 60-го пехотного полка и небольшая часть из вездесущего Гордонского полка, они бросились на помощь, но не смогли остановить натиск. Из тридцати трех гордонцев под командованием лейтенанта Макнаугтена тридцать получили ранения{40}. Когда наши люди отступили под прикрытие северного склона, к ним присоединилось еще сто пятьдесят гордонцев под командованием решительного Миллер-Уоллнатта, человека, скроенного по подобию неистового викинга-берсеркера. К ним на усиление подошли также две сотни человек из Имперского полка легкой кавалерии, горевшие желанием поддержать своих товарищей. С ними пришел еще полубатальон Пехотного полка. На рассвете ситуация на Вэггон-Хилле и Сизарс-Кэмпе была практически идентичной. И там, и тут атакующие захватили одну сторону, но были остановлены обороняющимися на другой, а британские орудия обстреливали дальний склон поверх голов собственной пехоты.

Однако именно на Вэггон-Хилле усилия буров были особенно энергичными, а наше сопротивление особенно отчаянным. Там шел в атаку доблестный Де Вильерс, а защитников поднимал в новые броски на противника Ян Гамильтон. Буры бились с исключительной решимостью, снизу к ним постоянно подходили новые силы. Кто был свидетелем этого гомеровского противостояния, уже никогда не будет подвергать сомнению неустрашимость наших противников. Обе стороны сражались не на жизнь, а на смерть. Погиб Эдвардс из полка легкой кавалерии. Необыкновенная схватка между группами буров и британцев произошла на орудийной площадке, стреляли практически в упор. Де Вильерс из Свободного Государства застрелил Миллер-Уоллната, Ян Гамильтон выстрелил в Де Вильерса и промахнулся. Пуля молодого Альбрехта из полка легкой кавалерии достала Де Вильерса. Бур по имени Джаегер убил Альбрехта. Дигби-Джоунс [188] из инженерного полка застрелил Джаегера. И через несколько минут отважный юноша, уже завоевавший славу, достойную бывалого солдата, сам получил смертельную рану, а рядом с ним упал Деннис, его товарищ по оружию и доблести.

Наши времена не знают лучшей схватки, чем на Вэггон-Хилле в то январское утро, и лучших бойцов, чем кавалеристы Имперского полка, которые держали центр обороны. Здесь, как и в Эландслаагте, они доказали, что достойны стоять в ряду лучших полков британской армии.

Весь долгий день сражение шло по верху гряды, смещаясь немного то в одну, то в другую сторону, но не завершаясь ни отражением атакующих, ни отступлением защитников. Воюющие стороны настолько сблизились, что раненые то и дело становились опорой для винтовок противников. Один несчастный солдат в подобном положении получил еще шесть пуль от своих товарищей, которые пытались достать находившегося за ним меткого стрелка. В четыре часа незаметно для сражавшихся набежавшие тучи разразились страшной грозой с яркими молниями и проливным дождем. Любопытно, что о британской победе при Эландслаагте тоже возвестила гроза. На простреливаемом пулями холме длинные ряды воюющих людей обращали на стихию не больше внимания, чем это делали бы два бульдога, вцепившиеся друг другу в глотки. Вверх по скользкому склону, покрытому грязью и кровью, поднимались резервы буров, а по северной стороне подошло наше подкрепление — Девонский полк, истинные представители этого мужественного графства. Под блистательным командованием Парка, своего отважного полковника, Девонцы смяли буров, и пехотный, Гордонский полки и полк легкой кавалерии присоединились к стремительной атаке, которая очистила гряду.

Но это был не еще конец. Буры пошли на это рискованное предприятие и теперь должны были заплатить по счетам. Они начали быстро спускаться, припадая к земле, но ручьи позади них превратились в бурлящие потоки; если бур на мгновение замирал на краю, его настигал безжалостный град пуль. Многих унесло в ущелья и в реку Клип, и они уже больше никогда не числились в списках своих частей. Большинство же буров прорвались, нашли в укрытии своих лошадей и ускакали по большой равнине Бульвана. [189]

Победные крики девонцев, выметавших буров с гряды, вдохновили усталых солдат на Сизарс-Кэмп на такую же атаку. Манчестерцы, гордонцы и части пехотного полка при огневой поддержке двух батарей очистили так долго остававшуюся спорной позицию. Мокрые, замерзшие, не имевшие во рту ни единой крошки в течение двадцати шести часов, грязные Томми, размахивая руками и пронзительно крича, стояли посреди множества мертвых и умирающих.

Положение оставалось исключительно опасным. Если бы гряду не удержали, город, неизбежно, тоже не устоял бы, и история, по всей вероятности, пошла бы совсем иначе. В прежние дни строгой дисциплины строя, как при Маджубе, нас, скорее всего, за час вытеснили бы с позиции. Но теперь хитроумный человек за камнем обнаружил перед собой такого же хитроумного человека. Наш солдат в конце концов овладел некоторыми навыками охотника. Он маскировался, он выслеживал свою цель, он перестал выставлять напоказ свои знаки отличия, он отказался от традиций своего предка с косичкой, сложившихся в восемнадцатом столетии, и побил буров так, как этого еще не делал никто и никогда. Дай Бог, чтобы этого не повторялось: 80 тел мы возвратили им только с гряды, а склоны, ущелья и река имели свои отдельные истории. По самым минимальным оценкам буры потеряли не менее трехсот человек убитыми и ранеными, а многие называют и гораздо большую цифру. Наши потери тоже были значительными, и пропорция убитых к раненым — необычно высока, вследствие того, что ранения по большей части, естественно, были в голову. Убитыми мы потеряли 13 офицеров и 135 рядовых, ранеными — 28 офицеров и 244 рядовых, всего 420 человек. Лорд Ава, славный сын славного отца, горячий Дик-Ганингэм, доблестный Миллер-Уоллнатт, храбрецы саперы Дигби-Джоунс и Деннис, Адамс и Пекмэн из полка легкой кавалерии, рыцарственный Лафон — нам приходится скорбеть не только о количестве, но и о значимости потерь. Печальный анализ официальных списков потерь показывает, что честью исхода дня мы обязаны Имперскому полку легкой кавалерии (погибло десять офицеров, и полком командовал молодой капитан), Манчестерскому, Гордонскому, Девонскому полкам и 2-й пехотной бригаде. [190]

За эти два дня по другим точкам британской позиции было нанесено два удара: один по Обзервейшн-Хиллу на севере, другой — по Хелпмакаару на востоке. На севере атака не была настойчивой и совершенно очевидно являлась отвлекающим маневром, а вот на востоке буры не оставляли своих попыток, пока не выбыли из строя их командир Шутте и сорок-пятьдесят бойцов. И там, и тут неприятель столкнулся с такой же неплотной, но непреодолимой линией стрелков и одинаково энергичными артиллерийскими батареями.

По всей Империи за ходом этой ожесточенной борьбы следили с самым напряженным волнением и тем мучительным чувством, какое возникает от невозможности помочь. Гелиограммой к Буллеру и в самые дальние уголки этого огромного тела, чьими нервами стали телеграфные провода, пришло известие о наступлении неприятеля. Потом, через несколько часов, сообщили — «везде отбили, но бой продолжается». Затем — «наступление продолжается. С юга к противнику подходит подкрепление». Потом — «наступление возобновилось. Положение тяжелое». До конца дня новых известий не поступало, и Империю охватили мрачные мысли. Наиболее сдержанные и хорошо информированные лондонские газеты допустили на свои страницы самые худшие прогнозы и самые безрадостные предупреждения. Впервые общественности было сказано, что, возможно, эта кампания нам не под силу. И тут наконец пришло официальное сообщение, что нападение отражено. В далеком Ледисмите усталые солдаты и все в высшей степени преданные офицеры собрались, чтобы поблагодарить Господа за его многочисленные милости, но и в Лондоне сердца тоже были потрясены значением этого перелома, и губы, давно отвыкшие от молитв, произносили священные строки за погибших воинов. [191]


Дальше