Перевод Евг. Фельдмана
Где-то в подвалах банка Кокс и Кo на Черинг-Кросс хранится видавшая виды побитая жестяная коробка, на крышке которой написано моё имя: Джон X. Ватсон, доктор медицины, бывшая Индийская армия. Коробка до отказа набита бумагами. Это, по преимуществу, описания дел, показывающих, какие любопытные загадки приходилось разгадывать мистеру Шерлоку Холмсу в те или иные времена. Некоторые — причем весьма занимательные — дела закончились полным провалом, и потому вряд ли о них можно будет рассказать: прочитав такую историю, всякий захочет, чтобы ему объяснили, в чём тут был секрет, но вот объяснения-то как раз и не последует. Загадка без отгадки рассчитана на любителя, рядовой же читатель отвергнет её с раздражением. Среди таких загадок — история мистера Джеймса Филлимора, который вернулся однажды в собственный дом, чтобы прихватить зонтик, и с той поры его уже не видела на этом свете ни одна живая душа. Не менее удивительна история те́ндера 1 «Алисия»: как-то весенним утром он попал в небольшую полосу тумана и бесследно исчез — и судно, и команда пропали без вести. Третья история, достойная упоминания — об Исадо́ре Пенса́но, известном журналисте и дуэлянте, коего нашли в совершенно невменяемом со-стоянии: бедняга спятил, обнаружив в своём спичечном коробке червя, неизвестного науке. Среди этих таинственных дел есть несколько, связанных с секретами некоторых уважаемых семей, и потому даже мысль о том, что они могут попасть в печать, повергнет в ужас высшие круги нашего общества. Нет нужды говорить о том, что такое злоупотребление чужим доверием немыслимо и что эти записи будут выделены особо и уничтожены теперь, когда у моего друга появилось время и он сможет посвятить себя этому занятию. Остается ещё целый ряд более или менее интересных дел, и я не преминул бы их опубликовать, если бы не побоялся пресытить ими публику и тем самым пагубно повлиять на репутацию человека, которого я бесконечно уважаю. В одних делах участвовал я сам и потому могу рассказать о них как очевидец, в других же либо не участвовал, либо сыграл столь незначительную роль, что рассказывать о них уместнее было бы от третьего лица. Эта история написана на основании собственного моего опыта. Было ненастное октябрьское утро. Одеваясь, я наблюдал в окно, как во дворе, позади нашего дома ветер срывает последние листья с одинокого платана. Я вышел к завтраку, готовый найти своего друга в подавленном состоянии, ибо, подобно всем великим артистическим натурам, он легко поддавался влиянию окружающей обстановки. Случилось же всё как раз наоборот. Я увидел, что он уже почти закончил завтракать и настроение у него как-то по-особенному приподнятое, а его бодрость явно сулит кому-то крупные неприятности. — Заняты новым делом, Холмс? — осведомился я. — Дедукция заразительна, Ватсон, — ответил он, — и она помогла вам выведать мой секрет. Да, у меня новое дело. После месяца рутины и застоя колёса снова сдвинулись с места. — Для меня работа найдётся? — Тут работы немного. Впрочем, мы ещё обсудим это, когда вы разделаетесь с парой крутых яиц, коими новый повар облагодетельствовал нас. Их состояние наверняка имеет отношение к номеру «Фэ́мили Ге́ральд», который я видел вчера на столе в холле. Даже столь банальное занятие, как приготовление яиц, требует внимания и чувства потраченного времени и несовместимо с любовным романсом, помещённым в этой замечательной газете. Через четверть часа трапеза была закончена, и мы сели друг против друга. Он достал из кармана письмо. — Вы слышали что-нибудь о Ниле Ги́бсоне, Золотом Короле? — Американском сенаторе? — Да, он был одно время сенатором от одного из западных штатов, но он больше известен как магнат, самый крупный в мире владелец золотодобывающих шахт. — Ну как же, я его знаю. Помню точно, он жил в Англии, так что имя его мне знакомо. — Лет пять тому назад он купил в Хе́мпшире крупное поместье. Возможно, вы уже слышали, какой трагический конец постиг его жену? — Конечно, слышал. А, теперь я понял, почему мне знакомо это имя. Но, признаться, подробности трагедии мне неизвестны. Холмс указал на кипу бумаг, лежавших на кресле. — У меня и в мыслях не было, что когда-нибудь я займусь этим делом и нужные выписки окажутся у меня под рукой, — сказал он. — Дело в том, что как бы ни была сенсационна эта загадка, в настоящее время она не представляет ничего сложного. Интересная личность обвиняемого не затемняет ясности показаний свидетеля. Именно этой точки зрения придерживалась коллегия присяжных при ко́ронере 2, а также в ходе разбирательства в городском полицейском суде. Сейчас дело передано на рассмотрение выездной сессии суда присяжных в Винчестере. Боюсь, это неблагодарная работа. Я могу обнаруживать факты, Ватсон, но я не в силах их изменять. Вот если бы всплыло что-то совершенно новое и неожиданное... А пока я не знаю, на что может надеяться мой клиент. — Ваш клиент? — Ах да, забыл вам рассказать! Кажется, Ватсон, я перенимаю вашу привычку — рассказывать сзаду наперёд. Прочтите-ка вначале вот это. Он протянул мне письмо. Твердым уверенным почерком в нем было написано следующее: Отель Кла́риджа. 3-е октября. Дорогой мистер Шерлок Холмс!
Я не могу допустить, чтобы лучшая из женщин, созданных Богом, рассталась с жизнью, а я не сделал бы все возможное, чтобы спасти её. Я не могу объяснить, как это произошло, я даже не пытаюсь этого сделать, но я, наперекор всему, знаю, что мисс Данбар невиновна. Вам известны факты — и что из того? Всё это — деревенские пересуды. И хоть бы кто-нибудь возвысил голос в её защиту! Я схожу с ума из-за проклятой несправедливости. У этой женщины такой характер, что она и мухи зря не обидит. Завтра я приду к Вам в 11 часов. Кто знает, может, у меня уже есть ключ к разгадке, а я об этом даже не подозреваю. Располагайте мною и моими возможностями так, как сочтёте нужным, только спасите её! Заклинаю Вас, отдайте этому делу всю силу Вашего ума! Искренне Ваш
Дж. Нил Гибсон.
— Так-то вот, — промолвил Холмс. Он выбил пепел из трубки, которую имел обыкновение выкуривать после завтрака, и затем начал медленно набивать ее вновь. — Этого джентльмена я как раз поджидаю. Что до самой истории, то у вас навряд ли будет время изучить все эти бумаги, так что я перескажу вам дело вкратце, раз уж вы проявили к нему интерес. Этот человек — самая крупная фигура в финансовом мире, человек, насколько я понимаю, обладающий на редкость необузданным и трудным характером. О его жене, жертве трагедии, я не знаю ничего, кроме того, что к тому времени, когда всё это случилось, она уже пережила пору своего расцвета, и её несчастье усугубило то, что воспитанием двух её детишек занялась молодая гувернантка — особа весьма и весьма привлекательная. Сцена, где встретились эти трое — старинный обширный помещичий дом, центр имения, где каждый уголок — сама английская история. Теперь о трагедии. Когда жена мистера Гибсона была обнаружена поздно ночью в полумиле от дома, она лежала на земле, одетая в вечернее платье, плечи покрыты шалью, голова пробита револьверной пулей. Оружие около неё не нашли, никого из соседей в убийстве не заподозрили. Рядом — никакого оружия, — возьмите себе это на заметку, Ватсон! Преступление, похоже, было совершено поздно вечером, а тело лесник обнаружил около семи часов утра. Доктор и сотрудники полиции выяснили это на месте, прежде чем унести тело домой. Вам всё понятно, или я излагаю чересчур сжато? — Всё совершенно понятно, но почему подозрение пало на гувернантку? — Во-первых, потому, что против неё имеется прямая улика. Револьвер с одним отстрелянным патроном — причем калибры ствола и пули, которой была убита леди, совпадают — нашли в комнате гувернантки на дне её платяного шкафа. — Холмс прищурил глаза и раздельно повторил: — На — дне — её — платяного — шкафа. Затем он глубоко задумался и я не стал донимать его вопросами, чтобы не сбить его с мысли. Внезапно лицо его вновь оживилось: — Да, Ватсон, револьвер нашли именно там. Убийственная улика, ничего не скажешь! Так, во всяком случае, решили оба состава присяжных. Кроме того, у покойной леди была записка с просьбой о встрече как раз на том месте, где её убили, и записка была написана гувернанткой. Каково! И, наконец, мотив преступления. Сенатор Гибсон — притягательная персона. Если его жена умрёт, кто же с большим успехом займет её место, как не эта молодая леди, которая, по словам всех, уже удостоилась пристального внимания со стороны своего хозяина. Любовь, богатство, власть, — но всему помеха — жизнь, одна-единственная жизнь увядающей леди. Мерзко, Ватсон, в высшей степени мерзко! — Да, уж тут ни прибавить, ни убавить, Холмс. — И алиби своего она не докажет. Наоборот, ей придется признать, что она находилась невдалеке от Торского моста — на этом месте и разыгралась трагедия — примерно в это же время. Она не сможет отрицать этого, потому что её видел один из местных жителей, проходивший мимо. — Что ж, дальше, как говорится, некуда. — И всё же, Ватсон — и всё же!... Этот мост — широкий каменный пролёт с перилами по бокам — перекинут через самую узкую часть длинной и глубокой полоски воды, заросшей камышом. Это место называется Торская Межа. У дорожки, ведущий на мост, лежит мёртвая женщина. Таковы основные факты. А вот, если не ошибаюсь, и наш клиент пожаловал, причём значительно раньше назначенного времени. Билли открыл дверь, но имя, которое он сообщил, было совсем не то, что мы ожидали. Мистер Ма́рлоу Бейтс был незнаком нам обоим. Это был тощий хилый человечек с испуганными глазками, он судорожно дергался, его трясло, — словом, на мой профессиональный взгляд, он находился на грани полного нервного истощения. — Вы чем-то взволнованы, мистер Бейтс, — сказал Холмс. — Прошу вас, присаживайтесь. Боюсь, не смогу уделить вам много времени, потому что на одиннадцать у меня назначена встреча. — Я знаю, — тяжело дыша, промолвил гость и заговорил короткими фразами, как человек, которому не хватает воздуха. — Сюда идёт мистер Гибсон. Мистер Гибсон — мой хозяин. Я — управляющий его имением. Мистер Холмс, он злодей, чудовищный злодей. — Сильно сказано, мистер Бейтс. — Нет у меня времени разводить дипломатию, мистер Холмс. Ни за что на свете не хотел бы, чтобы он обнаружил меня здесь. А он вот-вот нагрянет. Получилось так, что я не смог прийти сюда раньше. Его секретарь, мистер Фе́ргюсон, только нынешним утром сообщил мне, что у мистера Гибсона назначена встреча с вами. — Итак, вы его управляющий? — Я ухожу от него, мистер Холмс. Я уже уведомил его. Через две недели кончится это проклятое рабство. Тяжёлый он человек, мистер Холмс, тяжёлый для всех, кто его окружает. Его благотворительность — это игра на публику, ширма для беззакония, творимого в отношении тех, кто живёт рядом с ним. И его бедная жена была его главной жертвой. Он обращался с ней по-скотски — да, сэр, по-скотски! Она родилась на юге, бразильянка, это вам, конечно же, известно? — Нет, как раз это ускользнуло от моего внимания. — Южанка по рождению и южанка по натуре. Дитя солнца и страсти. Она любила его так, как только может любить такая женщина, но когда её физические прелести увяли — а мне говорили, что когда-то она была потрясающе хороша собой — ничто уже не могло удержать его около неё. Мы все любили и жалели её, и ненавидели его за то, что он с ней так обращался. Но он человек ловкий и может внушить к себе доверие. Не принимайте за чистую монету то, что вы увидите. Помните: у этой монеты есть обратная сторона и эта сторона — истинная. Ну, я пошёл. Нет, нет, не задерживайте меня. Он должен появиться с минуты на минуту. Испуганно взглянув на стенные часы, наш странный гость буквально вылетел за дверь и тут же скрылся из виду. — Ну, ну, — немного помолчав, задумчиво произнес Холмс, — преданные домочадцы у мистера Гибсона, ничего не скажешь. Предупреждение, однако, весьма кстати, и нам остается лишь дождаться, когда клиент явится к нам собственной персоной. Ровно в назначенное время мы услышали на лестнице тяжёлые шаги, и знаменитый магнат появился на пороге нашей комнаты. С первого же взгляда на него мне стали понятны не только страхи и острая неприязнь его управляющего, но также и ненависть многих его конкурентов в деловых кругах. Если бы я был скульптором и задумал изваять преуспевающего дельца, обладающего железными нервами и не знающего угрызений совести, в качестве модели я избрал бы мистера Нила Гибсона. Его высокая, худощавая фигура воплощала голод и ненасытность. Представьте себе Авраама Линкольна, чьи помыслы направлены не на благородные, а на низменные цели, и вы получите некоторое представление о человеке, почтившем нас своим визитом. Лицо его, упрямое, безжалостное, было словно бы вырублено из гранита и покрыто глубокими морщинами — следами великого множества передряг, встреченных им на жизненном пути. Насупив густые брови, он оценивающе оглядел нас холодными серыми глазами. Когда Холмс представил меня, он небрежно кивнул, затем властным жестом пододвинул кресло моему компаньону и уселся сам, почти коснувшись его своими острыми коленями. — Скажу прямо, мистер Холмс, — начал он, — деньги в этом деле для меня ничего не значат. Можете сжечь их, если они осветят вам путь к истине. Эта женщина невинна, её должно очистить от наветов, и этим займетесь именно вы. Назовите вашу цену! — На свои профессиональные услуги я установил твёрдую таксу, — холодно ответил Холмс, — и не изменяю её за исключением тех случаев, когда вовсе отказываюсь от вознаграждения. — Что ж, если доллары для вас — пустой звук, подумайте о репутации. Если вы справитесь с делом, о вас будут шуметь все газеты Англии и Америки. О вас заговорят на двух континентах! — Благодарю вас, мистер Гибсон, но шумиха мне ни к чему. Может быть, вас это удивит, но я предпочитаю работать анонимно и единственное, что при этом привлекает, так это само дело. Однако, мы теряем время. Давайте рассмотрим имеющиеся факты. — Полагаю, все основные факты изложены в газетных репортажах. Ума не приложу, что бы я мог еще добавить, чтобы помочь вам. Если вы считаете, что я всё же в состоянии помочь — задавайте вопросы, я — к вашим услугам. — Меня интересует только один вопрос. — Какой же? — Каковы были истинные отношения между вами и мисс Данбар? Золотой Король вздрогнул, приподнялся в кресле, однако, туг же овладел собой. — Будем считать, что, задавая этот вопрос, вы не выходите за границы своих прав, но лишь стремитесь исполнить свой долг. — Разумеется, будем считать именно так, — ответил Холмс. — Тогда я могу заверить вас, что это были те отношения, какие могут возникнуть между владельцем поместья и молодой леди, с которой он никогда не разговаривал — даже при встрече — за исключением тех случаев, когда она была в окружении его детей. Холмс встал из кресла. — Я очень занятой человек, мистер Гибсон, — сказал он, — и у меня нет ни времени, ни желания предаваться пустым беседам. Желаю вам всего хорошего. Наш гость тоже встал, и его большая нескладная фигура нависла над Холмсом. Глаза его гневно сверкнули, жёлтые щеки порозовели. — Какого дьявола, мистер Холмс? Что всё это значит? Вы отказываетесь от моего дела? — Я выразился достаточно ясно. — Выразились-то вы ясно, но что за этим кроется? Хотите поднять цены за свои услуги? Боитесь браться за дело или что там ещё? В конце концов, я имею право на откровенный ответ. — Конечно, имеете, — согласился Холмс, — и вы его получите. Расследование с самого начала существенно затрудняет недостоверная информация. — То есть, хотите сказать, что я лгу. — Воля ваша, я попытался высказать свои претензии со всею возможной деликатностью, однако, если вы настаиваете на такой формулировке, я не стану с вами спорить. Я живо вскочил на ноги: лицо магната исказила дьявольская гримаса, он поднял над головой здоровенный кулак. Холмс чуть усмехнулся и потянулся за трубкой. — Не устраивайте скандала, мистер Гибсон. После плотного завтрака трудно переварить даже простейшие доводы. Прогуляйтесь на свежем утреннем воздухе, поостыньте и поразмыслите над тем, что я сказал. Увидите, вам это только пойдёт на пользу. Золотой Король тут же подавил свой гнев. Глядя на него, я не мог не подивиться тому, с каким самообладанием и быстротой он сменил жаркий гнев на презрительное безразличие. — Ну что ж, — сказал он, — вы сделали свой выбор. Вам лучше знать, как вести свои дела, а к своему делу я вас насильно привлечь не могу. Но это утро вам ещё выйдет боком, мистер Холмс: я ломал молодцов посильнее вас. Мое унижение даром ещё никому не сходило. — Так много сказано, — снова усмехнулся Холмс, — а я по-прежнему цел и невредим. Итак, прощайте, мистер Гибсон. Надеюсь, этот визит послужит вам хорошим уроком. Гость с шумом удалился. Наступила полная тишина. Холмс закурил, задумчиво уставившись в потолок. — Что скажете, Ватсон? — спросил он, наконец. — Признаться, Холмс, когда я вижу, что передо мной — человек, готовый смести любое препятствие со своего пути, когда я вспоминаю, что его жена могла для него быть и препятствием, и предметом неприязни, на что откровенно указал нам Бейтс, мне начинает казаться... — Правильно. Мне — тоже. — Но каковы были его истинные отношения с гувернанткой и почему вы ему не поверили? — Потому, что это блеф, Ватсон, чистый блеф! Когда я сравнил страстный, чуждый условностей, совершенно неделовой тон его письма с его сдержанным, замкнутым видом, стало совершенно ясно, что он испытывает глубокое чувство — именно к обвиняемой, а не к жертве, и поэтому, — если мы хотим добиться правды, мы должны выяснить, какие отношения между этими тремя людьми на самом деле. Вы видели, как я предпринял против него лобовую атаку и как он невозмутимо отбил её. Затем я солгал, создав у него впечатление, будто я совершенно уверен в том, в чем, сказать по правде, я лишь сильно подозреваю его. — Надо полагать, он вернётся? — Непременно вернётся. Не может не вернуться. Он не может оставить это дело как есть. Ага, слышите звонок? А вот и его шаги... А, мистер Гибсон! А я только что заметил мистеру Ватсону, что вы несколько погорячились. Золотой Король снова вошёл в комнату, и вид у него был куда более смиренный, чем тогда, когда он уходил от нас. Он был явно обижен — оскорблённая гордость по-прежнему не покидала его, — но здравый смысл подсказал ему, что, если он хочет довести дело до конца, он должен подчиниться Холмсу. — Я обдумал положение, мистер Холмс, и пришёл к выводу, что понапрасну пренебрёг вашими замечаниями. Вы предпочитаете опираться на факты — каковы бы они ни были — и это справедливо. Но при всём том, уверяю вас, что мои отношения с мисс Данбар никоим образом не связаны с этим делом. — А вот это уж позвольте мне решать. — Да, да, конечно. Вы — тот же хирург: вам нужны все симптомы, чтобы поставить диагноз. — Совершенно справедливо. А пациент между тем пытается скрыть от хирурга свои недомогания и не дать ему докопаться до истины. — Может быть, и так, но согласитесь, мистер Холмс, когда мужчине задают — без церемоний, напрямую — вопрос о его отношениях с женщиной, он постарается уйти от ответа, в том случае, конечно, если испытывает серьёзное чувство. Думаю, у большинства мужчин есть в душе заветный уголок, скрытый от незваных гостей. Вы же затронули святая святых так неожиданно... Однако, цель, которую вы преследуете, извиняет и оправдывает вас, и потому считайте, что запоры рухнули, и вас пустили в потаённое место. Итак, чего вы хотите? — Правды. С минуту Золотой Король молчал, собираясь с мыслями. Его мрачное лицо, изборождённое глубокими морщинами, стало еще серьёзнее и печальней. — Тут в нескольких словах не расскажешь, мистер Холмс, — промолвил он, наконец, — а между тем есть вещи, говорить о которых и больно, и трудно, и потому вы услышите от меня ровно столько, сколько нужно для дела, а в подробности я вдаваться не буду. Я встретил свою будущую жену, когда был старателем на золотых приисках в Бразилии. Мария Пинто была дочерью правительственного чиновника в Мана́осе. Как она была молода и прекрасна в былые дни! Сколько в ней было жизни и темперамента! Даже теперь, когда я трезво и критически вспоминаю своё прошлое, я вижу, сколь редкостной была её красота. Это была богатая и страстная натура, искренняя, беспокойная, совершенно не похожая на американок, которых я знал. Короче говоря, я полюбил ее, и мы поженились. И только когда роман наш закончился — а затянулся он на годы — я понял, что у нас нет ничего — абсолютно ничего — общего. Моя любовь увяла. Было бы легче, если бы с ней произошло то же, но кто поймёт этих женщин! Как я ни старался, ничто не могло отвратить её от меня. И если я был груб или, как считают некоторые, обходился с ней, как последнее животное, то это потому только, что я знал: если я убью её любовь и если даже любовь её переродится в ненависть, это будет на благо нам обоим. Но ничто не могло изменить её. Она обожала меня здесь, в Англии, так же, как обожала двадцать лет назад на берегах Амазонки. Что бы я ни делал, она была предана мне, как прежде. А потом в мою жизнь вошла мисс Грейс Данбар. Она ответила на наше объявление и стала гувернанткой двух наших детишек. Возможно, вы видели её портрет, помещённый в газетах. Весь мир протрубил, что она — чудо как хороша собой. Знаете, я не претендую на то, чтобы слыть более нравственным, чем мои соседи, и потому скажу, что, живя под одной крышей с такой женщиной и общаясь с ней каждый день, я не мог не влюбиться в неё. Вы осуждаете меня, мистер Холмс? — Я не осуждаю вас за ваше чувство к ней. Однако, я бы осудил вас, если бы вы объяснились с ней, потому что молодая леди была, в какой-то степени, под вашим покровительством. — Что ж, может быть и так, — вздохнул магнат. На какой-то момент упрёк вызвал в его глазах прежний гневный блеск. — Я не пытаюсь выглядеть лучше, чем я есть. Когда мне что-то было нужно, я протягивал руку и брал то, что хотел. Так было всегда, всю мою жизнь, но ничего в этой жизни я не хотел больше, чем любви и обладания этой женщиной. Так я ей прямо и сказал. — А, так вы ей это всё-таки сказали? Когда что-то не на шутку возмущало Холмса, он был внушителен и грозен. — Я сказал ей, что женился бы на ней, если бы мог, но это — не в моей власти. И ещё я сказал ей, что деньги для меня не имеют никакого значения и что я мог бы сделать всё, чтобы она стала счастливой и обеспеченной. — Весьма щедро, что и говорить, — усмехнулся Холмс. — Послушайте, мистер Холмс, я здесь для того, чтобы рассказать, как было дело, а не для того, чтобы выслушивать проповеди. Мне не нужны ваши критические замечания. — Если я вообще взялся за ваше дело, то это только ради молодой леди, — сурово промолвил Холмс. — То, что вы попытались соблазнить беззащитную девушку, нашедшую приют в вашем доме, так же мерзко, как и то, в чём её обвиняют. Вам, богачам — по крайней мере, некоторым из вас — следует усвоить одно: обиды, что вы причиняете людям, не простятся вам ни за какие деньги. К моему удивлению, Золотой Король покорно выслушал этот упрёк. — Теперь я и сам так думаю, мистер Холмс, — сказал он. — Слава Богу, из моих планов ничего не вышло. Как только это дело закончится, мисс Данбар немедленно покинет мой дом — так она решила. — Почему же она не сделала этого раньше? — Во-первых, потому, что жалованье давало ей возможность помогать родным и близким, и ей нелегко было, отказавшись от места, бросить их на произвол судьбы. Когда я поклялся — и слово своё, кстати сказать, сдержал, — что более не стану досаждать ей своими ухаживаниями, она осталась. Но была и другая причина. Она знала, какое влияние она имеет на меня, знала, что ничто в мире не может повлиять на меня сильнее. И она решила обратить эту свою силу во благо. — Каким образом? — Видите ли, она кое-что знала о моих делах. Мои же деловые интересы весьма обширны, мистер Холмс, обширны настолько, что у простого смертного воображения не хватит представить их истинный размах. Я могу и созидать, и разрушать, но разрушать мне приходится гораздо чаще. Я ломаю не только людей — отдельных, конкретных людей, — я сокрушаю сообщества, города и даже государства. Бизнес — игра жестокая, слабому в ней делать нечего. Я играл, подчиняясь всем её правилам; я не пищал, когда давили меня, и не обращал внимания, когда пищали другие, а я оказывался наверху. Но ей это виделось в ином свете, и теперь я вижу, что она была права. Она не раз говорила и верила в то, что состояние человека, превышающее его разумные потребности, не должно зиждиться на судьбах десятков тысяч несчастных, оставленных без средств к существованию. Так она судила о жизни и, как я теперь понимаю, она разглядела в ней нечто более существенное, чем доллары. Она видела, что я прислушиваюсь к ней, и верила, что, воздействуя на меня, она сможет послужить обществу. А потом случилось это... — Как бы вы сами объяснили то, что произошло? Золотой Король, обхватив голову руками, глубоко задумался на несколько минут. — Увы, всё против неё, и от этого никуда не денешься. У женщин своя внутренняя жизнь и зачастую их поступки — вне мужского разумения. Вначале я был так взволнован и захвачен врасплох, что готов был подумать, что её сбило с толку нечто чрезвычайное и противное её натуре. И вот что пришло мне в голову, мистер Холмс. Жена моя, вне всякого сомнения, была ужасно ревнивой. Ревность же можно испытывать не только к чужой внешности, но и к чужой душе, и эта ревность может быть такой же бешеной и неистовой. Что до внешности, тут у моей жены не было для зависти никаких причин — думаю, она это понимала, — но вот что касается души... Она чувствовала, что эта девушка-англичанка влияет на меня так, как она, жена моя, не влияла никогда. Девушка хотела приобщить меня к добру, но для моей покойной жены это ровным счётом ничего не меняло. Жар Амазонки всегда был в её крови, и она сошла с ума от ненависти. Она могла задумать убийство мисс Данбар или, скажем, пригрозить ей оружием, вынудив, таким образом, покинуть наш дом. Затем между женщинами могла вспыхнуть ссора, дошло до рукоприкладства, оружие выскользнуло и выстрелило в ту, которая держала его в руках. — Я тоже подумал об этом, — сказал Холмс. — В самом деле, это единственная и очевидная альтернатива преднамеренному убийству. — Но мисс Данбар начисто отрицает это. — Что ж, наша с вами версия не окончательная, ведь так? Представим себе и такую картину: девушка, попавшая в столь ужасное положение, спешит домой; она так потрясена трагедией, что возвращается, не выпустив револьвера из рук. Она даже могла забросить его куда-нибудь между своих платьев, не соображая, что делает, а потом, когда револьвер обнаруживают, она пытается обманным путем выпутаться из беды и отрицает всё, потому что любые объяснения здесь бесполезны. Что можно противопоставить такой версии? — Саму мисс Данбар. — Ну что ж, посмотрим. — Холмс взглянул на часы. — Уверен, мы ещё нынче утром сумеем получить официальное разрешение на свидание с мисс Данбар и прибудем в Винчестер вечерним поездом. Когда я повидаюсь с молодой леди, весьма возможно, я смогу оказать вам бoльшую помощь в этом деле, хотя не могу обещать, что мои выводы будут отвечать вашим желаниям. С формальностями в полицейском участке вышла некоторая заминка, и потому в тот же день вместо Винчестера мы отправились в Тор-Плейс, хе́мпширское поместье мистера Нила Гибсона. Сам он нас не сопровождал, но у нас был адрес сержанта Ковентри из местной полиции, который первым на-чал расследовать дело. Это был высокий, худощавый человек с изнурённым лицом, напускавший на себя таинственность и скрытность, внушая мысль о том, что он знает и подозревает куда больше, чем смеет поведать окружающим. Едва познакомившись с нами, он тут же перешел на шёпот, словно хотел поделиться с нами наисекретнейшей информацией, хотя то, что он сообщил нам, носило совершенно обыденный характер. И всё же по всему было видно, что перед нами — честный, порядочный парень, которого не слишком радовало то, что дело было ему не по силам, и потому он был рад любой помощи. — Как бы там ни было, лучше иметь дело с вами, чем со Скотланд-Ярдом, мистер Холмс, — признался он.— Ежели ребята из Скотланд-Ярда сунутся в это дело, тогда при удаче все награды достанутся им, а при неудаче все шишки посыплются на местную полицию. Однако, вы, я слышал, ведёте честную игру. — Я вообще не собираюсь высовываться, — в тон ему ответил Холмс, и было видно, что опечаленный сержант почувствовал явное облегчение. — Если я распутаю это дело, то в рапорте прошу обо мне не упоминать. — Весьма благородно с вашей стороны, что и говорить. Да и на нашего друга, доктора Ватсона, я знаю, можно положиться. Но, мистер Холмс, прежде чем мы отправимся на место преступления, я хотел бы задать вам один вопрос. Верьте слову, никому про это не говорил, вам — первому. — Он огляделся вокруг с таким видом, будто то, что вертелось у него на языке, он едва смеет произнести. — А вам не кажется, что это дело можно повернуть против самого мистера Нила Гибсона? — Да, сержант, я тоже подумал об этом. — Вы не видели мисс Данбар. Может, мистер Гибсон потому и задумал убрать с дороги законную супругу, что мисс Данбар, с какой стороны ни по-смотреть, всем хороша. Эти американцы, чуть что, сразу за револьвер хватаются, меж тем как наш народ, к слову сказать, ведёт себя не в пример смирнее. А ведь револьвер-то был его, мистера Гибсона, то есть. — Это вы точно выяснили? — Точнее не бывает, сэр. У мистера Гибсона есть пара револьверов, и этот — один из них. — Один из пары? А где же другой? — Пока не знаю, но у мистера Гибсона куча всевозможного стрелкового оружия. Пару этому револьверу мы не подбирали, но у нас имеется футляр, и он-то сработан как раз для пары таких револьверов. — Если это один из парных револьверов, думаю, вам нетрудно будет восстановить комплект. — Хотите, мы вам весь домашний арсенал представим для осмотра? — Пока не надо. Как-нибудь после. Пойдёмте-ка, осмотрим место, где произошла трагедия. Разговор происходил в маленькой передней скромного дома сержанта Ковентри. Дом одновременно служил местным полицейским участком. Пройдя с полмили по пустоши, продуваемой ветром и покрытой золотом и бронзой увядающих папоротников, мы пришли к боковой калитке обширного парка, окружавшего поместье Тор-Плейс. Мы прошли по тропинке через фазаний заповедник, а когда вышли из зарослей, перед нами открылся вид на величественный особняк, стоявший на вершине холма. Он был наполовину выстроен из дерева, причём наполовину в тюдоровском и наполовину в георгианском стиле. Невдалеке от нас виднелся длинный водоём, поросший камышом, сужавшийся как раз посередине, где и был перекинут каменный мост. По обоим концам водоёма образовались небольшие озёра. Сержант остановился у входа на мост и указал на землю. — Здесь лежало тело миссис Гибсон. Я отметил место камнем. — Как я понимаю, вы прибыли сюда до того, как тело унесли отсюда? — Да. За мной сразу же послали. — Кто послал? — Сам мистер Гибсон. Как только поднялась тревога, он выскочил из дома вместе с прислугой и приказал, чтобы до прихода полиции никто ничего не трогал. — Весьма разумно с его стороны. В газетах писали, что выстрел прогремел близко от дома. — Да, сэр, очень близко. — У правого крыла здания? — Прямо за ним, сэр. — Как лежало тело? — На спине, сэр. И — никаких следов борьбы. Ни единой царапины. Никакого оружия. В левой руке зажата коротенькая записка от мисс Данбар. — Как вы сказали — зажата? — Именно, сэр. Мы едва разогнули пальцы. — А вот это чрезвычайно важно. Это исключает предположение о том, что кто-то мог подложить записку, чтобы направить расследование по ложному пути. Господи, Боже мой! Записка, насколько я помню, была совсем коротенькая: «Буду у Торского моста в девять часов. Г. Данбар». Так ведь? — Точно так, сэр. — Мисс Данбар призналась в том, что именно она писала эту записку? — Да, сэр. — И как же она всё это объяснила? — Её будут защищать во время выездной сессии суда присяжных. Тогда она, может, что-нибудь и объяснит. А пока от неё — ни словечка. — Загадка становится интересной, весьма интересной. Непонятна эта история с запиской, вы не находите? — Да как вам сказать, сэр, — пожал плечами сержант, — не сочтите за дерзость, но, по-моему, это-то как раз самое ясное место в этом тёмном деле. Холмс отрицательно покачал головой. — Допустим, записка подлинная и действительно была написана рукой мисс Данбар. Допустим также, что записка, в самом деле, была получена до убийства, скажем, за час или за два до него. Спрашивается, зачем леди зажала её в правой руке? Почему она отнеслась так бережно к ничтожному клочку бумаги? Зачем захватила его на место встречи? Ей ведь не нужно было ссылаться на записку во время разговора. Вам это всё не кажется странным? — Если вы, сэр, так считаете, то, стало быть, так оно и есть. — Мне нужно спокойно посидеть несколько минут и поразмыслить над всем этим, — сказал Холмс и сел на каменный борт моста. Я видел его живые серые глаза, видел вопросительные взгляды, которые он посылал в каждый уголок близлежащего пространства, словно знал, что оно вот-вот даст ему долгожданный ответ. Вдруг, резко встав на ноги, он бросился к парапету на противоположной стороне, вытащил из кармана лупу и начал внимательно осматривать камень. — А вот это — любопытно... — с удовольствием отметил он. — Да, сэр, мы видели эту выбоину на парапете. Полагаю, её сделал какой-нибудь прохожий. Камень был серым, но в одном месте белело пятнышко размером не более шестипенсовой монеты. При ближайшем рассмотрении было заметно, что поверхность была выщерблена от мощного удара. — Это ж какую силу нужно было приложить, чтобы отколоть отсюда хотя бы кусочек, — задумчиво промолвил Холмс. Он ударил тростью по каменному парапету несколько раз, не оставив на поверхности ни малейшей отметины. — Да, крепкий был удар. Странное место, ничего не скажешь. Причем удар наносили не сверху, а снизу, потому что, извольте убедиться, выбоина находится не на верхнем, а на нижнем краю парапета. — Но до тела, по меньшей мере, пятнадцать футов будет. — Да, расстояние до тела — пятнадцать футов. Может, выбоина ровным счётом ничего не значит, однако, есть смысл взять эту подробность на заметку. Думаю, больше мы на этом месте ничего не выясним. Так вы говорите, следов вокруг никаких не обнаружили? — Земля была твёрдой, как железо. Никаких следов. — Ну, тогда пойдём. Сначала заглянем в дом и осмотрим оружие, о котором вы говорили, а затем отправимся в Винчестер, потому что перед тем, как приступить к дальнейшим розыскам, мне бы очень хотелось побеседовать с мисс Данбар. Мистер Нил Гибсон ещё не вернулся из города, но в доме нас встретил нервный мистер Бейтс, навестивший нас утром. С нескрываемым отвращением он показал нам громадную коллекцию огнестрельного оружия всех мыслимых видов и размеров, которую его хозяин собрал за долгие годы бурных странствий. — У мистера Гибсона — тьма врагов, — пояснил управляющий. — И немудрено: вы же знаете его замашки! Когда он ложится спать, он кладет заряженный револьвер в выдвижной ящик рядом с постелью. Грубый он человек, сэр. Временами он нагоняет страх на всех домочадцев. Видимо, много он крови попортил бедной леди до того, как она отошла в мир иной. — Вы видели, чтобы он применял к ней физическое насилие? — Нет, ничего такого я не видел. Зато я слышал — и не раз — с каким холодом, с какой язвительностью и презрением он обращался с ней, не стесняясь даже слуг! — Семьянин он, конечно, отвратительный, — заметил Холмс, когда мы шли на станцию. — Однако, Ватсон, у нас теперь на руках множество фактов, в том числе и новых, так что, похоже, уже можно делать кое-какие выводы. Несмотря на явную неприязнь мистера Бейтса к своему хозяину, я понял из рассказа, что в момент, когда началась суматоха, мистер Гибсон находился в библиотеке. Ужин закончился в половине девятого, и до сего времени всё было нормально. Хотя тревога действительно поднялась поздно вечером, трагедия наверняка произошла примерно в то время, что указано в записке. Ничто не свидетельствует о том, что мистер Гибсон, вернувшись из города в пять часов, покидал пределы дома. С другой стороны, мисс Данбар, насколько я понимаю, признаёт, что она-таки назначила миссис Гибсон встречу у моста. Больше никто не добился от неё ни словечка. Почему? Может, адвокат посоветовал ей не выкладывать всего и приберечь кое-что для защиты? Нам нужно задать этой молодой леди несколько очень важных вопросов, и я не успокоюсь до тех пор, пока мы с ней не встретимся. Должен признаться, что дела ее были бы совсем плохи, если бы не одна деталь. — Что же это, Холмс? — То, что револьвер был найден в её платяном шкафу. — Господи, Холмс! — воскликнул я, — да по-моему одно это стоит всех компрометирующих ее фактов вместе взятых. — Ну уж нет, Ватсон. Когда я просматривал газеты, мне это и при первом поверхностном чтении показалось странным, а теперь, когда я ближе познакомился с делом, я только укрепился в своей надежде. Где хромает последовательность, там правит бал заблуждение, так что давайте будем последовательны. — Я вас почти не понимаю. — Ну хорошо, Ватсон, представьте себя на месте женщины, которая, будучи в здравом уме и твёрдой памяти, решила избавиться от своей соперницы. Итак, преступление задумано — записка написана — оружие наготове — преступление совершено. Операция прошла, как по нотам. Неужели, столь успешно реализовав задуманное, вы подставите себя под удар, забыв выбросить револьвер в близлежащие ка¬мыши, которые скроют навеки эту опаснейшую улику, и вместо этого бережно понесёте револьвер домой и спрячете его в платяной шкаф, в то место, которое станут обыскивать в первую очередь? Вы, конечно, не интриган, Ватсон, но приписать вам такие действия, значит, — отказать вам в элементарном здравомыслии. — Ну, знаете, в такой острый момент... — Нет, нет, Ватсон, этого я совершенно не допускаю. Тот, кто хладнокровно обдумает преступление, тот хладнокровно обдумает, как замести следы. Вот почему я глубоко убежден, что в чем-то мы сейчас допускаем серьёзный просчет. — Но ведь ещё столь многое нужно объяснить... — А вот мы сейчас и приступим к объяснениям. Если рассмотреть ту же ситуацию под иным углом зрения, то сам факт, влекущий за собой осуждение, может послужить ключом к истине. Возьмем, к примеру, этот револьвер. Мисс Данбар начисто отрицает, что ей было что-то известно о нём. Предположим, приняв за основу иную точку зрения, что она говорит правду. Тогда получается, что кто-то ей этот револьвер подбросил. Но кто? По-видимому, тот, кто хотел очернить её. А не был ли этот человек действительным преступником? Видите, каким плодотворным сразу же обещает стать направление нашего поиска? Мы были вынуждены заночевать в Винчестере из-за того, что нужно было пройти кое-какие формальные процедуры, но на следующее утро нам разрешили посетить молодую леди в ее камере. Мы отправились туда в сопровождении мистера Джойса Каммингса, ба́рристера 3, начинающего приобретать известность, которому была поручена защита мисс Данбар. После рассказов окружающих я уже был готов встретить в ней прекрасную женщину, и всё же я никогда не забуду впечатления, которое мисс Данбар произвела на меня. Неудивительно, отметил я про себя, что даже могущественный магнат почувствовал в ней силу, покорившую его самого, нечто такое, что подчинило его себе и стало диктовать свою волю. Одного взгляда на её энергичное, ясно очерченное и вместе с тем нежное лицо было достаточно, чтобы почувствовать, что если она и способна на необдуманный поступок, то прирождённое благородство её характера никогда не позволит ей обратить своё влияние во зло. Перед нами стояла высокая брюнетка с хорошей фигурой и наружностью, выдающей властное начало, но её тёмные глаза выражали мольбу и беспомощность затравленного существа, которое чувствует путы, но не знает, как выбраться из расставленной ловушки. Но когда она услышала имя моего знаменитого друга и поняла, что он пришел к ней на помощь, её бледные щёки слегка порозовели и луч надежды блеснул в её взгляде, обращённом на нас. — Видимо, мистер Гибсон рассказал вам о том, что произошло между нами? — спросила она низким взволнованным голосом. — Да, — ответил Холмс, — и потому вам нет нужды мучить себя, пересказывая эту часть истории. Повидавшись с вами, я готов поверить тому, что мистер Гибсон говорил о вашем влиянии на него и о невинном характере ваших с ним отношений. Но почему же вы не рассказали суду полностью всё, как есть? — Мне казалось, что подозрения в отношении меня вот-вот рассеются, и если мы подождем, то всё прояснится само собой, и нам не нужно будет посвящать посторонних в семейные неурядицы. Но теперь я вижу, что дело не только не прояснилось, но и чревато новыми осложнениями. — Дорогая моя, — с глубоким сочувствием промолвил Холмс, — заклинаю вас, не питайте иллюзий относительно вашего положения. Мистер Каммингс уверяет, что сейчас все карты против вас, и если мы хотим выиграть дело, то сделать для этого нужно всё возможное. Над вами нависла великая угроза, и было бы величайшим заблуждением вести себя так, будто ничего не происходит. Прошу вас, помогите мне доискаться до истины! — Я ничего не скрываю. — Тогда расскажите нам, каковы были ваши подлинные отношения с женой мистера Гибсона. — Она ненавидела меня, мистер Холмс, ненавидела со всей страстью, на какую только способна южанка. Это была женщина, которая ничего не делала наполовину, и она любила своего мужа с той же силой, с какой ненавидела меня. По-видимому, она не поняла сути наших отношений. Я не желала обманывать её, но она любила так пылко, любила в физическом смысле слова, что ей в голову не могло прийти, что именно душевные или, если хотите, духовные узы удерживали её мужа около меня, а меня удерживало под крышей только желание направить его силу, могущество и власть на добрые дела. И лишь теперь я поняла, как ошибалась. Я осталась, и стала причиной несчастья, и мне нет оправдания, но я уверена, что даже если бы я и покинула этот дом, несчастье всё равно бы произошло. — А теперь, мисс Данбар, — попросил Холмс, — расскажите, пожалуйста, что произошло в тот вечер. — Я открою вам всю правду, расскажу всё, что знаю, мистер Холмс, но я ничего не смогу доказать, между тем как в этом деле есть моменты — очень важные моменты — которым я не смогу найти объяснения и даже не представляю, как бы это смог сделать кто-то другой. — Изложите факты, мисс Данбар, и, возможно, этот «кто-то другой» сможет найти им объяснение. — До того, как я появилась у Торского моста в тот вечер, я получила записку от миссис Гибсон утром того же дня. Записка лежала на столе в классной комнате, и, вполне возможно, что её положила сама миссис Гибсон. Она умоляла встретиться с ней после обеда, пояснив, что хочет сообщить мне что-то чрезвычайно важное. Она попросила меня написать ей ответ и оставить записку в саду на солнечных часах, потому что она желает, чтобы никто не знал о нашей встрече. Я не видела причин для такой секретности, но сделала всё, как она просила, раз уж ей так это было нужно. Она попросила уничтожить её записку, и я сожгла её там же, в классной комнате, в камине. Она страшно боялась своего мужа, который обходился с ней с необычайной грубостью, за что я не однажды выговаривала ему, и я думала, что все эти просьбы объясняются тем, что она не желает, чтобы муж знал о нашем разговоре. — Но вашу записку она сохранила, причем весьма бережно? — Да, и я была удивлена, когда узнала, что, когда она умерла, записку нашли у неё в руке. — Что же случилось потом? — Я пришла, как обещала. Когда я приблизилась к мосту, она уже ожидала меня. Никогда до этой минуты я не представляла себе, что это несчастное создание так ненавидит меня. Она была похожа на сумасшедшую, хотя нет, она и в самом деле была сумасшедшей, потому что мир в ее сознании был перевёрнут с ног на голову. Кем же прикажете её считать, если она ежедневно общалась со мной, ничем внешне не выдавая своих чувств, меж тем как в её сердце кипела неугасимая ненависть ко мне? Не буду пересказывать, что она тогда мне сказала. Она обрушила на меня водопад самых ужасных слов и проклятий. Я не ответила ей — я не могла. На нее было страшно смотреть. Я не выдержала и, зажав уши, бросилась бежать. А она осталась у моста, по-прежнему изрыгая мне вслед потоки самой чёрной брани. — Где её потом нашли? — В нескольких ярдах от того места, где она стояла. — Хорошо, предположим, она встретила смерть вскоре после того, как вы её покинули. Неужели вы не слышали выстрела? — Нет, не слышала. Но поймите, мистер Холмс, я была так взволнована, мне было так страшно, что я хотела только одного: поскорей добежать до своей комнаты, чтобы избавиться от этого кошмара. Я была просто не в состоянии к чему-то прислушиваться и что-то замечать. — Вы утверждаете, что вернулись к себе в комнату. Скажите, вы покидали её после этого до утра следующего дня? — Конечно. Когда стало известно, что бедная женщина убита, я выбежала из дома вместе со всеми. — Вы видели мистера Гибсона? — Да. Когда я увидела его, он только что возвратился с места трагедии. Он послал за доктором и полицией. — Как вам показалось, он был очень взволнован? — Мистер Гибсон — человек с сильным характером, но замкнутый и необщительный. Не думаю, чтобы он когда-нибудь выплескивал свои эмоции на поверхность. Но я-то знаю его достаточно хорошо, и я видела, что он был глубоко опечален. — А теперь — самое главное. Револьвер нашли в вашей комнате. Попадался ли он вам на глаза когда-нибудь прежде? — Никогда, клянусь. — Когда вы его нашли? — На следующее утро, когда полиция делала обыск. — Среди вашей одежды? — Да, на дне шкафа под моими платьями. — Как по-вашему, долго он так пролежал? — По крайней мере, утром предыдущего дня его там не было. — Откуда вы знаете? — Я приводила в порядок свой гардероб. — Это — чрезвычайно важно. Затем кто-то зашел в вашу комнату и подложил вам револьвер, чтобы впоследствии все подозрения пали на вас. — Да, похоже, что так. — А когда это могло случиться? — Только в обеденное время и тогда, когда я была с детьми в классной комнате. — Так же, как было тогда, когда вы получили записку? — Да. С момента, когда записка оказалась у меня в руках, и всё последующее утро я оставалась с детьми. — Спасибо, мисс Данбар. Можете ли вы сообщить еще что-нибудь, что могло бы помочь моему расследованию? — Думаю, что нет. — На каменном парапете моста обнаружена выбоина — совершенно новая, как раз напротив места, где лежало тело убитой. Могли бы вы предложить этому какое-нибудь объяснение? — По-моему, это совпадение. — Странно, мисс Данбар, очень странно. Почему выбоина появилась в самый момент трагедии и на том же месте? — Не знаю, мистер Холмс. И откуда бы? Для того, чтобы отколоть хоть маленький кусочек, нужно приложить громадное усилие. Холмс не ответил. На его бледном энергичном лице появилось вдруг то напряженное отсутствующее выражение, с которым я привык связывать высшее проявление его гения. И столь явно был ощутим критический момент в работе этого изумительного ума, что никто из нас не посмел вымолвить ни словечка, и мы сидели, застыв каждый на своем месте — барристер, прекрасная узница и я, ваш покорный слуга. Вдруг Холмс соскочил со стула, дрожа от нервного возбуждения и нестерпимой жажды действия. — За мной, Ватсон, за мной! — воскликнул он. — Что случилось, мистер Холмс? — крайне удивленная, спросила мисс Данбар. — Всё в порядке, дорогая. Мистер Каммингс, я вам дам о себе знать. С помощью Бога справедливости вы получите от меня такое дело, о котором заговорит вся Англия. Мисс Данбар, вы узнаете новости завтра утром. Пока же хочу заверить вас, что тучи рассеиваются, и луч истины непременно пробьётся сквозь них. От Винчестера до Тор-Плейс было недалеко, но я изнемогал от нетерпения, и путешествие показалось мне чересчур длинным, а Холмсу — просто бесконечным. Он нервничал, поминутно вскакивал, ходил взад-вперёд по купе и барабанил по диванным подушкам длинными чувствительными пальцами. Вдруг, когда до места назначения оставалось всего ничего, он сел напротив меня — мы ехали в вагоне первого класса — и, положив мне руку на колено, бросил на меня лукавый, озорной взгляд. — Ватсон, — сказал он, — насколько я помню, когда мы отправляемся на прогулку, вы всегда при оружии. Что правда, то правда: загадки занимали Холмса куда больше, чем проблемы личной безопасности, так что я действительно брал с собой револьвер, и не однажды он сослужил нам добрую службу, о чём я не преминул напом¬нить своему насмешливому другу. — Да, да, я действительно несколько рассеян в этих делах. Но сейчас-то револьвер при вас? Я вынул из заднего кармана брюк короткоствольный небольшой, но очень удобный для пользования револьвер. Холмс открыл защелку барабана, вынул патроны и внимательно осмотрел оружие. — Увесистая штука, — сказал он. — Увесистая, — согласился я, — и надежная. На минуту Холмс погрузился в раздумья. — Знаете, Ватсон, — промолвил он, наконец, — мне кажется, что ваш револьвер находится в самой близкой связи с делом, которое мы распутываем. — Холмс, дорогой, вы шутите. — Нет, Ватсон, я совершенно серьёзен. Мы поставим опыт. Если опыт удастся, тайна будет раскрыта. А опыт будет зависеть от того, как поведёт себя ваш верный друг. Один патрон — в сторону, остальные пять — в барабан. Закроем защелку барабана. Всё! Вес револьвера увеличился, и это приближает опытные условия к реальным. Я понятия не имел, что у Холмса на уме, а он не счёл нужным снизойти до объяснений и сидел, глубоко задумавшись, пока поезд не остановился на маленькой станции в Хэмпшире. Мы наняли старую рессорную двуколку и через четверть часа были в доме сержанта Ко́вентри. — Разгрызли орешек, мистер Холмс? Ну и в чём там закавыка? — Всё зависит от того, как поведёт себя револьвер доктора Ватсона, — ответил Холмс. — Вот он. Послушайте, уважаемый мистер Ковентри, не могли бы вы достать мне десять ярдов верёвки? Клубок крепкой верёвки раздобыли в сельской лавке. — Думаю, это всё, что нам понадобится, — сказал Холмс. — А сейчас, с вашего позволения, я проделаю то, что, как я надеюсь, станет финальной сценой нашего путешествия. Солнце клонилось к закату. Холмистая хэмпширская пустошь являла изумительную осеннюю панораму. Сержант, бросая критические и недоверчивые взгляды — он явно выказывал глубокие сомнения в здравом рассудке Холмса, — плёлся рядом с нами. Пока мы шли к Торскому мосту, я заметил, что мой друг, при всём его обычном хладнокровии, чрезвычайно взволнован.