Перевод Н. Дехтеревой
Глава I. ДВОЙНАЯ ЗАГАДКА
Глава II. ХОЗЯИН НОВОГО ДОМА
Глава III. ДОМ ЧУДЕС
Глава IV. ИЗ СТРАНЫ В СТРАНУ
Глава V. ПРОСЬБА ЛАУРЫ
Перевод Н. Дехтеревой
Глава I. ДВОЙНАЯ ЗАГАДКА
– Ну, конечно, он не придет, – с досадой в голосе проговорила Лаура Мак-Интайр. – Почему же? – Да посмотри, какая погода! Просто ужас! В этот самый момент снежный вихрь с глухим шумом ударил в уютное окно, завешенное красной шторой; протяжно завыл, засвистел ветер в ветвях тонких заснеженных вязов, росших вдоль всей садовой ограды. Роберт Мак-Интайр оставил эскиз, над которым работал, и, взяв в руки лампу, стал вглядываться в темноту за окном. Длинные, словно мертвые, сучья безлистых деревьев качались и дрожали, еле видимые за снежной бурей. Сестра Роберта сидела у камина, держа на коленях вышиванье. Она взглянула на профиль брата, силуэтом выступавший на фоне яркого света. Красивое лицо – молодое, свежее, с чистыми линиями; волнистые волосы зачесаны назад и падают завитками на плечи, что обычно связывается с представлением о художнике. Во всем его облике что-то утонченное: глаза с еле заметными морщинками в уголках, элегантное пенсне в золотой оправе, черная бархатная куртка, на рукав которой так мягко лег свет от лампы. Только в разрезе рта еле заметная простоватость, может быть свидетельствующая о какой-то слабости натуры, – нечто такое, что, по мнению сестры Роберта, портило прелесть и изящество его лица. Впрочем, об этом не раз говорил и сам Роберт, – как подумаешь, что каждый смертный наследует все моральные и телесные пороки бесчисленных прошлых поколений, то право, счастлив тот, кого природа не заставила полностью расплатиться душой и телом за грехи предков. Неумолимый кредитор этот, надо сказать, не пощадил и Лауру, но верхняя часть лица у нее отличалась такой совершенной красотой, что недостатки в остальных чертах замечались не сразу. Волосы у нее были темнее, чем у брата, ее можно было назвать брюнеткой. Густые кудри ее казались совсем черными, пока по ним не скользнул свет от лампы. Изящное, немного капризное лицо, тонко очерченные брови, умные, насмешливые глаза – все было безупречно, и тем не менее всякий, взглянув на Лауру, смутно ощущал в ее внешности – то ли в чертах лица, то ли в его выражении – какой-то недостаток. Всматриваясь внимательнее, можно было заметить, что нижняя губка у нее слегка оттопырена и опущена книзу – недостаток сам по себе незначительный, но из-за него лицо, которое могло быть прекрасным, казалось всего лишь миловидным. Сейчас на нем было написано недовольство и раздражение. Лаура сидела, откинувшись в кресле, бросив на колени суровое полотно и мотки разноцветного шелка и заложив за голову руки – белоснежные руки с нежными розовыми локотками. – Он не придет, я уверена, – повторила она. – Ну что за вздор, Лаура! Разумеется, придет. Чтобы моряк испугался ненастья! – Ш-ш!.. – Лаура подняла палец, на губах у нее заиграла торжествующая улыбка, которая тут же уступила место прежнему выражению полного разочарования. – Это всего-навсего папа, – пробормотала она. За дверью в передней послышалось шарканье подошв, и в комнату, ковыляя, вошел хилый, небольшого роста человек в сильно поношенных комнатных туфлях. У Мак-Интайра-старшего был бегающий взгляд, редкая, растрепанная рыжая с проседью бородка, бледная, унылая физиономия. Жизненные неудачи и слабое здоровье наложили свою печать. Десять лет тому назад Мак-Интайр был одним из самых крупных оружейных фабрикантов в Бирмингеме, но длинный ряд коммерческих неудач в конце концов привел его к банкротству. Смерть жены в самый день объявления несостоятельности переполнила чашу бед, и с тех пор с его бледного, осунувшегося лица никогда не сходило, выражение растерянности и придавленности – свидетельство не вполне здоровой психики. Финансовый крах был полный, и семья впала бы в совершенную нищету, не получи они как раз в это время небольшого наследства от дяди, брата миссис Мак-Интайр, сумевшего нажить состояние в Австралии. Соединив свои средства и перебравшись в маленький домик в Тэмфилде – тихом деревенском местечке в четырнадцати милях от Бирмингема, Мак-Интайры могли жить с относительным комфортом. Перемену, однако, жестоко ощущали все члены семьи. Роберт, которому пришлось отказаться от всякой роскоши, столь милой сердцу художника, должен был теперь ломать голову над тем, как бы извлечь средства существования из того, что прежде являлось лишь прихотью. Но особенно чувствительной перемена была для Лауры. Она хмуро сдвигала брови, когда приходилось выслушивать соболезнования друзей, и ей казались невыносимо скучными поля и дороги Тэмфилда после шумной жизни в Бирмингеме. Недовольство детей усугублялось поведением отца. Вся его жизнь теперь проходила в том, что он непрестанно оплакивал злую судьбу, ища утешения то в молитвеннике, то в графинчике. Для Лауры, впрочем, Тэмфилд все же имел одну привлекательную сторону, но и этого ей предстояло теперь лишиться. Мак-Интайры переселились именно в эту глухую деревушку только потому, что старый их друг, преподобный Джон Сперлинг, получил сюда назначение приходским викарием. Гектор Сперлинг, старший его сын и ровесник Лауры, был помолвлен с ней уже в течение нескольких лет, и молодые люди готовы были вступить в брак, когда внезапное разорение семьи Мак-Интайров нарушило все их планы. Гектор, морской офицер в чине лейтенанта, находился в настоящее время в отпуске, и не проходило вечера, чтобы он не навестил Мак-Интайров. Сегодня, однако, Лауре передали от жениха записку, в которой он сообщал, что получил неожиданный приказ вернуться на корабль, стоящий в Портсмуте. Гектор обещал забежать хотя бы на полчаса, попрощаться. – А где Гектор? – сразу же спросил мистер Мак-Интайр, оглядывая комнату и мигая от яркого света. – Его нет. Как ты мог подумать, что он придет в такую метель? В поле намело снега на два фута. – Не приходил? Вот как! – закаркал старик, усаживаясь на кушетку. – Ну-ну! Не хватает только, чтоб и они оба с отцом отреклись от нас. Только этого и остается ждать. – Как ты позволяешь себе делать подобные предположения, отец! – воскликнула Лаура негодующе. – Они уже доказали нам свою преданность. Какое б у них составилось мнение о нас, если бы они слышали твои слова! – Послушай, Роберт, – сказал вдруг старик, не обращая никакого внимания на протест дочери. – Я, пожалуй, выпью стаканчик брэнди – самый малюсенький стаканчик, прямо с наперсток, а то я, кажется, схватил простуду в эту вьюгу. Роберт продолжал рисовать в альбоме, словно ничего не слыша, но Лаура подняла глаза от работы – К сожалению, в доме нет ни капли брэнди, отец, – сказала она сухо. – Ах, Лаура, Лаура!.. – Старик покачал головой, как будто не столько сердясь, сколько огорчаясь, – Ты уже не дитя, Лаура. Ты взрослая девушка, ты хозяйка дома. Мы полностью тебе доверяем, мы полагаемся на тебя. А ты оставляешь своего бедного брата, не говоря уж обо мне, твоем отце, без капли брэнди. Бог ты мой, Лаура, что бы сказала твоя мать! Подумай только о возможности несчастного случая, о внезапных заболеваниях, об апоплексических ударах. Ты берешь на себя большую, величайшую ответственность, ты рискуешь нашим здоровьем. – Я почти не прикасаюсь к брэнди, – отрезал Роберт. – На этот счет Лауре нечего обо мне беспокоиться. – Как лекарство брэнди незаменимо. Для употребления, а не злоупотребления, – ты меня понимаешь, Роберт? В этом все дело. Ну, тогда я, пожалуй, загляну на полчасика в «Три голубка». – Отец! – воскликнул молодой человек. – Неужели ты выйдешь из дому в такую погоду? Если уж тебе необходимо брэнди, я пошлю Сару. Или схожу сам, или... Хлоп! На лежавший перед ним альбом упал свернутый в шарик клочок бумаги. «Бога ради, не удерживай его, пусть уходит!» – было нацарапано на ней карандашом. – Во всяком случае, закутайся потеплей, – продолжал Роберт, круто меняя позицию с мужской неловкостью, от которой Лауру передернуло. – Может быть, на улице не так уж холодно, как кажется. И с пути ты не собьешься, этого опасаться нечего. Все расстояние не больше ста шагов. Не переставая ворчать и бормотать что-то по адресу незаботливой дочери, старый Мак-Интайр натянул на себя пальто и окутал шарфом длинную тощую шею. Едва он открыл дверь в передней, как от резкого порыва холодного ветра замигали лампы. Сын и дочь молча прислушивались к глухому шуму шагов, пока старик брел по извилистой дорожке сада. – Отец становится все хуже, он просто невыносим, – произнес, наконец, Роберт. – Не следовало его отпускать. Он там, чего доброго, натворит что-нибудь, сделает из себя посмешище. – Но ведь Гектор придет сегодня в последний раз, он уезжает, – жалобно оправдывалась Лаура. – Ты только представт себе, что, если б они встретились? Гектор, конечно, все бы понял. Поэтому мне и хотелось, чтоб отец ушел. – В таком случае, он сделал это как нельзя более вовремя, – ответил брат. – Кажется, скрипнула калитка, ты слышишь? Не успел он договорить, как снаружи послышался веселый возглас и тут же раздался громкий стук в окно. Роберт вышел в переднюю и, отворив наружную дверь, впустил высокого молодого человека. Черная суконная куртка его была вся усыпана сверкающими снежинками. Прежде чем войти в ярко освещенную гостиную, он, громко смеясь, отряхнулся, как ньюфаундленд, и счистил снег с сапог. В каждой черточке лица Гектора угадывалась профессия моряка. Гладко выбритые верхняя губа и подбородок, небольшие бачки, прямой, решительный рот, твердые, обветренные щеки – все говорило, что перед вами моряк английского королевского флота. Ежедневно за обеденным столом во флотской столовой в доках Портсмута можно увидеть с полсотни таких лиц, похожих одно на другое, как лица братьев. Все эти моряки как будто отлиты по одному образцу, все они продукт определенной системы, которая учит, смолоду, полагаться на самого себя, воспитывает закалку и мужество. В общем отличные экземпляры человеческой породы. Может, не столь высокоинтеллектуальные и утонченные, как их собратья на суше, но честные, энергичные люди, способные на героические подвиги. У Гектора была отличная фигура, он был высок и строен. Острый взгляд серых глаз и энергичные, решительные манеры показывали, что человек этот привык и приказывать и повиноваться. – Прочитала мою записку? – обратился он к Лауре, едва войдя в комнату. – Что ж, приходится отдавать концы. Чертовски досадно, но что поделаешь? Старику Смизерсу до зарезу нужны люди; он требует, чтобы я немедленно возвращался. Гектор сел рядом с Лаурой, положив темную, загорелую руку на белую ручку девушки. – Но на этот раз ненадолго, – продолжал он. – Рейс короткий: Мадейра, Гибралтар, Лиссабон – и восвояси. К марту, пожалуй, вернемся. – Кажется, как будто ты вчера только приехал домой... – Бедная моя! Но теперь ждать недолго. Смотри, Роберт, береги ее тут без меня. А когда я вернусь, то на этот раз уж окончательно, слышишь, Лаура? Черт с ними, с деньгами! Тысячи людей живут на меньшее. Совершенно необязательно иметь целый дом. Зачем он нам? В Соутси можно снять отличные комнаты за два фунта в неделю. Мак-Дональд, наш казначей, только что женился, а он получает всего тридцать шиллингов. Ты не побоишься, Лаура? – Разумеется, нет. – Почтенный мой старик чересчур осторожен. «Подождать, подождать», – только от него и слышишь. Но сегодня я поговорю с ним решительно. А ты побеседуй со своим родителем. Роберт тебя поддержит. И вот тебе список портов и даты прибытия в них нашего корабля. Смотри, я надеюсь, что в каждом порту меня будет ожидать письмо! Гектор вытащил из бокового кармана куртки листок бумаги, но вместо того чтобы передать его девушке, уставился на него с выражением величайшего изумления. – Нет, клянусь, ничего не понимаю!.. – воскликнул он. – Посмотри-ка, Роберт, что это такое. – Поднеси к свету. Ну что ж, банковый билет стоимостью в пятьдесят фунтов. Не вижу здесь ничего особо примечательного. – Напротив, это самая необычайная вещь, когда-либо со мной случавшаяся. Я решительно отказываюсь понять, в чем тут дело. – Подожди-ка, Гектор! – воскликнула мисс Мак-Интайр, и в глазах у нее появилось озорное выражение. – Со мной тоже сегодня произошло нечто странное. Держу пари на пару перчаток, мое приключение более необычно, чем твое, хотя в результате его я не могу предъявить ничего столь же внушительного, как твой банковый билет. – Прекрасно! Принимаю вызов. Пусть Роберт будет судьей. – Излагайте ваши дела. – Молодой человек закрыл альбом и, подперев голову руками, принял шутливо-торжественный вид. – Леди – первое слово. Начинай, Лаура. – Случилось это сегодня утром, – сказала она. – Да, кстати, Гектор, мой рассказ, пожалуй, возбудит твою, ревность. Я об этом и забыла. Но, как бы то ни было, тебе волноваться нечего. Бедняга просто-напросто немного помешан. – Да скажи, ради бога, что с тобой произошло? – спросил молодой офицер, переводя взгляд с банкового билета на невесту. – Случай сам по себе довольно простой и в то же время, вам придется признать, весьма странный. Я вышла прогуляться, но тут посыпал снег, и я укрылась под навесом для рабочих позади нового дома. Рабочих уже нет, постройка закончена, вы это знаете, а владелец, как предполагают, приезжает завтра. Но навес еще не успели разобрать. Я села там на какой-то упаковочный ящик, как вдруг на дороге появляется человек, подходит ближе и останавливается под тем же навесом, что и я. Человек этот очень вывсок и худощав, лицо бледное, спокойное. Лет ему можно дать не больше тридцати. Одет бедно, но выглядит джентльменом. Он задал мне один-два вопроса о деревне, об ее обитателях. Я, конечно, ответила, и неожиданно для меня записался приятный, оживленный разговор на самые разнообразные темы. Время летело так незаметно, что я забыла про метель, когда незнакомец вдруг обратил мое внимание на то, что снег уже перестал идти. И тут, когда я уже собралась уходить, как вы думаете, что он сделал? Он подошел ко мне, грустно и задумчиво поглядел мне прямо в лицо и сказал; «Хотел бы я знать, полюбили бы вы меня, если бы я не имел ни гроша за душой?» Как странно, правда? Я так перепугалась, что выбежала из-под навеса и очутилась на дороге, прежде чем он успел произнести еще хоть слово. Но, право же, Гектор, тебе нечего принимать такой грозный вид. Теперь, когда я вспоминаю весь эпизод, то ясно вижу, что ни в манерах, ни в тоне моего незнакомца не было ничего предосудительного. Он просто размышлял вслух, не имея ни малейшего намерения оскорбить меня. Я убеждена: он немного не в своем уме. – Гм... Но в его помешательстве я усматриваю некоторую систему, – заметил Роберт. – Я тоже стану действовать по системе, если мне доведется когда-нибудь дать ему хорошую взбучку, – свирепым тоном проговорил лейтенант. – В жизни своей не слыхал о подобной бесцеремонности. – Я же говорила, что ты приревнуешь. – Лаура коснулась рукава его грубой суконной куртки, – Успокойся, я больше никогда в жизни не встречусь с этим беднягой. Он, очевидно, нездешний. Ну, вот и все мое маленькое приключение. А теперь расскажи о своем. Гектор шелестел ассигнацией, вертя ее между пальцами; другой рукой он проводил по волосам, как человек, старающийся собраться с мыслями. – Тут какое-то нелепое недоразумение, – начал он. – Я должен рассказать вам все по порядку, только, признаться, не знаю как. Я шел из дому в деревню, по дороге мне встретился человек – его двуколка попала в канаву с водой. Одно колесо заехало за край канавы, незаметной под снегом. В общем человек попал в беду. Достаточно было сделать небольшой крен вправо, и он бы вылетел из сиденья, Я помог, конечно, оттащил двуколку на дорогу. Уже совсем стемнело. Впотьмах незнакомец принял меня, наверное, за деревенского чурбана, – мы ведь не обменялись с ним и пятью словами. Собираясь ехать дальше, он сунул мне в руку вот эту бумажку. Я почему-то вообразил, что это какой-то проспект, или реклама товаров, или что-нибудь в этом роде. Он предлагал его мне так настойчиво, что я взял листок и сунул его в карман, и вот теперь в первый раз вытащил его, когда хотел достать свой список. Таким образом, во всей этой истории я понимаю ровно столько же, сколько и вы. Брат с сестрой не сводили удивленных глаз со смятого бумажного листка. – Что ж, твой неизвестный путешественник, должно быть, сам Монте-Кристо или, по меньшей мере, Ротшильд, – сказал Роберт. – Я вынужден заявить, Лаура, что ты проиграла пари. – Ничуть не огорчена. Первый раз в жизни слышу о такой удаче. Что за прелесть, должно быть, этот щедрый путешественник! Как приятно бы с ним познакомиться! – Но я ведь не могу оставить у себя эти деньги, – сказал Гектор, не без сожаления поглядывая на банкнот. – Денежные вознаграждения сами по себе вещь приятная, но всему есть мера. И все-таки совершенно очевидно, что он хотел дать мне крупную сумму. Не мог же он спутать ассигнацию с монетой! Я полагаю, мне следует дать объявление в газетах. – Жаль, – заметил Роберт. – Должен тебе сказать, все случившееся с тобой представляется мне в несколько ином свете, – Право, Гектор, это просто донкихотство, – сказала Лаура Мак-Интайр. – Почему бы тебе не принять этот дар с таким же простодушием, с каким он был тебе предложен? Ты оказал услугу человеку, попавшему в затруднительное положение, – услугу, может быть, более значительную, чем ты полагаешь. Он захотел отблагодарить тебя, оставить тебе на память этот маленький сувенир. Не вижу никакого основания, почему тебе надо отказаться от этих денег. – Ну что ж, – смущенно засмеялся молодой человек. – Во всяком случае, история не из тех, какую лестно рассказать за столоны товарищам. – Так или иначе, Гектор, но завтра ты уезжаешь, – заметил Роберт. – У тебя не будет времени навести справки о твоем таинственном Крезе. Придется тебе подумать о наилучшем способе применения неожиданного дара. – Знаешь что, Лаура, положи-ка их в свою рабочую корзинку, – сказал Гектор. – Будь моим банкиром. Если настоящий владелец их отыщется, я направлю его к тебе. Если ж нет, будем считать эти деньги моей наградой «за спасение утопающих», хотя, честное слово, мне все это не очень-то нравится. Он поднялся и бросил ассигнацию в стоявшую возле Лауры рабочую корзинку с мотками цветной шерсти. – А теперь пора мне сниматься с якоря, я обещал отцу вернуться к девяти часам. Итак, дорогая, расстаемся ненадолго и в последний раз. До скорого свидания, Роберт! Желаю успеха! – До свидания, Гектор! Счастливого плавания! Художник остался сидеть за столом, а сестра его пошла проводить жениха до двери. Роберту видны были их силуэты в слабо освещенной передней, слышны их голоса. – До свиданья, дорогая моя! – До свиданья, Гектор. – И ничто на свете нас не разлучит? – Ничто на свете. – Никогда? – Никогда. Роберт встал и скромно прикрыл дверь комнаты. Через минуту хлопнула входная дверь, за окном скрипнул снег под быстрыми шагами – это ушел Гектор.
Глава II. ХОЗЯИН НОВОГО ДОМА
Метель утихла, но целую неделю крепкий мороз держал в своих железных объятиях всю округу. По промерзшим дорогам звонко цокали лошадиные подковы; ручейки и придорожные канавы превратились в полосы льда. На широких, далеко уходящих просторах, покрытых безупречно белой пеленой, теплыми пятнами рассыпались красные кирпичные домики; в безветренном воздухе струи серого дыма из труб тянулись прямо вверх. Небо было нежнейшего голубого оттенка, и утреннее солнце, светившее сквозь далекие туманы Бирмингема, заливало мягким блеском широко раскинувшиеся поля – вся эта картина не могла не радовать глаз художника. Во всяком случае она радовала взор одного молодого художника, который, опершись на изгородь, наблюдал ее с вершины пологого тэмфилдского холма. Надвинув широкополую шляпу и покуривая короткую терновую трубку, Роберт Мак-Интайр медленно обводил все вокруг взглядом, как человек, погруженный в созерцание природы. Внизу, к северу от подножия холма, перед ним раскинулась деревня Тэмфилд – красные стены домов, серые крыши, темные силуэты деревьев и неподалеку от них, приютившийся в стороне от широкой, покрытой снегом дороги на Бирмингем, дом, в котором жил он с отцом и сестрой. По другую сторону, когда Роберт медленно перевел туда взгляд, он увидел только что достроенное огромное белое каменное здание строгих пропорций. На одном из его углов возвышалась башня, на доброй сотне окон мерцали красноватые отблески утреннего солнца. Поблизости стояло второе, небольшого размера, низкое строение с высокой трубой, из которой вылетал в морозный воздух сероватый дым. Оба здания были обнесены высокой оградой, внутри нее стояли частыми рядами молодые ели, которые со временем обещали превратиться в настоящий еловый лес. Целая груда строительного мусора у ворот, навесы для рабочих, длинные штабели досок от разобранных лесой – все указывало на то, что строительные работы только что окончены. Роберт Мак-Интайр с любопытством разглядывал огромный дом. Он давно уже был загадкой и темой для пересудов по всей округе. Не больше года тому назад прошел слух, что какой-то миллионер купил участок земли и собирается выстроить на нем загородное поместье. С тех пор день и ночь здесь кипела работа, и все было закончено в наикратчайший срок, в какой можно выстроить разве только шестикомнатный коттедж. Каждое утро из Бирмингема прибывали два длинных специальных железнодорожных состава, доставлявших целую армию рабочих, а вечером их сменяла новая партия, которая продолжала работу при свете двенадцати мощных электрических прожекторов. На станцию прибывали десятки платформ с белым камнем из Портленда; сотни проворных рабочих выгружали его, другие обтесывали камни, придавая им нужную форму. Затем с помощью паровых кранов камень подавали на все растущие стены, где его немедленно принимали и укладывали штукатуры. День за днем дом становился все выше, колонны, пилястры, карнизы вырастали на нем, как по волшебству. Строительство шло не только вокруг этого главного здания – одновременно воздвигалось и другое сооружение. Скоро из Лондона приехало множество механиков. Они навезли какие-то необыкновенные машины, огромные цилиндры, колеса, мотки проводов – и все это пошло на внутреннее устройство второго здания. Большая труба, поднимавшаяся от самого центра здания, и все это сложное оборудование ясно указывали на то, что здесь будет фабрика или завод. Ходили слухи, что этому богачу служило забавой то, что для бедняков является необходимостью, – он любил поработать у горна, повозиться с колбами и ретортами. Еще только начали возводить второй этаж главного здания, а внизу уже суетились слесари, водопроводчики, столяры, обойщики, выполняя тысячи каких-то непонятных, дорогостоящих работ – все ради наибольшего комфорта и удовольствия владельца. По всей округе и даже в Бирмингеме передавались фантастические истории о неслыханной роскоши внутреннего убранства дома и о том, каких колоссальных средств оно стоило. Казалось, не жалели никаких денег, когда требовалось устранить малейшее бытовое неудобство. Через деревню проезжали фургон за фургоном, нагруженные великолепной мебелью. Деревенские жители стояли по обочинам дороги и глазели на все эти чудеса. Затем стали прибывать ценные звериные шкуры, пушистые ковры, старинные гобелены, слоновая кость, эбонит; и всякий раз, когда кому-нибудь удавалось мельком увидеть все эти склады сокровищ, находился повод для новой легенды. Наконец, когда все уже было готово, прибыл штат прислуги в сорок человек, что предвещало скорое появление самого владельца, мистера Рафлза Хоу. Неудивительно поэтому то живейшее любопытство, с каким Роберт Мак-Интайр рассматривал великолепный дом и мысленно отмечал, что из труб идет дым, что на окнах спущены занавеси, – все признаки того, что хозяин уже прибыл. Огромная территория позади дома была отведена под оранжереи; стекла ее сверкали, как маленькие озера. А еще дальше тянулись конюшни и различные хозяйственные постройки. За неделю перед тем через Тэмфилд провели полсотни коней. Как ни грандиозны были приготовления, большего количества лошадей, очевидно, не требовалось. Кто же этот человек, который буквально пригоршнями сыпал деньги направо и налево? Ни в Бирмингеме, ни в Тэмфилде никто о нем не имел никаких сведений, никто не знал источника его несметных богатств. Об этом и размышлял лениво Роберт, стоя у изгороди и пуская голубые кольца табачного дыма в свежий, неподвижный воздух. Взгляд его вдруг упал на темную фигуру на дороге: кто-то вышел из-за поворота и зашагал по широкой, извилистой дороге, ведущей к тэмфилдскому холму. Через несколько минут человек подошел настолько близко, что Роберт смог различить знакомое лицо, стоячий крахмальный воротник и мягкую черную шляпу викария. – Доброе утро, мистер Сперлинг. – А, доброе утро, Роберт! Куда ты направляешься? Нам не по пути? Как скользко на дороге! – Его круглое приветливое лицо сияло добродушием, он шел, слегка подпрыгивая, как человек, с трудом сдерживающий радость. – Есть ли письма от Гектора? – Да, ну как же! В прошлую среду он благополучно отплыл из Спитхеда, теперь будем ждать от него вестей из Мадейры. Но вы ведь там получаете вести от Гектора прежде моего? – Не знаю, получала ли сестра письма за последние дни. А вы не были еще у своего нового прихожанина? – Я как раз от него. – Он женат, этот мистер Рафлз Хоу? – Нет, холост. Насколько я понял, у него нет родных. Он живет один, окруженный огромным штатом слуг. Дом поистине изумителен. Невольно вспоминаешь «Тысячу и одну ночь». – А сам владелец? Каков он? – Ангел, сущий ангел! Никогда в жизни не доводились мне встречать подобную доброту. Он просто осчастливил меня. – Глаза старика сияли от волнения, он громко высморкался в большой красный носовой платок. Роберт Мак-Интайр удивленно посмотрел на мистера Сперлинга. – Рад слышать, – проговорил он. – Но могу ли я спросить, что он, собственно, сделал? – Я сегодня явился к нему в назначенный час, накануне я написал ему, просил принять меня. Я рассказал ему о нашем приходе, о всех его нуждах, о своей давнишней борьбе за ремонт церкви, о наших усилиях поддержать беднейших прихожан в эту трудную зиму. Пока я рассказывал ему про наши беды, он не проронил ни слова, и на лице у него было такое отсутствующее выражение, как будто он и не слышит, что я говорю. Когда я окончил свой рассказ, он взялся за перо. «Сколько нужно для ремонта церкви?» – спросил он. «Тысячу фунтов, – ответил я, – но триста фунтов мы уже собрали». – «Ну, а сколько у вас нуждающихся семейств?» – «Около трехсот», – ответил я. «Ну, что ж – по пятидесяти фунтов на каждую семью и семьсот фунтов на церковь». Он окунул перо в чернильницу и, честное слово, Роберт, написал мне тут же чек на две тысячи фунтов. Не помню уж, что я ему сказал. Я просто поглупел от радости. Я слова не мог выговорить, чтоб поблагодарить его. В один миг он снял с моих плеч все заботы. Право, Роберт, я до сих пор не могу прийти в себя. – Очевидно, необычайно щедрый человек. – Необычайно! И так скромен! Со стороны можно было подумать, что это я делаю ему одолжение, а он мой проситель. Мне вспомнился священный текст о вдовице, запевшей от радости. У меня у самого сердце поет от радости, уверяю тебя, Роберт. А ты сейчас не зайдешь ли к нам? – Нет, благодарю вас, мистер Сперлинг. Мне пора домой: хочу поработать над своей новой картиной. Это большое полотно, в пять футов. Название картины – «Высадка римских легионов в Кенте». Попытаюсь еще раз послать на выставку в академию. До свидания, мистер Сперлинг. – Роберт приподнял шляпу и продолжал путь дальше, а викарий свернул на тропинку, ведущую к его дому. Роберт Мак-Интайр превратил просторную пустую комнату на втором этаже в свою студию. Туда-то он и направился после прогулки. Хорошо хоть, что у него есть собственный угол, где можно побыть одному! Отец, кроме как о гроссбухах и финансовых отчетах, ни о чем не может больше говорить, а Лаура последнее время стала несколько раздражительна и сварлива, с тех пор как оборвалась последняя связь, удерживавшая ее в Тэмфилде. Студия ничем не была обставлена и в ней было довольно неуютно – ни обоев, ни ковров, но в камине трещал веселый огонь, и два широких окна давали необходимый для работы свет. В центре комнаты помещался мольберт с огромным, натянутым на подрамник, холстом, у стены стояли две последние, уже законченные, работы художника: «Убийство Фомы Кентерберийского» и «Скрепление Великой хартии вольности». У Роберта была слабость к грандиозным темам и эффектным сценам. Если даже честолюбие у него превышало талант, все же в нем сохранилась искренняя преданность искусству и способность не падать духом при неудачах – качества, обычно помогающие художнику. Дважды несколько его картин путешествовали в город и дважды возвращались обратно в прежнем количестве, пока, наконец, на золоченых рамах, расходы на которые порядком истощили кошелек Роберта, не начали обнаруживаться следы этих частых путешествий. И все же, несмотря на неприятное соседство отвергнутых опусов, Роберт принялся писать новое полотно с неослабеваемым энтузиазмом, какой может быть только у человека, вполне уверенного в конечном успехе. Но в этот день художнику не работалось. Тщетно клал он мазок за мазком, делая фон, тщетно выписывал длинную, изогнутую корму римской галеры. Несмотря на все усилия, ему не удавалось сосредоточить мысли на работе. Они все время возвращались к теме утреннего разговора с викарием. Воображение Роберта взволновал странный человек, живущий одиноко среди посторонней толпы и в то же время обладающий таким могуществом, что одним росчерком пера мог обратить горе в радость и преобразить весь приход. Роберту вдруг вспомнился эпизод, о котором рассказывал Гектор. По всей вероятности, он повстречался именно с этим самым Рафлзом Хоу. Трудно предположить, чтоб в приходе оказалось двое таких богачей, для которых ничего не стоит дать пятьдесят фунтов случайному прохожему за пустяковую услугу. Ну, конечно, это был Рафлз Хоу! А у Лауры лежит записка Гектора с поручением вернуть деньги их владельцу, если таковой обнаружится! Роберт отбросил в сторону мастихин и, спустившись в гостиную, передал отцу и сестре свою утреннюю беседу с мистером Сперлингом, выразив уверенность, что незнакомец, наградивший Гектора пятьюдесятью фунтами, был не кто иной, как новый сосед, Рафлз Хоу. – Ну-ну, – оживился старик Мак-Интайр. – Как это так, Лаура? Что же ты мне ничего не рассказала? Что вы, женщины, смыслите в делах и деньгах? Дай-ка мне ассигнацию, я освобожу тебя от всякой ответственности за нее. Я все беру на себя. – Нет, папа, это невозможно, – решительно заявила Лаура. – Я ни за что не выпущу из своих рук эти деньги. – Что только делается на белом свете! – воскликнул старик, воздевая кверху руки. – С каждым днем, Лаура, ты становишься все непочтительнее. Я могу извлечь пользу из этих денег – ты понимаешь? – пользу! Они могут стать краеугольным камнем, на котором я снова воздвигну, ну, словом – поправлю свои дела. Я пущу их в оборот, эти деньги, Лаура. Я возьму их у тебя под четыре или даже четыре с половиной процента. И верну их тебе по первому требованию. Ручаюсь тебе – ручаюсь тебе! – ну, хотя бы моим честным словом. – Папа, это совершенно невозможно, – холодно повторила Лаура. – Это не мои деньги: они принадлежат Гектору. Гектор пожелал, чтобы я стала его банкиром, – это его собственные слова. Я не вольна распоряжаться ими. А относительно того, что ты, Роберт, предполагаешь, – не знаю, может, ты и прав, а может быть, и нет, но, во всяком случае, я не отдам эти деньги ни мистеру Рафлзу Хоу, ни кому другому без особого на то распоряжения Гектора. – Тут ты совершенно права – разумеется, незачем отдавать деньги этому Рафлзу Хоу, – сказал старик, одобрительно кивая головой. – По-моему, не следует выпускать их из наших рук. – Поступайте как хотите, – я только счел долгом высказать вам свои соображения. Роберт взял шляпу и вышел из дому, не желая быть свидетелем спора отца с сестрой, который, как он видел, готов был снова разгореться. Его душе художника претили эти мелкие перебранки, и он, чтобы подавить раздражение, решил снова обратиться к созерцанию мирного ландшафта. Роберту была чужда корысть. Постоянные разговоры отца о деньгах вызывали в нем подлинное отвращение и ненависть к этой теме. Он не спеша зашагал по своей излюбленной тропинке, вившейся вокруг холма. Мысли, занимавшие художника, витали далеко от вторжения римлян на территорию Англии – он думал о таинственном миллионере, – как вдруг взгляд его упал на высокого худощавого мужчину, неожиданно оказавшегося прямо перед ним. Держа трубку во рту, незнакомец пытался зажечь спичку, прикрывая ее от ветра шапкой. На нем была куртка грубого, толстого сукна, на лице и на руках виднелись следы дыма и копоти. Известно, что все курильщики на свете как бы принадлежат к одному братству, подобно масонам, и тут уж стираются всякие социальные перегородки. Неудивительно поэтому, что Роберт остановился и предложил коробок спичек. – Не угодно ли? – Благодарю. – Незнакомец взял из коробка спичку, чиркнул ею и нагнул к ней голову. У него было бледное, тонкое лицо, короткая негустая бородка и острый, с сильной горбинкой нос. Прямые густые брови, почти сросшиеся на переносице, придавали взгляду решительное и энергичное выражение. Очевидно, какой-нибудь квалифицированный рабочий или механик из тех, кто занимался внутренним оборудованием нового дома. Вот случай получить из первых рук ответы на терзавшие любопытство Роберта вопросы! Он ждал, пока незнакомец разожжет трубку, затем пошел с ним рядом. – Вы идете в направлении к новому дому? – спросил Роберт. – Да. Голос прозвучал холодно и отчужденно. – Вы, случайно, не принимали участия в его строительстве? – Да, я некоторым образом причастен к нему. – Я слыхал, внутри там просто какие-то чудеса. Все об этом только и говорят. Дом действительно так роскошен? – Право, не могу сказать. Я не слышал того, что о нем рассказывают. Судя по тону, незнакомец не имел желания вступать в разговор, и Роберту даже показалось, что проницательные серые глаза спутника взглянули на него настороженно. Но если этот рабочий так сдержан и скрытен, тем больше оснований предполагать, что он кое-что знает, – надо только суметь вытянуть из него сведения. – А вот и пресловутый дворец! – заметил Роберт, когда они очутились на самой вершине холма, и он еще раз посмотрел на здание. – Что ж, он и в самом деле грандиозен и великолепен, но я лично предпочитаю свою каморку там, в деревне. Спутник его молча пускал дым из трубки. – Так вы небольшой охотник до роскоши? – спросил он наконец. – Нет. Я не хотел бы стать ни на йоту богаче, чем я есть. Конечно, мне бы хотелось продать свои картины. Надо же на что-то существовать! Но, кроме этого, мне ничего не нужно. Я даже берусь утверждать, что я, бедный художник, или вы, человек, зарабатывающий себе на хлеб, мы больше извлекаем счастья из жизни, чем владелец этого пышного дворца. – Да, я склонен думать, что вы недалеки от истины, – Ответил рабочий уже более миролюбиво. – Искусство, – продолжал Роберт, воодушевляясь все больше, коль скоро разговор коснулся близкой его сердцу темы, – искусство само по себе награда. Разве купишь за деньги то чувство глубочайшего удовлетворения, какое испытывает художник, творящий нечто новое, прекрасное? Разве купишь тот восторг, какой охватывает его, когда день за днем он видит, как растет у него под рукой дивное творение, – и вот оно завершено! Живя искусством и не будучи богат, я все же счастлив. Лишите меня возможности заниматься искусством, и в жизни моей образуется пустота, которую не заполнить никаким богатством; Но, право, не знаю, почему я поднял весь этот разговор.
Рабочий остановился и устремил на Роберта серьезный, пытливый взгляд. Лицо его, закопченное; дымом, выражало глубочайший интерес. – Крайне рад слышать такие речи, – сказал он. – Отрадно знать, что не все еще на свете поклоняются золотому тельцу. Есть все же люди, стоящие выше этого! Разрешите пожать вам руку! Это было довольно неожиданно, но втайне Роберт немножко гордился тем, что принадлежит к богеме и обладает счастливой способностью заводить друзей в самых разнообразных слоях общества. Он с готовностью обменялся сердечным рукопожатием с новым знакомым. – Вас интересует этот новый дом? Я хорошо знаком с его внутренним устройством. Если угодно, я могу, пожалуй, показать вам там кое-что, что может быть для вас занятно. Мы как раз подходим к воротам, – желаете пройти со мной? Вот действительно удобный случай! Роберт выразил живейшую готовность, и они пошли по длинной аллее, обсаженной елями. Увидев, что его скромно одетый спутник зашагал по широкой, усыпанной гравием площадке прямо к главному входу, Роберт испугался, что может поставить себя в неудобное положение. – Но не через главный же вход? – шепнул он, слегка потянув своего нового знакомого за рукав. – Мистеру Рафлзу Хоу это может не понравиться. – Не думаю, что тут встретятся какие-либо затруднения, – ответил тот, спокойно улыбнувшись. – Я Рафлз Хоу.
Глава III. ДОМ ЧУДЕС
На лице Роберта Мак-Интайра застыло выражение крайнего изумления, вызванного этим совершенно неожиданным оборотом дела. На мгновение он решил, что его спутник шутит, но спокойная уверенность, с какой тот стал подниматься по лестнице, и глубокое почтение, с каким встретил его в холле разодетый мажордом, распахнувший перед ним дверь, доказывали, что он сказал правду. Рафлз Хоу оглянулся и, увидев растерянное и удивленное лицо молодого художника, незаметно про себя усмехнулся. – Простите, что я не сразу открыл, кто я, – сказал он, дружеским жестом положив руку на плечо Роберта. – Узнай вы сразу, кто я такой, вы бы не были так откровенны и я бы лишился возможности узнать вас по-настоящему. Едва ли, например, вы решили бы так открыто выражать свое мнение относительно богатства, если б знали, что перед вами хозяин этого дома. – Кажется, никогда в жизни я еще не был так поражен, – выговорил, наконец, Роберт. – Ваше удивление вполне естественно. За кого вы могли принять меня, как не за рабочего? Да я, в сущности, и есть рабочий. Химия – мой конек, я часами не вылезаю из лаборатории. Сегодня я как раз разжигал горн и надышался не очень-то приятными газами – вот я и подумал, что мне полезно прогуляться и выкурить трубку. Таким образом и состоялась наша встреча. Но, мне кажется, я догадываюсь, кто вы. Вы Роберт Мак-Интайр, я не ошибся? – Да. Но каким образом вы узнали? – Я, конечно, постарался кое-что разузнать о своих новых соседях. Мне сказали, что в деревне живет художник по имени Мак-Интайр, а в Тэмфилде, я полагаю, художники не так уж многочисленны. Но как вам нравится планировка дома, сам дом? Надеюсь, он не оскорбляет вашего тонкого вкуса? – Чудесно, изумительно! У вас, должно быть, необычайно острый глаз на такие вещи. – У меня нет никакого вкуса, ни малейшего. Я не отличу хорошего от дурного. Я самый типичный обыватель. Но я пригласил лучшего специалиста из Лондона и еще одного из Вены. Вот они вдвоем все это и устроили. Хозяин пропел гостя через двустворчатую дверь, и они остановились на огромном ковре из бизоньих шкур, постеленном у самого входа и большой квадратный двор, вымощенный разноцветным мрамором, выложенным сложнейшим узором. В центре двора из фонтана резной яшмы били пять тонких водяных струй. Четыре из них изгибались каждая в одну из сторон двора, падая затем в широкий мраморный бассейн, а пятая била прямо вверх на огромную высоту и затем со звоном падала в центральный бассейн. У каждой стороны двора росла высокая, грациозная пальма; тонкие, прямые, как стрела, стволы их венчались на высоте в пятьдесят, футов кроной зеленых, клонящихся книзу листьев. Вдоль стены тянулись арки в мавританском стиле; они были из яшмы и белого с красными прожилками мрамора из Корнуэлла. Арки были завешены тяжелыми темно-пурпуровыми занавесями, скрывавшими находящиеся за ними двери. Впереди, справа и слева, шли широкие мраморные лестницы, устланные пушистыми коврами из Смирны. Лестницы вели к верхним этажам здания, расположенного вокруг всего центрального двора. Во дворе было тепло и в то же время чувствовалась свежесть – таким бывает и Англии воздух в мае. – Пальмы хороши, – заметил Рафлз Хоу. – Они вывезены из Альгамбры. Корни их уходят глубоко в землю и окружены трубами с горячей водой. По-видимому, принялись и отлично растут. – Какая прекрасная филигранная резьба по бронзе! – воскликнул Роберт, подняв восхищенный взгляд на блестящие, поразительно тонкой ажурной резьбы металлические краны заполнявшие промежутки между мавританскими арками. – Да, довольно изящно. Но это не бронза. Бронза недостаточно ковкий материал, ее нельзя отчеканить до такой степени тонкости. Это золото. Но пройдемте дальше. Он повел гостя к двери с левой стороны двора. К изумлению Роберта, дверь сама медленно распахнулась перед ними, едва они подошли к ней. – Это небольшое усовершенствование я придумал сам, – пояснил хозяин. – Стоит приблизиться к двери, и вес вашего тела, давя на доски пола, освобождает пружину, вызывающую вращение дверных петель. Прошу вас, войдите. Это мое собственное маленькое «святая святых», и обставлено оно согласно моим личным вкусам. Если Роберт ожидал увидеть новое зрелище богатства и роскоши, то он был горько разочарован, ибо очутился в просторной, но почти пустой комнате, где находилась лишь узкая железная, слегка даже погнутая кровать, несколько как попало расставленных деревянных стульев, старый, потускневший от времени ковер и большой стол, заваленный книгами, пузырьками, бумагами и другими предметами, какие обычно скапливаются на столе делового и не очень аккуратного человека. Жестом пригласив гостя сесть, Рафлз Хоу скинул с себя куртку и, завернув рукава толстой фланелевой рубашки, стал умываться горячей водой, текшей из крана в стене. – Видите, как скромны мои собственные вкусы, – заметил Рафлз Хоу, вытирая полотенцем мокрое лицо и волосы. – Это единственная комната во всем моем громадном доме, где я чувствую себя в родной мне атмосфере. Здесь мне уютно. Здесь я могу почитать, выкурить трубку в тишине и покое. Всякая роскошь противна моему сердцу. – Вот как! Право, я никак не предположил бы... – Это сущая истина, уверяю вас. Видите ли, даже вы, с вашими взглядами на никчемность богатства, – взглядами весьма разумными и делающими вам честь, – даже вы должны признать, что если человек обладает несметным, скажем лучше значительным, богатством, – прямая его обязанность пустить свои деньги в обращение и с пользой для общества. Вот весь секрет моих пышных перьев. Я пускаю в ход всю свою изобретательность, чтобы истратить доходы, действуя в границах узаконенного. Очень легко, например, просто раздавать деньги кому попало; таким способом я, несомненно, быстро избавился бы от лишних денег или хотя бы от части их. Но я не хочу никого превращать в нищих попрошаек или причинить какой-либо другой вред людям необдуманной благотворительностью. Я должен быть уверен, что творю благо – вот та компенсация, которую я хочу получить за свои деньги, Вам понятна моя мысль? – Абсолютно. Хотя, признаться, для меня ново слышать жалобы человека на то, что он затрудняется найти применение своим капиталам. – Уверяю вас, это действительно серьезная трудность. Но я кое-что придумал: у меня родились довольно интересные планы. Не желаете ли помыть руки? Нет? В таком случае, хотите посмотреть еще кое-какие диковины в моем доме? Пройдите, пожалуйста, вон в тот угол комнаты и сядьте там в кресло, вот так. Теперь я сяду рядом в другое кресло, и мы готовы к отбытию. Весь угол комнаты, где они теперь сидели, дюймов на шесть от пола был окрашен в темно-шоколадный цвет; из стены выступали два крытых красным плюшем сиденья, резко контрастирующих с остальной обстановкой комнаты. – Это лифт, сказал Рафлз Хоу. – Он так вмонтирован и стену, что если бы не иная окраска, вы бы и не угадали, где он находится. Лифт устроен таким образом, что движется и в вертикальном и в горизонтальном направлениях. Вот ряд кнопок с указанием на них различных помещений. Видите? «Столовая», «курительная», «бильярдная», «библиотека» и так далее. Вот сейчас я нажму кнопку с надписью «кухня». Роберт почувствовал какое-то движение, очень легкий толчок и вдруг, не сходя с кресла, убедился, что комната куда-то пропала и на ее месте очутилась большая, с полукруглым верхом дубовая дверь. – Это дверь в кухню, – сказал Рафлз Хоу. – Кухни у меня расположены на самом верхнем этаже: терпеть не могу кухонные запахи. Заметьте: мы поднялись на восемьдесят футов всего в полторы секунды. Теперь я снова нажимаю кнопку – и вот мы опять у меня в комнате. Роберт смотрел во все глаза, преисполненный удивления. – Чудеса науки сильнее чудес волшебника, – проговорил он наконец. – Да, тут очень сложный механизм. Теперь продвинемся по горизонтали. Нажмем кнопку с надписью «столовая» – вот мы уже и прибыли. Шагните к двери, той, что впереди, она сама распахнется перед вами. Роберт проделал то, что ему было предложено, и вместе с хозяином оказался в большой комнате с высоким потолком, а лифт, освободившись от тяжести их тел, в то же мгновение вернулся в прежнее свое положение. Ноги Роберта утопали в роскошных, мягких коврах, точно он стоял по щиколотку во мху. Он остановил взгляд на больших картинах, развешанных по стенам. – Неужели?.. Да, да, несомненно, – это кисть Рафаэля, – указал он на одну из картин, висевшую как раз перед ним. – Да, это Рафаэль – один из его шедевров. Я выдержал за него настоящий бой на аукционе с французским правительством. Картину хотели купить для Лувра, но, как всегда, на аукционе победил более толстый кошелек. – А эта, «Арест Каталины», – это, должно быть, Рубенс. Трудно не узнать его великолепных мужчин и бесстыдных женщин. – Вы угадали, это Рубенс. А те две – Веласкез и Тенерс, отличные образцы испанской и фламандской школ. Здесь у меня только старые мастера. Современная живопись – в бильярдной комнате. Мебель здесь необычная, я даже полагаю, уникальная. Она сделана из слоновой кости и рога нарвала. Видите, ножки у столов и кресел витой слоновой кости. Мебельщику стоило немалых хлопот раздобыть этот редкий материал в таком большом количестве. Любопытная подробность: китайский император сделал крупный заказ на рог нарвала для реставрации внутренней решетки какой-то древней пагоды, но я скупил весь имевшийся тогда на рынке рог нарвала, и «сыну неба» пришлось подождать. Вон в том углу лифт, но он, нам не нужен. Пройдите в дверь, пожалуйста. Это бильярдная комната, – продолжал он, войдя с Робертом в соседнее помещение. – Как видите, на стенах здесь ценные вещи: Коро, два Мессонье, Бугро, Милле, Орчардсон, две работы Альма Тадема. Но даже как-то жаль завешивать картинами эти стены резного дуба – правда? Взгляните на тех птиц среди ветвей. Кажется, что они действительно порхают и щебечут, словно живые. – Они восхитительны. Никогда мне не доводилось видеть такой тончайшей резьбы по дереву. Но почему вы называете эту комнату бильярдной, мистер Хоу? Я не вижу бильярдного стола. – Бильярдный стол такой громоздкий, неудобный предмет. Он всегда мешает, когда вы в нем не нуждаетесь. Вот поэтому бильярдный стол у меня скрыт под той площадкой полированного клена, которую вы видите перед собой на полу. Смотрите, я ставлю ногу на этот моторчик... Он не успел закончить фразы, как центральная часть пола поднялась кверху, и великолепный, инкрустированный черепахой стол поднялся на высоту в четыре фута. Рафлз Хоу нажал вторую пружину, и в то же мгновение и таким же образом появился второй, на этот раз карточный, стол. – Но все это пустяки, – заметил хозяин. – Вот в моем музее может сыскаться для вас что-нибудь поинтереснее. Он провел гостя в следующую комнату, обставленную в античном стиле и всю увешанную драпировками и коврами. На мраморном мозаичном полу были расстелены ценные меховые шкуры. Мебели в комнате было немного, лишь вдоль стен стояли шкафчики в стиле Людовика четырнадцатого; они были из слоновой кости и отделаны серебром и изящными, тонко расписанными фарфоровыми медальонами. – Возможно, эта комната и не заслуживает названия музея, – снова заговорил Рафлз Хоу. – Это всего-навсего собрание кое-каких изящных безделушек, которые мне удалось раздобыть из самых разнообразных мест. Наиболее интересное здесь – драгоценные камни. Думаю, тут я мог бы соперничать с любой частной коллекцией. Я держу их на запоре, чтобы не вводить в искушение слуг. Он снял с часовой цепочки серебряный ключ и стал отпирать и выдвигать ящики в шкафчиках. У Роберта вырвался невольный крик изумления и восторга; он переводил глаза от одного ящика к другому, где лежали великолепнейшие драгоценные камни. Глубокое, ровное, красное пламя рубинов, зеленые вспышки прозрачных изумрудов, ослепительное сверкание бриллиантов, игра бериллов тончайших оттенков, блеск аметистов, ониксов, кошачьего глаза, опалов, агатов, сердоликов, казалось, наполнили вдруг всю комнату легкими, многоцветными, мерцающими огнями. Длинные пластинки прекрасной голубой ляпис-лазури, превосходные гелиотропы, розовые, красные и белые кораллы, длинные нити блестящего жемчуга – все это владелец их небрежно высыпал из ящиков, словно мальчуган свои мраморные шарики из сумки. – Вот этот неплох, – заметил он, поднимая в руке золотистый кусок янтаря размером с человеческую голову. – Чрезвычайно редкий экземпляр. Весит двадцать восемь фунтов. Мне не приходилось слышать о более крупном. Бриллианты у меня не особенно велики – их не было на рынке, – но в общем довольно хороши. Красивые игрушки, вам нравятся? Он взял целую пригоршню изумрудов, затем медленно высыпал их обратно в ящик. – Боже ты мой! – вырвалось у Роберта. Он не спускал глаз с ящика. – Ведь уж одно это – огромное состояние! Такая коллекция, должно быть, стоит не меньше ста тысяч! – Вы небольшой знаток камней, – засмеялся Рафлз Хоу. – Всего один такой небольшой ящичек с бриллиантами нельзя приобрести и за половину названной вами суммы. У меня в памятной книжке записаны все мои расходы по приобретению ценностей для коллекции, – впрочем, специальные мои агенты по закупке драгоценных камней в ближайшие же недели значительно увеличат эту сумму. Вот, посмотрим: на жемчуга истрачено сто сорок тысяч, на изумруды – семьдесят, на рубины – восемьдесят... Бриллианты, ониксы, карбункулы, агаты... Гм... Да, всего ровно четыре миллиона семьсот сорок тысяч. Для ровного счета, если учесть накладные расходы, скажем, пять миллионов. – Господи! – воскликнул молодой художник, широко раскрыв глаза от удивления. – Поймите, я почитаю это своим долгом. Отделка, шлифовка, продажа драгоценных камней – профессии эти целиком зависят от богатства. Если их не поддержать, они заглохнут, что повлечет за собой разорение многих. То же самое относительно ювелирных работ по золоту – помните экраны во дворе? Богатство обязывает. Поощрение подобных искусств и ремесел – долг богатого человека. Посмотрите, вот славный рубин. Это пятый по величине из всех существующих в мире. Я склонен думать, что без шлифовки он был бы вторым по величине, ведь шлифовка значительно сокращает размер камня. Он подержал двумя пальцами сверкающий красным пламенем рубин размером с каштан, затем небрежно бросил его обратно в ящик. – Пройдем в курительную, – предложил он. – Вам следует немного подкрепиться. Зрелище, говорят, самое утомительное занятие на свете.
Глава IV. ИЗ СТРАНЫ В СТРАНУ
Комната, в которой теперь очутился совершенно ошеломленный всем виденным Роберт, оказалась, может, не столь богатой, но еще более роскошно обставленной, чем те, в которых он уже побывал. По пышному восточному ковру в красивом беспорядке были разбросаны козетки, обитые светло-красным плюшем. Тут стояли также мягкие кушетки, оттоманки, диваны, американские качалки – удобная мебель на любой вкус. В одном конце комнаты находился двойной ряд золоченых стендов со множеством последних номеров различных журналов. По обе стороны камина на специальных полках длинными рядами лежали всевозможные трубки: английские черешневые, французские терновые, немецкие фарфоровые, резные пенковые трубки, трубки из душистого кедра, восточные наргиле, турецкие чубуки и два больших индийских кальяна в оправе из золота. Вдоль стен висели в три ряда небольшие закрытые ящички; на каждом из них была этикетка из слоновой кости с обозначением сорта табака. Выше над ящичками помещались размером побольше шкафчики полированного дуба, в которых находились сигары и папиросы. – Испытайте-ка мой дамасский диван, – пригласил хозяин, сам усевшись в кресло-качалку. – Он сделан поставщиком самого султана. Турки понимают, что такое комфорт. Я заядлый курильщик, мистер Мак-Интайр, поэтому тут я переспорил архитектора, добившись, чтоб все было сделано по моему вкусу – не так, как в остальных помещениях. В картинах, например, я ровно ничего не смыслю, как вы уже имели случай убедиться. А вот по части табака я, смею сказать, могу подать неплохой совет. Вот, например, эти. – Он вытащил несколько больших сигар, отлично свернутых, мягкого, светло-коричневого оттенка. – Не совсем обычный сорт. Возьмите попробуйте. Роберт закурил предложенную ему сигару и с наслаждением откинулся на мягкие подушки, разглядывая сквозь голубые душистые облака дыма загадочного человека в грязной куртке, который о миллионах говорил так, как другой говорит о шиллингах. Бледное лицо, грустный, усталый взгляд, понурые плечи – казалось, он сгибался под тяжестью собственного богатства. В его разговоре, в манере держаться сквозило какое-то чувство виноватости, что так не вязалось с тем могуществом, которым он обладал. Весь эпизод чрезвычайно взволновал Роберта. Его душа артиста нежилась в атмосфере неслыханной роскоши и комфорта; он отдавался чувству покоя и полнейшего физического довольства, какого никогда еще доселе не испытывал. – Что же мы выпьем – кофе, рейнвейн, токайское? Или, может быть, что-нибудь покрепче? – спрашивал Рафлз Хоу, протянув руку к выступавшей в стене доске с клавишами, напоминавшей клавиатуру рояля. – Рекомендую токайское. Меня снабдил им поставщик австрийского императора, и, полагаю, лучшие вина достались мне, а не императору. Он дважды нажал клавиши на доске. Через несколько секунд одна из планок в стене опустилась, из образовавшегося отверстия выдвинулся шкафчик. В нем оказался небольшой поднос, на котором стояли два высоких узких бокала венецианского стекла, наполненных вином. – Механизм, как видите, действует неплохо, – сказал Рафлз Хоу. – Совершенно новая конструкция, насколько мне известно. Видите, на клавишах написаны названия различных вин? Нажав на клавиш, я включаю электрический ток, под действием которого кран в погребе останется открытым ровно столько, сколько необходимо, чтобы наполнить стоящий под краном бокал. Бокалы помещаются на вращающемся цилиндре, так что один бокал всегда стоит наготове под краном. Затем он поступает по пневматической трубе, которая приходит в действие от тяжести наполненного вином бокала. Не правда ли, забавная выдумка? Но, боюсь, я нагоняю на вас скуку всеми этими пустяками. Просто это моя слабость – механизировать все, что только возможно. – Напротив, я преисполнен любопытства и изумления, – с жаром заверил его Роберт. – Мне кажется, что меня как будто вдруг мгновенно перебросили из старой, прозаической Англии в какой-то волшебный замок, обиталище духов. Если бы я не увидел все это собственными глазами, я бы не поверил, что можно все так механизировать, так освободить жизнь от тысячи ее досадных, мелких неудобств. – Я покажу вам еще кое-что, достойное внимания, – сказал Рафлз Хоу. – Но отдохнем пока здесь несколько минут. Мне хотелось бы немного побеседовать с вами. Ну, как сигара? – Превосходна! – Она была свернута в Луизиане еще во времена рабства. Теперь таких уже не делают. Человек, продавший их мне, не знал подлинной их стоимости. Он продал эти сигары по нескольку шиллингов за штуку. А теперь, я хотел бы попросить вас об одном одолжении, мистер Мак-Интайр. – Буду счастлив. – Теперь вы имеете более или менее ясное обо мне представление. Я здесь совершенно чужой. С людьми из зажиточных классов у меня мало общего. Я не светский человек. Я не люблю наносить визиты, не люблю принимать визитеров. Я ученый-любитель, человек самых скромных потребностей. У меня нет ни малейшего честолюбия. Вы меня понимаете? – Да, разумеется. – С другой стороны, жизненный опыт показал мне, что труднее всего найти себе друга среди людей не столь богатых, – то есть, я хочу сказать, тех кто жаждет увеличить свои доходы. Они очень ценят ваше богатство и очень мало вас самих. Я уже испытал это на себе, я знаю, как это бывает. Он умолк и взъерошил пальцами редкую бородку. Роберт Мак-Интайр кивнул головой, давая понять, что согласен с ним. – Теперь вы видите, – снова начал Рафлз Хоу, – если от богатых меня отвращают мои собственные склонности, а от тех, кто беден, – то, что я не доверяю их искренности, я оказываюсь в одиночестве. Не то чтобы я боялся одиночества, – нет, я привык к нему. Но это сужает поле моей полезной деятельности. Я лишаюсь, таким образом, возможности получать достоверные и непосредственные сведения о людях, которым мог бы помочь. Рад сказать, что я встретил сегодня человека, здешнего викария – по-видимому, совершенно бескорыстного и честного человека. Он будет одним из посредников, связывающих меня с внешним миром. Могу ли я просить вас стать для меня вторым таким посредником? – С величайшей радостью! – с полной готовностью откликнулся Роберт. Предложение это наполнило его восторгом. Оно давало ему почти официальное право на вход в этот земной рай. Он сам не мог бы просить большего. – По счастью, я узнал из нашего разговора с вами, на каких высоких позициях вы стоите в вопросе о деньгах и до какой степени вам чуждо стяжательство. Вы, наверное, заметили, как я вначале был резок, почти груб с вами? У меня есть основания бояться и подозревать всех случайных знакомых. Слишком часто оказывалось впоследствии, что встречи со мной были подстроены заранее с самыми неблаговидными целями. Боже ты мой, что бы только я мог вам порассказать! Однажды я оказался свидетелем того, как за девушкой гнался бык. Я кинулся ей на помощь, рискуя жизнью, а потом узнал, что все это было инсценировано, придумано совместно матушкой и дочкой, – быка взяли напрокат, и вся сцена была задумана как эффектная завязка знакомства. Но не буду подрывать вашу веру в людей. Мне самому пришлось пережить довольно тяжкие разочарования. Может, поэтому я и смотрю на всех предвзято. Тем более мне необходим человек, совету которого я мог бы довериться. – Вы только скажите, в чем может быть вам полезен мой совет, и я с величайшей охотой помогу вам, – уверял его Роберт. – Я сам родом из Бирмингема, но знаю почти всех здешних жителей, знаю положение каждого. – Вот именно это-то мне и нужно. Деньги могут принести много добра, но столько же и зла. Я буду обращаться к вам за советом в сомнительных случаях. Кстати, у меня к вам есть один небольшой вопрос. Скажите, знакома ли вам девушка – брюнетка с серыми глазами, с тонким, правильным лицом. Когда я встретил ее, на ней было синее пальто с барашковым воротником и манжетами. Роберт усмехнулся про себя. – Я отлично знаю это синее пальто, – вы говорите о моей сестре Лауре. – Вашей сестре? Да что вы! Впрочем, теперь я и сам вижу, – конечно, в вас есть сходство. Я встретил ее на днях, и мне захотелось узнать, кто она. Сестра живет вместе с вами, конечно? – Да. Мы живем втроем: сестра, отец и я. – Надеюсь иметь честь познакомиться со всей вашей семьей. Вы кончили курить? Не желаете ли еще сигару, или, может быть, трубку? Настоящий курильщик всегда предпочтет трубку. У меня здесь почти все сорта табака. Каждый понедельник запас в ящиках пополняется, а в субботу табак поступает в распоряжение стариков из дома призрения. Поэтому табак у меня всегда свежий. Ну, если больше не угодно курить, может, вы захотите посмотреть еще кое-что, кое-какие мои выдумки. В соседней комнате оружейная, а за ней – библиотека. Собрание книг у меня ограниченное, немногим больше ста тысяч томов. Но подбор книг не совсем обычный. У меня есть библия пятого века, – полагаю, уникальная книга; имеется «Библия бедных» тысяча четыреста тридцатого года; манускрипт «Генезиса», написанный на тутовых листах, – относится, по всей вероятности, ко второму веку; есть рукописный экземпляр «Тристана и Изольды» восьмого века. Но все это вы можете посмотреть, полистать в любой дождливый день, когда у вас не будет более интересных занятий. А сейчас я покажу вам одно устройство, связанное с курительной комнатой. Оно может вас позабавить. Возьмите еще сигару. Теперь пересядем вон на тот диван в самом углу комнаты. Диван стоял в нише и был с трех сторон и сверху окружен кристально-прозрачными стеклянными стенками. Когда оба они сели на диван, Рафлз Хоу потянул за шнур – и тотчас перед ними опустилась четвертая стенка. Они оказались как бы в большом ящике из такого чистого, столь тщательно отшлифованного стекла, что его почти не было заметно. Внутри этой маленькой прозрачной кабины свисали сверху золотые шнуры с кристальными ручками; шнуры выходили наружу и, по-видимому, были соединены с длинной блестящей металлической полосой, находящейся снаружи кабины. – Ну, где бы вы предпочли выкурить сигару? – спросил Рафлз Хоу, и в глазах у него мелькнул веселый огонек. – Может, отправимся в Индию, или в Египет, или в Китай, или... – В Южную Америку, – пошутил Роберт. Что-то звякнуло, послышался рокот колес. Роберт почувствовал, что кабина движется, и – что это?.. Молодой художник озирался кругом в полнейшем недоумении. Со всех сторон их окружали гигантские папоротники и пальмы, увитые длинными ползучими лианами, и среди них росли орхидеи ослепительно яркой окраски. Курительная комната, дом, Англия – все куда-то исчезло, и Роберт очутился где-то в гуще девственного леса на берегу Амазонки. Это была не иллюзия, не оптический обман. Он видел, как поднимаются горячие испарения с земли от тропических растений, видел, как падают тяжелые капли влаги с огромных зеленых листьев, ясно различал узор толстой коры на стволах деревьев. А над головой бесшумно скользила по суку пестрая зеленая змея, из гущи листвы вылетел яркий попугай и снова скрылся в зелени. Онемев от изумления, Роберт поворачивал голову во все стороны и, наконец, встретился взглядом с сидевшим рядом с ним хозяином – в глазах Роберта было удивление, смешанное со страхом. – В доброе старое время сжигали на костре за более невинные штуки, – смеясь от души, проговорил Рафлз Хоу. – Ну как, хватит с вас Амазонки? Что вы скажете насчет Египта? Вновь послышался шум какого-то механизма, и все вокруг исчезло с быстротой молнии. И вот, куда только хватает глаз, перед ними раскинулась, бесконечная пустыня. На переднем плане теснилось друг к другу несколько пальм, у основания их росли какие-то колючие, напоминающие кактус растения. Подальше, в стороне, стоял серый, грубо обтесанный монолит, низ у него был высечен в форме огромного жука-скарабея. На поверхности этого древнего камня резвились ящерицы. А дальше в бесконечную даль уходили желтые пески, и на горизонте мерцала дымка миража. Роберт ухватился за бархат дивана и бросал по сторонам ошеломленные взгляды. – Мистер Хоу, я ровно ничего не понимаю!.. – Сильное впечатление, не правда ли? Эта египетская пустыня – излюбленное мое убежище, куда я скрываюсь, когда мне хочется покурить и предаться на досуге размышлениям. Странно, что табак завезен к нам с делового, прозаического Запада. Так и кажется, что его родина – томный, мечтательный Восток. Но, может быть, для разнообразия вам хотелось бы перенестись в Китай? – Нет, только не сегодня, – сказал Роберт, проводя рукой по лбу. – Ото всех этих чудес у меня голова кругом идет, и, право, я испытал нечто вроде нервного потрясения. Кроме того, мне пора вернуться в наш прозаический дом, если только я смогу найти туда дорогу из этой пустыни, куда вы меня умчали. Но, мистер Хоу, разрешите мое недоумение: что все это значит? – Это просто забава, хитрая игрушка, и только. Сейчас я вам все объясню. От курительной идет длинная анфилада оранжерей. В каждой отдельной оранжерее поддерживается особая температура и степень влажности, так чтобы воспроизвести в точности климат Египта, Китая и других стран. Наша стеклянная кабина – это просто трамвай, движущийся почти бесшумно по стальным рельсам. С помощью шнуров я направляю ход нашего трамвая, и он идет, как вы заметили, с поразительной скоростью. Эффект еще усиливается тем, что потолки в оранжереях очень искусно расписаны под небо, и повсюду птицы и другие живые существа, которые, кстати сказать, чувствуют себя в этой искусственной обстановке не хуже, чем у себя на родине. Вот вам весь секрет нашего путешествия и Южную Америку. – А как же египетская пустыня? – Да, здесь несколько сложнее. У меня работал лучший специалист по перспективам, по умению создавать иллюзорность. Он написал весь идущий по окружности фон. Пальмы, Кактусы, обелиск – это все, конечно, настоящее, так же как н песок, который покрывает площадь приблизительно в пятьдесят ярдов. И я готов держать пари, что самый зоркий в Англии человек не отличит, где кончается настоящий песок и начинается иллюзия песка. Это обычный и даже довольно дешевый прием, используемый в круглой панораме. Но только в данном случае все чрезвычайно тщательно выполнено. Что еще осталось для вас непонятным? – Стеклянная кабина. Для чего введено стекло? – Чтобы мои гости не чувствовали резкой перемены температуры, Я оказал бы плохое гостеприимство, если б они вернулись в курительную, промокнув насквозь и схватив жестокий насморк. Стекло прогрето, иначе на нем осела бы влага и все казалось бы как в тумане. Зрелище было бы испорчено. Но вы действительно спешите? В таком случае вот мы и снова в курительной. Надеюсь, ваш визит далеко не последний. И, если позволите, я с большой охотой побываю у вас. Прошу вас – выход через музей. Когда после благовонной, теплой атмосферы великолепного дворца Роберт Мак-Интайр вновь очутился в резком, колючем холоде английского зимнего вечера, у него было такое чувство, словно он надолго уезжал в дальние края. Протяженность времени измеряется нашими впечатлениями, и так живы, так новы были впечатления Роберта, что ему казалось, будто уже много недель прошло с момента встречи на дороге с прокопченным дымом незнакомцем. Голова у Роберта шла кругом, мысли неслись вихрем, он был словно одурманен безмерным богатством, колоссальным могуществом этого необыкновенного человека. Как мал, как убог показался ему их дом, когда Роберт переступил его порог, недовольный самим собой и всем окружающим!..
Глава V. ПРОСЬБА ЛАУРЫ
В тот же вечер после ужина Роберт Мак-Интайр выложил отцу и сестре все, что ему довелось увидеть. Он был так переполнен впечатлениями, что ему не терпелось поделиться ими. Поэтому скорее из собственной потребности, чем из желания доставить удовольствие близким, он живо обрисовал виденные им чудеса, несметные богатства, сокровищницу драгоценных камней, золото, мрамор, необычайную механизацию, бьющую через край роскошь, полное пренебрежение к расходам, которое сказывалось во всем. Целый час он в самых красочных выражениях расписывал все эти чудеса, и под конец не без гордости сообщил о просьбе, с какой обратился к нему Рафлз Хоу, и том полнейшем доверии, которое ему, Роберту, было оказано. Рассказ Роберта оказал на его слушателей совершенно разные действия. Старик Мак-Интайр откинулся на спинку стула – ядовитая усмешка искривила его губы, кожа на лице собралась в тысячи морщинок, глаза заблестели от зависти и жадности. Он с такой силой сжал край стола тощей желтой рукой, что при свете лампы суставы на пальцах казались совсем белыми. Лаура, напротив, вся подалась вперед, губы у нее полураскрылись, щеки порозовели – она впивала в себя каждое слово брата. Когда он поочередно взглянул на отца и сестру, ему показалось, что никогда еще не видел он отца таким злым, а Лауру – такой красивой. – Да кто же он, этот субъект? – спросил, наконец, старик после продолжительного молчания. – Надеюсь, состояние свое он нажил честным путем? На пять миллионов драгоценных камней, ты говоришь? Боже милостивый!.. И готов раздать их, только боится пустить людей по миру? Можешь передать ему, Роберт, что тебе известен человек, вполне заслуживающий доверия и не имеющий ничего против того, чтоб его пустили по миру! – Но все же, Роберт, кто он такой? – воскликнула Лаура. – Хоу едва ли его настоящее имя. Может, он переодетый принц или даже король в изгнании? Да, я не прочь бы полюбоваться на его бриллианты и изумруды. Я убеждена, что изумруды особенно идут брюнеткам. Расскажи мне еще про музей, Роберт. – Я думаю, что мистер Хоу именно тот, за кого себя выдает, – сказал Роберт. – У него простые, сдержанные манеры обыкновенного, среднего англичанина. Какой-нибудь особой утонченности я в нем не заметил. Он разбирается в книгах, в картинах, но ровно настолько, чтоб оценить их прелесть, не больше. Нет, я полагаю, он человек нашего круга и положения, но получивший по наследству огромное богатство. Конечно, мне судить трудно, но все то, что я видел сегодня, – дом, картины, драгоценности и все остальное – меньше чем за двадцать миллионов не купишь. Я даже уверен, что и этой суммы будет недостаточно. – Я знал когда-то одного Хоу, – сказал старый Мак-Интайр, барабаня пальцами по столу. – Он был у меня старшим мастером в цехе по изготовлению ящиков для патронов. Но это был пожилой, одинокий человек. Ну, во всяком случае, будем надеяться, все это добро досталось твоему Хоу не мошенничеством, – деньги, надеюсь, ничем не запятнаны. – И он в самом деле придет к нам? – Лаура захлопала в ладоши. – Скажи, Роберт, ну как ты думаешь, когда он придет? Смотри, предупреди меня заранее. А вдруг он зайдет к нам завтра, как ты думаешь? – Право, не могу сказать тебе ничего определенного. – Я просто жажду его увидеть. Никогда в жизни мне ничего так сильно не хотелось! – А, ты получила письмо, – сказал вдруг Роберт. – От Гектора, конечно, судя по иностранной марке. Ну как он там? – Письмо пришло только сегодня, я его еще не читала. Сказать по правде, я так увлеклась твоими рассказами, что совершенно про него забыла. Бедняга Гектор! Письмо из Мадейры. – Она бегло проглядела четыре страницы, исписанные неровным, ребячьим почерком молодого моряка. – У него все благополучно. Корабль попал в бурю в пути и все такое, но в остальном все в порядке. Рассчитывает к марту вернуться. А интересно – что, если он придет завтра, твой новый друг, твой рыцарь из очарованного замка? – Едва ли так скоро. – Если его интересует капиталовложение, Роберт, – сказал отец, – не забудь передать ему, что в настоящее время особенно выгодно вкладывать средства в производство оружия. С моим опытом и при капитале в несколько тысяч я обеспечу ему барыш в тридцать процентов, регулярный, как в банке. В конце концов должен же твой Рафлз Хоу пустить в оборот свои капиталы. Нельзя же все потратить на покупку всяких там книг и драгоценных камней? Я, безусловно, мог бы дать ему самые практические советы. – Он навестит нас, возможно, еще очень не скоро, отец, – холодно ответил Роберт. – И когда он придет, я едва ли позволю себе использовать дружеское его расположение ко мне в твоих коммерческих интересах. – Отец, мы не ниже его! – воскликнула Лаура с горячностью. – Зачем ты хочешь выставить нас перед ним в роли нищих? Он вообразит, что мы проявляем внимание к нему из-за его денег. Я просто не понимаю, как ты только можешь допускать подобные мысли! – Если бы я не допускал подобных мыслей, мисс, на какие бы, интересно, средства удалось мне дать вам образование? – сердито накинулся на нее старик. Роберт тихонько вышел из комнаты. И у себя, среди своих полотен, он все еще слышал голоса из гостиной: один хриплый, другой звонкий, – там шла обычная семейная перебранка. Все более неприглядной казалась Роберту домашняя обстановка, в которой протекала его жизнь, все более и более мечтал он о покое, который можно приобрести за деньги. На следующее утро, едва убрали со стола после завтрака, а Роберт еще не успел приняться за работу, раздался робкий стук в дверь, и на пороге гостиной появился Рафлз Хоу. Роберт бросился к нему навстречу, приветствуя его с полной сердечностью. – Боюсь, что я слишком ранний визитер, – произнес гость извиняющимся тоном, – но я обычно совершаю прогулку сразу после завтрака и вот зашел по дороге. – На нем теперь не было и следов грязной работы, он был одет тщательно и аккуратно в темный костюм; волосы у него были гладко причесаны, – Вы вчера рассказывали мне о вашей работе. Может быть, несмотря на ранний час, вы позволите побывать в вашей студии? – Входите, мистер Хоу, прошу вас. – Роберт был приятно взволнован лестным вниманием столь щедрого мецената. – Сочту за честь показать вам те, небольшие композиции, над которыми сейчас тружусь, хотя, признаться, я немного побаиваюсь, – у вас перед глазами всегда столько настоящих шедевров! Разрешите представить вас отцу и сестре. Старик Мак-Интайр отвесил глубокий поклон и потер высохшие, костлявые руки, а молодая леди, подавив возглас удивления, широко раскрытыми глазами смотрела на миллионера. Хоу сделал шаг вперед и спокойно пожал ей руку. – Я уже имел честь встретить вашу дочь, мистер Мак-Интайр, в первый же день моего приезда в Тэмфилд. Мы оба прятались от метели под навесом и вели очень приятную беседу. – Я понятия не имела, что разговариваю с владельцем нового дома, – сказала Лаура несколько смущенно. – Как странно все обернулось! – Я часто думал, с кем я тогда встретился, но только вчера это стало для меня ясно. Как у вас здесь мило! А весной, должно быть, просто очаровательно! Да позвольте – если бы не тот холм, из моих окон был бы виден ваш дом!