Перевод С. Леднев

3-го января. – Дело о счетах компании "Уайт и Уазерспун" оказалось невероятно сложным и кропотливым. Предстоит ревизовать двадцать толстых гроссбухов. Интересно, кто будет моим младшим партнером? Но, с другой стороны, ревизию-то поручили мне: первое крупное дело, целиком и полностью находящееся в моем ведении. Я обязан оправдать доверие. Правда, нужно уложиться в срок, чтобы у законников было время ознакомиться с материалами до суда. Сегодня утром Джонсон сказал, что надо управиться к двадцатому числу сего месяца. Боже мой! Только б успеть! Если человеческий мозг и нервы способны выдержать такое напряжение, мои труды будут вознаграждены. Но чего это стоит! Сидишь в конторе с десяти утра до пяти вечера, а потом еще дома – с восьми и до часу ночи. Вот она драма бухгалтерской жизни! Весь мир еще спит, а я уже за столом – просматриваю колонки цифр в поисках недостачи. А ведь поди ж ты! Какие-то цифирьки превратят почтенного члена муниципалитета в преступника. И тогда понимаешь: не такая уж прозаичная моя профессия.

В понедельник напал на первый след. Ни один охотник на крупного зверя, вероятно, не испытывал такого упоения, как я в ту минуту. Но смотришь на двадцать гроссбухов и думаешь: через какие же непролазные дебри придется продираться, прежде чем я выведу растратчика на чистую воду! Тяжелая работа, зато увлекательнейшая в некотором смысле. Как-то на банкете в ратуше я видел этого толстого прохиндея. Его лоснящаяся физиономия багровела на фоне белой салфетки. Он смотрел на какого-то бледного, тщедушного субъекта, сидевшего в конце стола. Представляю себе, как побледнел бы этот толстый прохвост, если бы знал, что его делом буду заниматься я.

6-го января. – До чего же глупые эти доктора! Рекомендуют отдых, когда о нем не может быть и речи. Ослы, право слово! С тем же успехом они могут кричать человеку, за которым гонятся волки, что ему необходим полный покой. Я должен представить заключение к определенному сроку. Если я не успею, то потеряю, быть может, единственную счастливую возможность; другой такой, верно, не будет. Как тут прикажете отдыхать! Вот закончится суд – отдохну недельку.

Может быть, это я осел? Все-таки зря я сходил к доктору. Но от этих ночных бдений становишься каким-то раздражительным, нервным. Боли нет, только голова тяжелая, и порой перед глазами плывет туман. Я подумал: может, бром или хлорал, что-нибудь этакое доктор пропишет, и мне полегчает. Но оставить работу? Экий вздор! Надо же предложить мне такое! Ведь это как бег на длинной дистанции. Поначалу делается не по себе: сердце колотится, задыхаешься, но превозможешь себя, бежишь дальше – и приходит второе дыхание. Нет, не брошу работу – и буду ждать второго дыхания. Даже если оно не появится, все равно не сдамся. Два тома уже осилил, а третий уж близок к концу. Хорошо замел свои следы этот подлец. Ну ничего! Он от меня не уйдет.

9-го января. – Не собирался идти к доктору еще раз, однако пришлось. "Изнуряю себя, этак и надорваться недолго, подвергаю опасности свой рассудок". Веселая история, нечего сказать! Но я рискну несмотря ни на что – вынесу это напряжение. Пока я способен работать, пока рука еще может держать перо, – старому греховоднику от меня не уйти!

Заодно расскажу и о странном случае, приведшем меня к доктору во второй раз. Постараюсь как можно точнее описать свои симптомы и ощущения. Во-первых, они интересны сами по себе – "любопытный психофизиологический случай" – как выразился доктор, а во-вторых, я совершенно уверен, что вскоре они будут казаться расплывчатыми и нереальными, как греза, которую видишь впросонье. Опишу-ка я их, пока еще они свежи в памяти, хотя бы для того, чтобы немного отвлечься от этих бесконечных подсчетов.

Итак, в моем кабинете стоит зеркало в старинной серебряной оправе. Его подарил мне Друг, большой ценитель антиквариата. Насколько мне известно, он приобрел его на аукционе и понятия не имеет, откуда оно. Зеркало большое: три фута в ширину и два в высоту. Оно стоит у стены на приставном столе слева от меня. Рама плоская, около трех дюймов в ширину, и до того старая, что трудно определить, когда она отлита; пробирного анализа не сделаешь. Стекло со скошенными углами выступает над поверхностью рамы и обладает великолепными оптическими свойствами. Ни одно современное зеркало, как мне кажется, не дает такой перспективы.

Оно расположено так, что, сидя за столом, я не вижу в нем ничего, кроме отражения красных занавесок. Но минувшей ночью случилась странная история. Я работал уже несколько часов", с трудом пересиливая себя. Взгляд то и дело затуманивался, на что прошлый раз я жаловался врачу, – приходилось прерываться и протирать глаза. Случайно я взглянул на зеркало и увидел престранную картину. Отражения красных занавесок больше не было. Стекло словно покрылось паром, но не на поверхности, которая сверкала как сталь, а где-то в самой глубине. Эта туманность вдруг начала медленно вращаться вверх-вниз и вскоре превратилась в плотное клубящееся облако. Оно казалось таким объемным, реальным, что я поспешно повернулся, подумав: не загорелись ли занавески. Следовательно, рассудок меня не оставил. Но никакого пожара не было, все точно замерло; слышалось только тиканье часов, да в глубине старинного зеркала медленно вращалось странное пушистое облако.

Тут я заметил, что туман (или дым, или облако – называйте это как угодно), казалось, слился воедино и затвердел в двух точках, расположенных довольно близко друг от друга. Наблюдая за происходящим скорее с волнением и интересом, нежели страхом, я осознал, что эти точки – глаза, смотрящие из зеркала в комнату. Я различил смутные очертания головы – судя по волосам, женской. Но контуры были слишком расплывчаты. Отчетливо вырисовывались только глаза – светящиеся темные очи, исполненные какого-то сильного чувства, – то ли ярости, то ли ужаса, – я не мог изъяснить себе, чего именно. Никогда еще я не видел таких живых, выразительных глаз. Они не смотрели на меня в упор, но пристально глядели в комнату. Затем, как только я выпрямился и провел рукой по лбу, усилием воли пытаясь взять себя в руки, призрачная голова поблекла и исчезла. Зеркало мало-помалу очистилось от тумана, и в нем вновь показались красные занавески.

Скептик, конечно, скажет, что я задремал за работой и что все случившееся мне приснилось. Но, честно говоря, никогда в жизни я не испытывал такой ясности сознания. Даже наблюдая это видение, я не утратил способности рассуждать. Я внушал себе, что это всего лишь химера воображения, порожденная нервическим расстройством и бессонницей. Но почему химера явилась в таком обличий? Кто эта женщина? Какие чувства ее обуревают?

Я сижу, подсчитываю, а вижу ее прекрасные карие глаза. Впервые я не выполнил своей суточной нормы, которую себе накануне наметил.

Быть может, потому ночью не испытывал никаких странных ощущений. Только бы завтра проснуться вовремя – во что бы то ни стало надо проснуться.

11-го января. – Все прекрасно. Дело быстро подвигается. Виток за витком я, охотник, набрасываю путы на огромного зверя, которого предстоит мне убить. Но если мои нервы не 'выдержат, может статься, что этот негодяй будет смеяться последним. Зеркало послужит своеобразным барометром моего внутричерепного давления. Каждую ночь я замечал, что стекло заволакивается туманом, прежде чем я успеваю закончить работу.

Доктора Синклера (а он, как видно, немного психолог) так заинтересовал мой рассказ, что сегодня вечером он пришел ко мне в гости посмотреть зеркало. На днях я заметил, что на металлической поверхности с тыльной стороны оправы выгравированы старинным шрифтом какие-то неразборчивые буквы. Доктор рассматривал их под лупой, но ничего не понял. Он разобрал только: "Sanc.X.Pal.", но это не приблизило нас к разгадке. Доктор посоветовал перенести зеркало в другую комнату; но в конечном счете, какие бы видения мне ни являлись, это, по его мнению, только симптом болезни. Опасность таится в ее причине. Зеркало тут ни при чем. Уж если что и выносить из комнаты, так в первую очередь двадцать гроссбухов. А это невозможно. Я принялся уже за восьмой том. Дело подвигается.

13-го января. – Возможно, все же разумней было бы убрать зеркало из комнаты. Этой ночью случилось нечто невероятное. И тем не менее это кажется мне настолько интересным и увлекательным, что даже после всего увиденного я хочу, чтобы зеркало оставалось на прежнем месте. Однако кто мне объяснит, что сей сон значит!

Было около часа ночи. Я убирал гроссбухи и уже готов был, пошатываясь от усталости, отправиться спать, как вдруг передо мной явилась она, та женщина. Как зеркало затуманивалось, я, должно быть, не заметил, зато незнакомка предстала во всем своем очаровании. Я видел ее отчетливо, словно наяву. Фигура была миниатюрной, но вырисовывалась так ясно и четко, что в моей памяти запечатлелись все детали одежды, каждая черта лица. Незнакомка сидит в левой части зеркала. Подле нее приседает какая-то туманная фигура. Насколько я могу разобрать, это мужчина. За ними клубится облако; я вижу: в нем движутся какие-то фигуры. И это не просто картина для созерцания, а реальный эпизод, сцена из жизни. Женщина наклоняется вперед и дрожит. Мужчина припадает к ее ногам и сжимается от страха. Неясные фигуры порывисто жестикулируют. Эта сцена так меня захватила, что все страхи мои разом рассеялись. Досадно, что на этом все оборвалось. Так хочется увидеть продолжение.

Но я могу, по крайней мере, во всех подробностях описать эту женщину. Она необычайно красива и, видимо, молода: по-моему, ей не более двадцати пяти лет. Волосы ярко каштановые, локоны теплых тонов, концы золотистые. Круглая кружевная шляпка с низкой, плоской тульей украшена жемчугом. Лоб, пожалуй, слишком высок, чтобы являть собой совершенство формы, но иным его невозможно себе представить. Он придает незнакомке выражение силы и властности, иначе ее черты казались бы чересчур мягкими. Красивый изгиб бровей, тяжелые веки и эти дивные глаза – такие большие, темные! В них столько страсти, в них гнев и отвращение, но гордое самообладание сдерживает ее неистовые порывы. Щеки бледны, побелевшие губы отмечены печатью страдания, подбородок и шея округлы, изящно очерчены. Незнакомка сидит в кресле наклонившись вперед, напряженная, строгая; она точно оцепенела от чувства омерзения, которое ее переполняет. Платье из черного бархата; на груди отсвечивает пламенем украшение с драгоценным камнем. В складках одежды тускло блестит золотое распятье. Так выглядит благородная дама, чей образ сохранило старинное зеркало. Какое злодеяние запечатлелось в нем – столь страшное, что даже теперь, по прошествии веков, призраки далекого прошлого не могут обрести покой?

И еще одна деталь. С левой стороны подола ее платья виднелось нечто похоже на сбившуюся белую ленту. Но когда я внимательно присмотрелся – а может, сама картина приобрела четкие очертания – я понял, что это не лента, а мужская рука, судорожно вцепившаяся в складку платья. Согнувшаяся фигура вырисовывалась неясно, но напряженная рука была четко видна на темном фоне. В ее отчаянной хватке угадывалось что-то безумное, зловещее. Мужчина охвачен ужасом – это видно невооруженным глазом. Но что так напугало его? Почему он вцепился в платье этой дамы? Разгадка таится в фигурах, движущихся на заднем плане. Именно от них исходит угроза двум главным действующим лицам. Сцена буквально заворожила меня. Я уже не связывал происходящее со своим нервическим расстройством. Я смотрел в зеркало неотрывным взглядом, словно там шло театральное представление. Но продолжения не последовало. Туман рассеивался. Фигуры в зеркале заметались и вскоре исчезли. Зеркало вновь обрело свой привычный вид.

Доктор сказал, что я должен 'Отложить работу хотя бы на день. Я могу себе это позволить: как-никак дело существенно подвинулось. Несомненно, видения лишь следствие моего нервического расстройства. Стоило день отдохнуть – и призраки больше не являются. Интересно, смогу ли я когда-нибудь проникнуть в их тайну? Вечером, хорошо осветив зеркало, я еще раз изучил его. Кроме таинственной надписи "Sanc.X.Pal." я обнаружил несколько геральдических знаков, едва заметных на поверхности серебра. Они, должно быть, древние, так как почти стерлись от времени. Насколько я понял, это три копья, вернее, их наконечники: два вверху, а третий под ними. Непременно покажу их завтра доктору, когда он придет ко мне.

14-го января. – Я совершенно выздоровел, самочувствие прекрасное; теперь, уверен, ничто не помешает мне завершить работу. Я показал доктору знаки на зеркале, и он согласился, что это эмблема герба. Мой рассказ необычайно заинтересовал его, и он учинил мне самый настоящий перекрестный допрос, выпытывая у меня подробности. Забавно было наблюдать, как он разрывается между двумя противоречивыми желаниями. С одной стороны, он хочет, чтобы его пациент избавился от тревожных симптомов; а с другой, – чтобы медиум – а именно таковым он меня считает, – разгадал эту тайну прошлого. Он посоветовал мне отдохнуть как можно дольше. Но не стал возмущаться, когда я решительно заявил, что это никак невозможно, ведь десять гроссбухов еще не проверены.

17-го января. – Три ночи прошло без происшествий – не зря все-таки я отдохнул один день. Три четверти работы уже выполнено, но я должен сделать решительный рывок, потому что законники уже требуют материалы. Ничего, у них будет много неопровержимых улик, предостаточно! Хватит на сто пунктов обвинения. Когда они поймут, какого матерого плута я вывел на чистую воду, они воздадут мне должное. Фальшивые торговые и балансовые счета, дивиденды с несуществующего капитала, убытки, записанные как прибыль, сокрытие эксплуатационных расходов, махинации с мелкими суммами – веселенький послужной список!

18-го января. – Головные боли, судорожные подергивания, ломота в висках – все предвестники беды налицо. И беда не заставила себя ждать. И все же досадно и грустно не столько оттого, что мне является это видение, сколько оттого, что оно может навсегда исчезнуть и я не раскрою его тайны.

Но уже вечером я увидел продолжение. Припавший к ногам красавицы мужчина был виден теперь столь же отчетливо, как и сама незнакомка, за платье которой он ухватился. Он малого роста, смуглолиц, с черной остроконечной бородкой. На нем свободного покроя отороченное мехом платье из дамастной ткани. Преобладающ116 тона- одежды – красные. Боже милостивый, до чего ж напуган этот несчастный! Он весь съежился" он дрожит от страха и то и дело свирепо оглядывается назад. В другой руке у него небольшой нож, но смуглолицего колотит дрожь, и он не может пустить в ход свое оружие. Тут я различаю, поначалу смутно, фигуры на заднем плане. Из тумана выплывают темные, бородатые, разъяренные лица. Появляется страшное существо – какой-то болезненный скелет со впалыми щеками и провалившимися глазами. У него тоже в руке нож". Справа от дамы стоит высокий юноша с льняными волосами и с мрачным нахмуренным лицом. Красавица взирает на него с мольбой. Человек, припавший к ее ногам, тоже. Этот юноша, как видно, должен решить судьбу обоих. Смуглолицый, дрожа, придвигается к даме еще ближе и прячет лицо в ее юбках. Высокий юноша нагнулся и пытается оттащить наглеца.

Вот какую сцену я наблюдал в зеркале минувшей ночью. Неужели так и не удастся узнать, чем она завершится и откуда взялась? В том, что это не просто игра воображения, я твёрдо уверен. Когда-то эта сцена была сыграна, старинное зеркало только повторяет ее. Но где она происходила и когда?

20-го января. – Работа близка к завершению, утром истекает срок. Ох, поскорей бы сдать! Чувствую, как адски сдавливает виски, напряжение нестерпимо. Все это словно предупреждает: срыв неминуем. Я доработался до полного истощения сил. Но сегодня ночью надо поставите победную точку. Еще одно, последнее неимоверно усилие воли! Не оторвусь от стола, пока не одолев последний том. Я одолею его, одолею!

7-го февраля. – И я одолел. Боже мой, чего это стоило! Не знаю, достаточно ли у меня сил, чтобы изложить все события на бумаге. Но сперва хочу пояснить, что пишу эти строки в частной больнице доктора Синклера спустя почти три недели, как сделал последнюю запись в дневнике. Двадцатого января я окончательно надорвался; я не помню, что со мной было; очнулся я в этой лечебнице три дня спустя. Теперь я могу отдыхать с чистой совестью. Дело сделано. Я успешно его завершил до того, как случился срыв. Мое заключение уже у адвокатов, они предъявят его суду. Охота окончена.

Теперь я должен описать ту последнюю ночь. Итак, я поклялся довести работу до конца и столь усердно занимался ею, что не хотел даже отрываться, пока не разделаюсь с последней колонкой цифр, хотя голова буквально раскалывалась. Моя выдержка тем более достойна похвал, что все это время я чувствовал: в зеркале происходят удивительные события. Я ощущал это каждым своим нервом. Достаточно одного взгляда в ту сторону – и весь мой труд пойдет прахом. Поэтому я боялся даже поднимать глаза, и вот наконец труд окончен! В висках стучало, я отложил перо в сторону и взглянул на зеркало. Боже мой, что предстало моему взору!

Зеркало в серебряной оправе походило на залитую ослепительным светом сцену, на которой развернулась драма. Никакой туманности в стекле уже не было. Угнетение нервов сказалось и тут: четкость контуров была удивительной. Каждое движение, каждая черта лица были видны так отчетливо, будто все это происходило наяву. Подумать только! Мне, самому заурядному, скучному человеку, усталому бухгалтеру, ломающему голову над счетами какого-то обанкротившегося прохиндея, единственному из всех смертных суждено наблюдать это чудо!

Та же сцена, те же персонажи, только шел следующий акт драмы. Высокий юноша держал красавицу на руках. Она отстранилась от него с отвращением. Смуглолицего, цеплявшегося за подол ее платья, уже оттащили. Дюжина свирепых бородачей окружила его. Всем скопом они набросились на смуглолицего и принялись наотмашь колоть его ножами. Хлынула кровь. Красное платье несчастного стало багровым. Он бился в судорогах на полу. Малиново-лиловый, он походил на перезрелую сливу. А бородачи продолжали разить его, кровь лилась ручьями. Это было ужасное зрелище. Затем они поволокли убитого к двери, пиная его ногами. Дама оглянулась на них и раскрыла рот. Я ничего не услышал, но понял, что она кричит. В это мгновение то ли нервы мои не выдержали увиденного, то ли сказались недели адского напряжения, не знаю, но перед глазами все завертелось и пол уплыл из-под ног. Дальше я ничего не помню. Ранним утром хозяйка нашла меня на полу перед зеркалом. Очнулся я только три дня спустя. Вокруг была глубокая тишина. Оказалось, я в лечебнице доктора Синклера.

9-го февраля. – Только сегодня я рассказал доктору, что довелось мне увидеть в тот день. Прежде он не позволял мне говорить на эту тему. Слушал он необычайно внимательно, с видимым интересом.

– Вы не усматриваете здесь сходства с неким хорошо известным в истории случаем? – спросил он, подозрительно глядя на меня.

– Я уверил его, что ничего не смыслю в истории.

– И вы не имеете ни малейшего представления, откуда это зеркало и кому оно когда-то принадлежало? – продолжил он.

– А вы что-то знаете? – ответил я вопросом на вопрос, потому что доктор любопытствовал явно неспроста.

– Невероятно, – сказал он, – но как еще можно объяснить происшедшее? Те сцены, что вы описывали раньше, наводили меня на некоторые предположения, все совпадало, но теперь даже сверх того! Невероятно! Вечером принесу вам кое-что почитать.

Вечером.

– Только что ушел доктор. Постараюсь передать его рассказ слово в слово, по свежей памяти. Первым делом он разложил на моей постели несколько ветхих, покрытых плесенью фолиантов.

– На досуге вы можете почерпнуть из них необходимые сведения, – сказал он. – Здесь есть несколько записей, достоверность которых вы можете подтвердить. Вне всякого сомнения, то, что вам довелось увидеть, есть не что иное как смерть Риццио. Его убили шотландские придворные в присутствии королевы Марии Стюарт. Это произошло в марте 1566 года. Вы очень точно описали портрет королевы. Высокий лоб, тяжелые веки и при этом необычайная красота. Трудно найти в истории другую такую даму. Высокий юноша – ее муж Дарнли. На Риццио, утверждает хроника, "были свободный халат из дамастной ткани, отороченный мехом, и красновато-коричневые вельветовые рейтузы". Одной рукой он вцепился в платье Марии, а в другой держал кинжал. Свирепый человек с провалившимися как у мертвого глазами – Рутвен. Он еще не оправился после тяжелой болезни. Все в точности совпадает.

– Но почему призраки явились именно мне? Неужели не нашлось никого другого? – в полном недоумении спросил я.

– Потому что вы были в таком психическом со стоянии, что оказались способны к восприятию этого. Потому что именно вам принадлежит зеркало, которое отобразило те далекие события.

– Зеркало! Значит, вы думаете, что это зеркало Марии Стюарт? И оно находилось в комнате, где происходили описанные события?

– Я в этом убежден. Прежде Мария была королевой Франции. Все ее личные вещи помечены королевским гербом. То, что вы приняли за наконечники копий, на самом деле три лилии – эмблема французского королевского дома.

– А надпись?

– "Sanc.X.Pab. – это сокращение от Sanctae Crucis Palatium. Кто-то указал место, откуда по ступило зеркало. А в переводе с латыни это означает Дворец Святого Креста.

– Голируд?!¹ – воскликнул я в изумлении.

– Совершенно верно. Ваше зеркало из Голируда. С вами приключилась необыкновенная история. И вам удалось спастись. Случай редчайший. Надеюсь, впредь вы никогда не подвергнете себя подобным испытаниям.

1908 г.

---

1. Голируд – дворец шотландских королей в Эдинбурге.