Героическим моментом осады Ледисмита было отражение мощной атаки. Эпопея должна бы завершиться этой драматической историей. Однако она, напротив, возвращается к переполненным госпиталям, забитым лошадям, спорадическому артиллерийскому обстрелу. В течение еще шести недель бездействия отважный гарнизон подвергался испытаниям, которые неуклонно перерастали из неудобств в несчастья, из несчастий в горе. Там, на юге, они слышали грохот орудий Буллера и с окружающих город холмов, затаив дыхание, наблюдали за трагедией Спион-Копа, твердо веря, что еще немного, и она превратится в их избавление. Надежды слабели с ослаблением канонады и снова возрастали с ревом Вааль-Кранца. Но Вааль-Кранц тоже обманул их надежды, и при большом голоде и малых силах они продолжали ждать помощи, которая должна была придти.

Уже рассказано, как генерал Буллер совершал три своих попытки освободить город. Падавшего духом генерала в этот момент поддержали послания лорда Робертса, а армию, которая ничуть не предалась отчаянию, сильно порадовали добрые вести из Кимберли. И генерал, и армия приготовились к последнему решительному броску. Солдаты рассчитывали, что, по крайней мере на этот раз им позволят или пробить себе путь, чтобы помочь голодающим товарищам, или оставить свои кости между холмов, на которые они так долго смотрели. Все, о чем они просили, — это сражение до решительного конца, и теперь оно должно было состояться.

Генерал Буллер делал заход в бурский центр, он выходил бурам в правый фланг, и вот теперь он собирался зайти слева. С этой стороны были очевидные преимущества, что заставляло удивляться, почему сюда не пошли в первую очередь. Во-первых, на этом фланге основной рубеж неприятеля находился на горе Хлангвейн южнее Тугелы — таким образом в случае поражения [228] река оказывалась позади них. Во-вторых, Хлангвейн — единственная высота, с которой можно обстреливать продольным огнем позицию буров в Коленсо, следовательно, плоды победы на этом фланге должны быть значительнее. И, наконец, боевые действия ведутся на небольшом расстоянии от места снабжения, и войска подвергаются меньшей опасности удара во фланг или отрыва от коммуникаций, как это было в случае с наступлением на Спион-Коп. Этим убедительным доводам следует противопоставить единственный факт, что обход буров справа угрожал бы линии отступления неприятеля. В целом соотношение преимуществ было полностью в пользу новой попытки, и армия двинулась в наступление с предвкушением успеха. Из всех примеров стойкости британских войск в этой войне больше всего поражает абсолютная уверенность и искреннее воодушевление, с которым они, трижды потерпев кровавое поражение, выступили в новое рискованное предприятие.

9 февраля началось передвижение основной части войск с левого края в центр и на правый фланг. К 11 февраля вторая дивизия Литтлтона (которой раньше командовал Клери) и пятая дивизия Уоррена передвинулись в восточном направлении, оставив кавалерийскую бригаду Берна Мердока охранять западный участок. 12 февраля лорд Дундональд со всей колониальной кавалерией, двумя батальонами пехоты и одной батареей произвел мощную разведку боем в направлении Хуссар-Хилла (Гусарского холма), ближайшего из нескольких холмов, которые планировалось отбить. Холм взяли, но генерал Буллер снова оставил его, после того как в течение нескольких часов использовал его в качестве наблюдательного пункта. Бой на дальних подступах между отходящей кавалерией и бурами завершился небольшими потерями с каждой стороны.

То, что Буллер видел в свою оптическую трубу за те час-два, что он провел на Хуссар-Хилле, судя по всему, укрепило его в собственном мнении, поскольку через два дня (14 февраля) вся армия двинулась в эту точку. К утру 15 февраля двадцать тысяч человек сосредоточились на склонах и гребне этой высоты. 16 февраля на позицию подняли тяжелые орудия. Все было готово к наступлению. [229]

Теперь перед ними находились грозные бурские рубежи Хлангвейн-Хилл и Грин-Хилл, которые, без сомнения, отняли бы несколько тысяч жизней, если брать их с фронта. За ними, на бурском фланге, располагались холмы Монте-Кристо и Синголо, которые оказались самым краем позиции буров. План состоял в том, чтобы интенсивным артиллерийским огнем и угрозой наступления привлечь внимание траншей к центру, а в это время нанести основной удар во фланг по гребню Синголо, который требовалось взять до того, как подойдут к другим холмам. 17 февраля, как только окрасился восток, колониальная кавалерия, вторая дивизия (Литтлтона) и бригада Уинна начали свой обходной марш. Местность была настолько пересеченной, что бойцы вели своих лошадей под уздцы и оказались бы бессильны, встретившись с каким бы то ни было сопротивлением. К счастью, Синголо охраняли слабо, и к вечеру и наша кавалерия, и наша пехота уже хорошо там закрепились, захватив, таким образом, левый фланг бурской позиции. На этот раз горные крепости буров были против них, поскольку конные силы буров настолько мобильны на открытой позиции (с чем столкнулся Метуэн), что очень сложно даже при высокой скорости передвижения вообще найти их фланг. Было очевидно, что какой-то один холм должен завершать их рубеж, и Буллер обнаружил, что это Синголо. В ответ на наше движение им пришлось отвести свой фланг и, следовательно, готовить новую позицию.

Однако даже теперь бурские командиры, по всей видимости, не понимали, что именно здесь наносится основной удар, или, что тоже возможно, река мешала им выслать подкрепление. Но что бы там ни было, ясно, что задача, стоявшая перед британцами 18 февраля, оказалась куда более легкой, чем они смели надеяться. Слава этого дня принадлежит английской бригаде Хилдварда (Восточному суррейскому, Западному суррейскому, Западному йоркширскому и 2-му Девонскому полкам). Быстро наступая расчлененным строем, не упуская ни единой возможности укрыться (которых было больше, чем характерно для войны в Южной Африке), они отвоевали край гряды Монте-Кристо и затем быстро очистили вершину. По крайней мере одному из участвовавших полков, Девонскому, придавала сил мысль, что в Ледисмите ждет помощи их собственный 1-й батальон. Захват холма сделал [230] линию траншей, перед которой стоял Буллер, непригодной для обороны, и он смог немедленно начать наступление с фузилерской бригадой Бартона и овладеть всей бурской позицией Хлангвейна и Грин-Хилла. Это нельзя назвать большой тактической победой, поскольку они не получили никаких трофеев, кроме ничего не стоивших развалин бурских лагерей. Однако это была очень значительная стратегическая победа, потому что она отдала в их руки не только всю южную сторону Тугелы, но и возможность контролировать своими орудиями значительную часть северной стороны, включая те траншеи в Коленсо, которые так долго преграждали им путь. 14 убитых и полторы сотни раненых — небольшая цена за такой результат. С захваченных холмов ликующие войска могли, наконец, увидеть вдали дымку, покрывающую крыши Ледисмита, а осажденные, сердца которых в надежде забились чаще, навели свои бинокли на далекие пестрые пятна, которые говорили им, что их товарищи приближаются.

К 20 февраля британцы твердо закрепились вдоль всего южного берега реки, бригада Харта заняла Коленсо, и тяжелые орудия подтянулись к передовым позициям. Следующей частью операции было форсирование реки, и встал вопрос, в каком месте следует это делать. Мудрость, которая приходит с опытом, говорит нам теперь, что, несомненно, лучше было производить переправу по краю их левого фланга, потому что, наступая на эту позицию, мы бы подавили их мощный рубеж Питерс так же, как уже до этого взяли Коленсо. Имея в руках самую старшую карту, мы отказались идти с нее и выиграли игру более сложным и рискованным способом. По всей видимости, было сделано предположение (иначе факты просто не поддаются объяснению), что неприятель деморализован и не сможет серьезно оборонять свои рубежи. Нашим преимуществом на фланге пренебрегли и приказали идти в наступление из Коленсо, что подразумевало фронтальную атаку на позицию Питерс.

21 февраля Буллер навел через реку понтонный мост возле Коленсо, и в тот же вечер его армия начала форсирование. Сразу же стало ясно, что сопротивление буров вовсе не сломлено. Ланкаширская бригада Уинна переправилась первой и до наступления темноты оказалась втянутой в ожесточенный бой. Низкие холмы перед ними сверкали от вспышек ружейного огня. Бригада [231] удержала свои позиции, но потеряла бригадного генерала (второго в течение одного месяца) и 150 сержантов и рядовых. Следующим утром через реку переправились основные силы пехоты, и всю армию полностью ввели в опасное и неоправданное сражение, чтобы пробить прямую дорогу на Ледисмит.

Противостоящие им силы, тем не менее, были ослаблены, как по количеству, так по боевому духу. Несколько тысяч граждан Оранжевой Республики ушли, чтобы защищать собственную страну от наступления Робертса, оставшиеся были подавлены теми новостями, которые их командиры позволили им узнать. Однако бур — стойкий воин, и многие смелые солдаты погибли, прежде чем Буллер и Уайт пожали друг другу руки на Хай-Стрит Ледисмита.

Первым препятствием для нашей армии после форсирования реки стала полоса холмистой низменности, которую наша наступающая пехота постепенно преодолела. К ночи передовые линии британцев и буров оказались так близко друг от друга, что ружейный огонь не прекращался до утра, и не один раз небольшие группы отчаянных стрелков бросались прямо на штыки наших пехотинцев. К утру мы все еще держали свои позиции по всему фронту, а когда стало подходить все больше и больше нашей пехоты и одно за другим загрохотали орудия, мы стали теснить нашего стойкого неприятеля к северу. 21 февраля главный удар приняли на себя Дорсетский, Мидлсексский и Сомерсетский полки. 22 февраля инициативу взял в свои руки Королевский ланкастерский, а за ним Южный ланкаширский полки. Потребовалась бы настойчивость и время Кинглейка, чтобы в этом изменчивом бою проследить действия отрядов солдат, которые их последних сил пробивались сквозь ружейный огонь. Весь день шло наступление через невысокие холмы, и к вечеру мы оказались перед более серьезной линией гряды Питерс. Операции осуществлялись с неизменной отвагой. Каждый раз одно и то же продолжительное наступление, каждый раз один и тот же треск «маузеров» и стук пулеметов с холма, каждый раз победоносные солдаты на голой вершине, перед ними несколько искалеченных буров и много искалеченных товарищей позади. Это были дорогие победы, но все-таки каждая из них приближала солдат к желанной цели. А теперь, как наступающий прилив, они добрались [232] до подножия Питерс-Хилла. Хватит ли сил, чтобы преодолеть его? От ответа на этот вопрос зависели исход долгого сражения и судьба Ледисмита.

Бригадный генерал Фицрой Харт, которому доверили штурм, является в некоторых отношениях уникальной и колоритной для войны фигурой. Солдат-денди, всегда воплощенная подтянутость от шлема до носков его великолепно начищенных коричневых ботинок, он привносит в военное дело ту же аккуратность, какую любит в своей одежде. Педантичный в мелочах, он, на самом деле, во время сражения при Коленсо, прежде чем повести Ирландскую бригаду в бой, полчаса тренировал ее и под сильным огнем расставлял ориентиры, чтобы она перестраивалась из сомкнутого строя в расчлененный по всем научным канонам. Тяжелые потери бригады в этом бою до некоторой степени приписывались ему, что отразилось на его популярности, но когда солдаты узнали его получше, увидели его романтическое бесстрашие и эксцентричный воинский юмор, их антипатия превратилась в восхищение. Его личное пренебрежение к опасности было общеизвестно и прискорбно. «Где генерал Харт?», — спрашивал кто-нибудь во время боя. «Я его не видел, но знаю, где вы его найдете. Идите на линию огня, он где-нибудь там стоит на камне», — следовал ответ. Он был заговорен от смерти. Находиться рядом с ним было опасно. «К кому ты направляешься?» «К генералу Харту», — отвечал адъютант. «Тогда прощай!» — кричали ему товарищи. Черный юмор буквально пронизывал его натуру. Совершенно серьезно записано, и многие верят, что он выстроил один полк на вершине холма под огнем, чтобы научить солдат не вздрагивать от выстрелов. Под хохот своих ирландцев он на линии огня неспешно расхаживал между рядами. Таков был человек, который вселил в Ирландскую бригаду настолько высокий боевой дух, что во всей армии доблестных солдат никто не мог равняться с ними. «Их броски были самыми стремительными, их броски были самыми дальними, они меньше всех проводили времени в укрытии», — отметил тонкий военный наблюдатель. Харту и его бригаде поставили задачу расчистить путь на Ледисмит.

В это рискованное предприятие он взял с собой 1-й Иннискиллингский и 2-й Дублинский фузилерские полки, 1-й полк коннаутских рейнджеров и Имперский полк легкой пехоты, вместе [233] составлявшие знаменитую 5-ю бригаду. Ирландцы уже и так находились во главе британского наступления, и теперь, когда они пошли дальше, на их место выдвинулись 1-я пехотная бригада и Даремский полк легкой пехоты из бригады Литтлтона. Холм, который предстояло взять, находился справа, и солдатам потребовалось по одному преодолеть больше километра под сильным огнем, чтобы добраться до места, которое представлялось наиболее подходящим для их дела. Там, уже недосчитавшись шестидесяти своих товарищей, они собрались и начали осторожное наступление на линии траншей и сангаров, сплошь покрывавших коричневый склон.

Какое-то время они имели возможность укрываться, и потери были относительно невелики. Но теперь, когда вечернее солнце отбросило от холмов длинные тени, иннискиллингцы оказались на самом краю валунов, а между ними и основной траншеей врага лежал открытый склон. Наверху, откуда лилась шрапнель и с грохотом неслись большие снаряды, они смутно видели бородатые лица и черные точки фетровых шляп. С пронзительным криком иннискиллингцы рванулись вперед, с ходу взяли первый окоп и отчаянно бросились на второй. Это была исключительно напористая атака против исключительно упорной обороны — отважные буры никогда не сражались лучше, чем в этот февральский вечер. Под столь сокрушительным артиллерийским огнем, какого еще не приходилось испытывать смертным, они, эти стойкие люди вельда, упорно держались, быстро и метко стреляли в неистовые ряды ирландцев. На крик штурмующих отвечал жестокий стук «маузеров» и грудной рев фермеров. Наша пехота поднималась все выше и выше, падая, вставая, упрямо бросаясь на стреляющую линию окопов. Но бородатые лица по-прежнему смотрели на ирландцев из-за бруствера траншеи, и по-прежнему волна свинца прокатывалась по их рядам. Полк остановился, опять пошел вперед, снова остановился, его нагнали роты Дублинского и Коннаутского полков, он еще продвинулся, и в конце концов рассыпался на группки, которые стремительно побежали в укрытия мимо своих раненых товарищей. Никогда на этой земле не было отступления, стыдиться которого оставшиеся в живых имели бы меньше оснований. Они держались до последней возможности. Их полковник, десять офицеров и больше половины [234] полка остались лежать на камнях того рокового холма. Честь им и слава, честь и слава также доблестным голландцам, которые вросли в свои окопы и устояли перед таким бешеным натиском! Сегодня им, завтра нам — но настоящий солдат всегда благодарит Бога сражений за достойного противника.

Однако одно дело — отразить атаку британского солдата и совсем другое — обратить его в бегство. При страшном испытании у Магерсфонтейна Шотландский полк уже через несколько сотен метров восстановил боевой порядок. Так и ирландцы теперь отступили не далее ближайшего укрытия, и там решительно ухватились за землю, которую завоевали. Если ты знаешь, какие преимущества имеет оборона над атакой, тогда пойди и возьми штурмом эту линию крепких солдат, теперь, в час твоей победы и торжества, приятель бур! Приятель бур сделал такую попытку, и, надо сказать, тоже умело направил отряд во фланг, чтобы уничтожить позицию огнем. Но бригада, хотя и сильно поредевшая, отбила их без особых затруднений, и утром 24 февраля находилась все на той же отвоеванной ею земле.

Наши потери были очень значительны — полковник Иннискиллингского полка Теккерей, полковник Дублинского полка Ситвел, три майора, двадцать офицеров и в целом около шестисот человек из 1200 участвовавших в бою. Понести такие потери и не пасть духом — самая серьезная проверка, которой могут подвергнуться войска. Имелась ли возможность избежать таких потерь? Следуя первоначальной линии наступления с Монте-Кристо, обходя неприятеля слева, — вероятно. Но иным образом — нет. Холм преграждал путь, и его нужно было брать. В военной игре нельзя играть без заклада. Ты проигрываешь и платишь, и, когда игра честная, лучший игрок — тот, кто платит с достоинством. Атака была хорошо подготовлена, хорошо проведена и не удалась только вследствие преимуществ обороны. Мы еще раз подтвердили то, что уже не раз доказывали раньше, — никакой героизм и никакая дисциплина не помогут при фронтальной атаке на смелых хладнокровных людей, вооруженных скорострельными винтовками.

В то время как Ирландская бригада штурмовала Рейлвей-Хилл, произвели атаку по левому флангу, по всей вероятности, скорее, ложный маневр, чтобы не дать бурам послать подкрепление [235] свои товарищам, чем настоящее наступление на их рубеж. Однако как бы там ни было, атака стоила жизни по крайней мере одному отважному солдату, поскольку среди павших был полковник Уэльского фузилерского полка Торольд. Торольд, Теккерей и Ситвел за один вечер. Кто может сказать, что британские полковники не подавали пример своим солдатам?

Армия оказалась в тупике. Рейлвей-Хилл преграждал путь, и, если солдаты Харта не могли взять его штурмом, то трудно сказать, кто бы смог. 24 февраля застало две армии друг против друга в этой ключевой точке: ирландцы по-прежнему держались на склонах холма, а буры стояли на вершине. Весь день между ними шла жаркая перестрелка, но каждая сторона располагалась в надежных укрытиях. Правда, от случайных снарядов несколько пострадали войска поддержки. Мистер Уинстон Черчилль написал, что на его глазах три выпущенных наугад по противоположному склону шрапнельных снаряда выбили девятнадцать человек и четыре лошади. Неприятель мог и не знать, какой урон нанесли эти три снаряда, поэтому мы тоже смеем надеяться, что наш артиллерийский огонь часто был не так бесполезен, как нам казалось.

Генерал Буллер теперь понял, что буры не просто ведут арьергардный бой, а всей армией отчаянно защищаются, поэтому он вернулся к тому обходному маневру, от которого, как показали события, и не следовало отказываться. Ирландская бригада Харта на тот момент являлась практически правым флангом британской армии. Его новый план — и прекрасный — предполагал оставить Харта сковывать буров в этом пункте и двинуть центр и левый фланг через реку, а потом обратно, в обход левого крыла противника. В результате этого маневра Харт оказывается вместо правого фланга левым, а Ирландская бригада — шарниром, на котором должна повернуться вся армия. Это был масштабный замысел, превосходно реализованный. 24 февраля вели безрезультатный артиллерийский огонь — и разрабатывали план будущего наступления. Тяжелые орудия снова переместили за реку на гряду Монте-Кристо и Хлангвейн, произвели подготовку к переброске армии с запада на восток. Неприятель по-прежнему стрелял и время от времени бросался на людей Харта, но при четырех ротах 2-й пехотной бригады, прикрывающей фланги, позиция ирландцев оставалась надежной. [236]

Все это время, вследствие противоречия между нашими представительствами и бурами, мы не получали разрешения забрать наших раненых, и несчастные парни, несколько сотен человек, лежали между линиями фронта в течение тридцати шести часов, страдая от жажды, — один из самых тягостных эпизодов этой кампании. Теперь, 25 февраля, перемирие объявили, и выжившим оказали возможную помощь. В тот же день сердца наших солдат упали, когда они увидели поток повозок и орудий, опять пересекающих реку. Что, нас снова повернули? Неужели эти смельчаки напрасно пролили свою кровь? Все скрежетали зубами при этой мысли. Высшая стратегия была не про них, но назад есть назад и вперед есть вперед, а они знали, куда стремятся их гордые сердца.

26 февраля ушло на масштабное перемещение войск, необходимое при столь полной перемене тактики. Под завесой огня тяжелой артиллерии британский правый фланг стал левым, а левый превратился в правый. Через реку рядом со старым бурским мостом у Хлангвейна навели второй понтонный мост и по нему переправили крупные силы пехоты — фузилерскую бригаду Бартона, Ланкаширскую бригаду Китчинера (который сменил Уинна, заменившего Вудгейта) и два батальона бригады Норкотта (которой раньше командовал Литтлтон). Бригаду Коука оставили в Коленсо, чтобы не допустить контратаки по нашему левому флангу и линиям снабжения. Таким образом, пока Харт с Даремским полком и 1-й пехотной бригадой сковывал буров в центре, основные силы армии быстро переместились на их левый фланг. К утру 27 февраля все было на своих местах для нового наступления.

Напротив пункта сосредоточения войска находились три бурских холма; ближайший, для удобства, можно назвать холмом Бартона. При прежнем расположении армии штурм этой высоты стал бы делом исключительной сложности, но теперь, когда тяжелые орудия были возвращены на командную позицию, откуда они могли обстреливать склоны и вершину холма, армия восстановила свое первоначальное преимущество. На заре фузилеры Бартона форсировали реку и под пронзительной завесой снарядов пошли в атаку. Совершая броски и припадая к земле, они поднимались все выше и выше, пока их блестящие штыки не засверкали на вершине. Умелая артиллерия сделала свое дело, и первый большой шаг в этой последней фазе освобождения Ледисмита [237] свершился. Потери оказались невелики, а польза огромна. На отвоевавших вершину фузилеров снова и снова обрушивались массы стрелков, прильнувших к склонам холма, но они держались крепко, с каждым часом все крепче.

Из трех бурских холмов, которые требовалось взять, ближайший (или восточный) был теперь в руках британцев. На дальнем (или западном) по-прежнему припала к земле Ирландская бригада, в любой момент готовая к последнему броску через несколько сотен метров, отделяющих ее от окопов неприятеля. На центральном холме все еще находился неприятель. Возьмем его — и вся позиция наша. Вперед, в последнюю атаку! Направьте туда все орудия — каждую пушку с Монте-Кристо, каждую пушку с Хлангвейна! Разверните туда все винтовки — каждую винтовку солдат Бартона, каждую винтовку солдат Харта, каждый карабин дальней кавалерии! Снесите его вершину пулеметными очередями! А теперь встаньте вы, ланкаширские воины, солдаты Норкотта! Вершина или геройская смерть, за этим холмом вас ждут страдающие товарищи! Вложите в этот час весь свой огонь, всю душу — в этот последний час, потому что, если вы уступите сейчас, то уступите навсегда, а если победите, то, и когда ваша голова станет седой, кровь будет бежать быстрее при мысли о бое в это утро. Продолжительная драма подошла к завершению; работа одного короткого дня покажет, каков будет ее исход.

Но никто в нем не сомневался. Ни на одно мгновение, ни в одном месте всей протяженной линии наступление не дрогнуло. Это был великолепный момент Натальской кампании, когда ряды пехоты, волна за волной, пошли на холм. Слева с картавыми проклятиями северян Англии к вершине стремились Ланкастерский, Ланкаширский фузилерский, Южный ланкаширский и Йоркский полки. Спион-Коп и тысяча товарищей взывали к отмщению. «Помните, солдаты, на вас смотрит Ланкашир», — кричал доблестный Маккарти О'Лири. Древняя 40-я шла вперед, отмечая свой путь телами убитых товарищей. Справа Восточный суррейский, Камероновский, 3-й пехотный и Даремский полки, 1-я пехотная бригада и мужественные ирландцы, так сильно поредевшие, но не потерявшие боевого духа, — все упорно продвигались вверх и вперед. Огонь буров стихает, прекращается — они бегут! Неистовые люди в шляпах на вершине Хлангвейна видят силуэты [238] энергичных фигур наступающих и понимают, что позиция принадлежит им. Торжествующие солдаты на гряде, они танцуют и громко кричат. Солнце в ореоле уходит за высокие Дракенсбергские горы, и точно так же в Натале эта ночь навсегда хоронит надежды бурских захватчиков. После сомнений и хаоса, крови и напряженного труда звучит, наконец, приговор, что меньшему не следует давить большего, что мир принадлежит человеку двадцатого, а не семнадцатого века. После двух недель сражений усталые войска в эту ночь легли спать с уверенностью, что дверь наконец приоткрылась и свет пробивается. Еще одно усилие — и она распахнется перед ними.

За линией взятых холмов находилась равнина, простирающаяся до самой Бульваны, — того пагубного соседа, что нанес Ледисмиту столько вреда. 27 февраля более половины рубежа на Питерсе перешло в руки Буллера и оставшаяся часть стала непригодной для обороны. Буры потеряли около пятисот человек убитыми, ранеными и пленными{43}. Британскому генералу и его солдатам казалось, что еще один бой — и они, наверняка, будут в Ледисмите.

Но тут они ошиблись, мы же за эту кампанию так часто проявляли излишний оптимизм, что на этот раз обнаружили, что наши надежды превзошли ожидания. Буры были разбиты — разгромлены и лишены боевого духа. Навсегда останется предметом для догадок, вели они Натальскую кампанию полными силами или известия о проблемах Кронье на западном театре военных действий заставили их сократить силы на востоке. Я, со своей стороны, полагаю, что заслуга принадлежит мужественным солдатам Наталя и, наступая на эти рубежи, они в любом случае, с Кронье или без него, пробились бы к Ледисмиту.

Тут затянувшаяся история быстро идет к концу. Осторожно прощупывая путь горсткой лошадей, британцы двинулись через широкую равнину. То здесь, то там их задерживал треск ружейного огня, но каждый раз при их приближении препятствие удалядось и исчезало. В конце концов Дундональд понял, что на самом [239] деле нет преград между его кавалеристами и осажденным городом. С эскадроном Имперского полка легкой кавалерии и эскадроном натальских карабинеров он скакал вперед, пока отряд сторожевой заставы Ледисмита не спросил у приближающейся кавалерии пароль — мужественный город был спасен.

Трудно сказать, кто проявил большую стойкость, освобожденные или освободители. Город, непригодный для обороны, находящийся в низине под господствующими высотами, держался 118 дней. Он отразил два штурма и терпел непрерывную артиллерийскую бомбардировку, на которую в конце, не имея тяжелых боеприпасов, не мог дать адекватного ответа. Подсчитано, что на город обрушилось 16 000 снарядов. Двумя успешными вылазками британцы вывели из строя два из трех тяжелых орудий неприятеля. Их изнурял голод (конина уже подходила к концу), и косили болезни. В госпитале одновременно находилось более 2000 заболевших брюшным тифом и дизентерией, а общее количество получивших медицинскую помощь в стационаре практически равнялось численности гарнизона. Десятая часть солдат умерла от ран и болезней. Оборванные, босые и истощенные, мрачные воины все равно не теряли боевого духа. На следующий после снятия осады день 2000 из них выступили преследовать буров. Один из проводников написал, что никогда не видел более горького зрелища, чем эти бледные солдаты, сгибающиеся под своими винтовками и задыхающиеся от тяжести боеприпасов, которые, шатаясь, преследовали своего отступающего грозного врага. Спасибо Господи, что они не догнали буров!

Списки потерь осажденного гарнизона были велики, но и освободившей их армии — не меньше. Армия Буллера пробилась к полному успеху через провалы и самые глубокие бездны отчаяния. В Коленсо она потеряла 1200 человек, на Спион-Копе — 1700, на Вааль-Кранце — 400, и теперь, в этом последнем долгом наступлении, — еще 1600 человек. Общие потери составили более 5000 человек, свыше 20 процентов всей армии. Некоторые отдельные полки пострадали особенно тяжко. Дублинский и Иннискиллингский фузилерские полки возглавляют этот скорбный реестр, у них в строю осталось только пять офицеров и 40 процентов солдат. За ними следуют Ланкаширский фузилерский и Королевский ланкастерский полки, тоже сурово поредевшие. То, что после одного [240] поражения за другим солдаты все равно по-прежнему упорно шли в бой под командованием Буллера, хорошо говорит о его воле к победе и способности поддерживать свой авторитет командира.

3 марта армия Буллера торжественно вступила в Ледисмит; по обеим сторонам дороги стояли защитники города. За героизм Дублинский фузилерский полк поставили во главе колонны. Рассказывают, что, когда солдаты, выстроившиеся вдоль улиц, увидели пять офицеров и небольшую группу солдат — остатки прежнего мощного батальона, они впервые осознали цену своего освобождения; многие из них рыдали, как дети. Под приветственные возгласы поток смельчаков долго тек меж берегов из таких же смелых солдат. Но для военных целей гарнизон был бесполезен. Понадобится целый месяц отдыха и усиленного питания, чтобы они снова смогли выйти на поле боя.

Итак, головоломка Тугелы в конце концов была разрешена. Даже с высоты нашего сегодняшнего знания сложно соразмерно распределить похвалу и порицание. Одобряя оптимизм Саймонса, придется осудить его за первоначальные шаги, усложнившие дело; но человек смертен, и он жизнью заплатил за свою ошибку. Уайт, только неделю назад прибывший в страну, не мог изменить боевую обстановку. Он сделал все, на что способен, совершил одну-две ошибки, великолепно проявил себя в паре моментов и руководил обороной со стойкостью и отвагой, которые выше всяких похвал. К счастью, она не вылилась в совершенно безнадежное дело, подобное тому, в котором оказался Массена{44} в Генуе, но еще несколько недель превратили бы ее в трагедию. Уайту повезло с войсками, находившимися под его началом (половина из них были опытные солдаты из Индии{45}), и исключительно повезло с офицерами: Френчем (в операциях до осады), Арчибальдом Хантером, Яном Гамильтоном, Хедвортом Лэмбтоном, Дик-Канингэмом, Ноксом, Де Курси, Гамильтоном и всеми остальными решительными и преданными воинами, которые стояли (пока могли стоять) рядом с ним. Но больше всего [241] ему повезло с офицерами службы снабжения — победу обеспечили в кабинетах полковника Уарда и Стоунмэна в той же степени, что и в окопах и сангарах Сизарс-Кэмпа.

Буллеру, как и Уайту, пришлось столкнуться с уже сложившейся ситуацией. Хорошо известно, что сам он был искренне уверен, что по Тугеле проходит основной фронт обороны Наталя. Когда он прибыл в Африку, Ледисмит уже был осажден, и ему пришлось отказаться от плана прямого вторжения и спешить на помощь дивизии Уайта. Вопрос, не пришла бы эта помощь к Уайту скорее, если бы Буллер следовал первоначальному плану, еще долго будет оставаться предметом для дискуссий военных специалистов. Если бы Буллер в ноябре знал, что Ледисмит способен продержаться до марта, то, возможно, он — со своим целым армейским корпусом и всеми войсками, которые он позаботился привезти из Англии, — за четыре месяцы так продвинулся бы в Оранжевой Республике, что это потребовало бы снять осаду и Кимберли, и Ледисмита. Если бы буры не отказались от блокады этих городов, то не смогли бы выставить на реке Оранжевой более 20 000 человек против 60 000, которых Буллер привел бы туда к первой неделе декабря. Можно было бы воссоединить силы Метуэна, Френча, Гатакра и Наталя, оставив гарнизоны в Питермарицбурге и Дурбане, а в резерве иметь еще шестьдесят тысяч человек в колонии и на море, чтобы закрыть бреши в наступлении. Двигаясь по равнинной местности, где много места для обходных маневров, он, вероятно, оказался бы в Блумфонтейне к Рождеству, а на реке Вааль к концу января. Что бы тогда оставалось делать бурам? Или стоять перед Ледисмитом, зная, что их столицу и золотые копи в их отсутствие взял неприятель, или прекращать осаду и возвращаться, чтобы защищать собственные дома. Такой способ борьбы с бурами, на взгляд гражданского лица, потребовал бы меньших жертв, но, возможно, продолжительная борьба Ледисмита обусловила более решительный и полный разгром неприятеля в будущем. По крайней мере, план, который мы приняли, спас Наталь от тотального опустошения, а это тоже серьезный аргумент.

Выработав линию, Буллер принялся за решение задачи неторопливым, осмотрительным, но настойчивым образом. Невозможно, однако, отрицать, что его настойчивость в значительной [242] степени обусловливалась жесткими пожеланиями Робертса и солдатской стойкостью Уайта, который отказывался принять предложение капитуляции. Давайте допустим, что перед Буллером стояла самая сложная задача этой войны, и он ее разрешил. Этого простого признания достаточно, чтобы смягчить критические замечания. Однако удивительно, что в своих действиях он проявил качества, обычно ему не свойственные, и не проявил как раз те, что считались для него характерными. Он выступил на дело с репутацией честного солдата Джона Булля, который потерпит поражение или нанесет его, но будет упорно идти вперед без всяких колебаний. Он никогда не обнаруживал особого стратегического дара. Однако по сути дела, отказ от дальнейших попыток в Коленсо, переправа для действий на Спион-Копе, отвод оказавшейся в рискованном положении армии, форсирование на Вааль-Кранц с умелым ложным ударом по Бракфонтейну, завершающие операции и особенно полная перемена фронта после третьего дня боев на Питерсе — стратегические шаги, серьезно продуманные и великолепно осуществленные. С другой стороны, задержки в продвижении вперед и нежелание идти на риск или нести большие потери даже в случае временного поражения являлись характерными чертами его командования. Боевые действия на Вааль-Кранце особенно сложно защищать от обвинений в чрезмерной неторопливости и вялости. Этот «свинцовый боец», как его прежде называли, оказался исключительно щепетильным в отношении жизней своих солдат — само по себе прекрасное качество, однако существуют ситуации, когда сберечь их сегодня — означает подвергнуть дополнительному риску завтра. Победа была у него в руках, но в этот самый момент он проявлял дискредитирующие его качества. Имея две кавалерийские бригады, он не бросил их на преследование отступающих буров, с их орудиями и бесконечными вереницами повозок. Правда, он мог понести тяжелые потери, но правда и то, что успех мог положить конец бурскому вторжению в Наталь и жизни наших бойцов были бы потрачены не зря. Если кавалерию нельзя использовать в преследовании отступающего врага, обремененного огромным обозом, то ее дни, действительно, прошли.

Снятие осады Ледисмита взволновало народы Империи как никакое другое событие (разве что, возможно, последующее освобождение [243] Мафекинга) на памяти нашего поколения. Даже благоразумный, хладнокровный Лондон на сей раз трепетал от счастья. Мужчины, женщины и дети, богатые и бедные, дворянин и дворник слились во всеобщей радости. Мысль о нашем гарнизоне, его лишениях, нашей неспособности помочь, об их и нашем унижении долгие месяцы угнетала души. Она давила на нас до такой степени, что, постоянно держа ее в голове, мы не могли говорить о ней вслух — так было больно. А теперь, в одно мгновение, камень снят. Взрыв ликования не был празднованием победы над отважными бурами. Это был праздник нашего собственного избавления от унижения, радость сознания, что кровь наших сыновей была пролита не зря, что самый черный день позади и вдали уже пробивается свет мира. Именно поэтому в то мартовское утро в Лондоне звонили праздничные колокола и именно поэтому им вторили колокола в каждом городе и в каждой деревушке, под тропическим солнцем и в арктических снегах — везде, где реет флаг Британии. [244]