Перевод Громова

Посвящается Йене, которая всегда пишет лучшие строки

Единственная возможность спасения заключалась для
него в том, чтобы заставить мой язык замолчать навсегда.

Последнее дело Холмса.^[1]

Лондон, 19 января 1922 года 10 часов вечера

Меня ударило, дыхание перехватило, я стал падать на спину, да так, что ноги на мгновение оказались в воздухе. А еще я заметил светлые кудри и шарф. Картину дополняли выскользнувший из маленькой женской руки здоровенный пистолет и женские ноги, запутавшиеся в полах непомерно большого пальто; женщина тоже упала на спину и теперь пыталась отползти в сторону. Еще мгновение спустя перед глазами оказалось ночное лондонское небо. Это женское лицо определенно кого-то напоминало. Мы точно не были знакомы, может, разве что где-то случайно столкнулись.

Лишь потом я услышал выстрел, или же до меня наконец дошло. Несколько лет назад в меня уже стреляли, но с тех пор я успел подзабыть, каково это. В ушах звенело так, что исчезли все прочие ощущения, и боли я еще не чувствовал. Жизненный опыт, полученный мной во время пребывания во Франции, подсказывал, что вот-вот станет больно. Итак, я лежал на улице, глядел в черное небо и вспоминал Францию. Меня охватили покой и легкая грусть, и я начал даже потихоньку задремывать.

Я бы, наверное, действительно заснул, если бы не шум, что подняла Адриана. Она звала на помощь и одновременно кричала на меня:

– Чарльз! Откройте глаза, Чарльз! Посмотрите на меня, Чарли!

Она, похоже, трясла меня за плечо, но я почти ничего не чувствовал. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что не стоит находиться здесь, с Адрианой Уоллес, тем более что муж ее не знает, где она. Я пытался вспомнить, почему это так важно, но никак не мог сосредоточиться. И вообще, хотелось сосредоточиться на Адриане. Казалось, я должен ей что-то сказать. Может быть, прикоснуться.

Наконец мне удалось разлепить веки. Адриана была всего в трех дюймах от меня. Я бы отвернулся, но не смог. Тогда я попытался хотя бы пошевелить рукой, но у меня ничего не вышло. Адриана, видимо, разрывала на мне рубашку, но я не мог приподнять голову и посмотреть. К звону в ушах примешивался треск рвущейся ткани, затем промелькнули какие-то белые и красные лоскуты. Явно не лучшая идея срывать с меня рубашку, по крайней мере здесь.

– О Чарли! Господи! Все-таки они до вас добрались, – говорила она сквозь зубы, обращаясь как будто не ко мне. – Отдайте мне ваш передник! – потребовала она. Это удивило, поскольку на мне не было решительно никакого передника. – Есть у кого-нибудь машина?

Я разглядел чьи-то ноги, а когда перевел глаза вверх, то увидел официанта из «Улана».

– Сейчас вызовут медицинскую бригаду, мисс, – сказал он Адриане.

– Машину! – закричала та. – Забудьте вы об этих медиках! Бегом! Найдите кого-нибудь с машиной! Такси нет поблизости? Он умрет прежде, чем врачи сюда доедут.

– Думаю, нам не стоит его трогать, мисс, – вежливо сказал официант.

– Вы врач? – закричала она.

– Нет, мэм.

– А я медицинская сестра! Да позовите же кого-нибудь с машиной! Королевская больница в Челси, это всего в полумиле отсюда. Мы сами довезем его туда раньше, чем дождемся врачей.

Официант снял передник и отдал его Адриане, та стала запихивать его мне чуть ли не в живот. Ноги исчезли из поля зрения, и вновь совсем рядом возникло лицо Адрианы.

– Вы слышите меня, Чарли? – спросила она форсированно будничным тоном.

– Да, – ответил я. – Рана тяжелая?

Так спрашивают на войне. Я и сам спрашивал, когда меня однажды подстрелили во Франции. И сейчас самое время поинтересоваться.

– Чарли, если не получится сейчас же доставить вас к хирургу... – сказала она мягко, поправляя передник у меня в животе. Ее голос звучал даже слишком спокойно. Потом она скрылась из поля моего зрения и сказала кому-то: – Помогите мне перевернуть его. Я должна осмотреть спину.

– Может, не стоит, мисс? Если его переворачивать, вдруг ему станет хуже? – сказал мужской голос.

Я обдумал эти слова и заключил, что не хочу, чтобы мне стало хуже.

– Возможно, – спокойно сказала Адриана, – но, если пуля прошла навылет и я не закрою выходное отверстие, он умрет прямо здесь и сейчас. Что может быть хуже? – Это утверждение звучало еще более пессимистично.

Меня перевернули, и у меня перед глазами выросла стена. Какая-то женщина произнесла: «Это же Адриана Уоллес». Я почувствовал, как с меня стягивают пальто, и вновь услышал звук рвущейся рубашки. Теперь что-то стали заталкивать мне в спину.

Лицо Адрианы вновь склонилось надо мной, кто-то сказал:

– Это Адриана Уоллес. Это ведь вы, миссис Уоллес?

Чей-то голос согласился:

– Это Адриана Уоллес, но этот человек не Фредерик. Кто... Боже мой! Поглядите, кровь.

Адриана секунду помолчала, с болью вглядываясь мне в лицо. Потом подняла взгляд.

– Да, – заявила она. – А где Фредерик? Мой муж только что был здесь! – Она снова посмотрела на меня, а затем изобразила, что вглядывается в толпу. – Фредди! – воскликнула она. – Да куда же он пропал? Неужели погнался за стрелявшим?

– Я не видел, миссис Уоллес, – ответил еще один голос. – Наверное. Когда мы услышали выстрел и выбежали на улицу, здесь были только вы и этот человек.

Опять склонившись надо мной, она пробормотала, но достаточно внятно, чтобы каждый человек в небольшой толпе, окружившей нас, ее расслышал:

– Как это похоже на Фредерика. Наверное, его застрелят следующим.

Затем она оттянула мне веко, чтобы посмотреть зрачок.

– Лиза Анатоль, – прошептал я. – Это была Лиза Анатоль.

Но Адриана отвела взгляд, и я не знал, услышала она меня или нет. Я попробовал сказать погромче, не знаю, удалось ли мне. Затем прямо над моей головой раздался скрип шин, и я погрузился в дрему, возвращаясь мыслями к торжественному приему, состоявшемуся шесть вечеров назад.

Самая смелая фантазия не в силах представить себе
тех необычных и диковинных случаев, какие встречаются в обыденной жизни.

Союз рыжих^[2]

Неделей раньше

Почтенный автор никогда в прежних моих беседах с ним не выказывал недостатка ума, но в его книгохранилище обнаружились такие вещи, которые, по моему мнению, мог принимать всерьез лишь очень наивный человек. Библиотека, служившая ему кабинетом, была буквально завалена книгами, стопками гранок и бесчисленными фотографиями, разбросанными там и сям. Я не дерзнул изучать рукописи, но позволил себе рассмотреть фотографии. На одних виднелись какие-то размытые лица, на других юные особы взирали на некие крохотные созданьица с крылышками, на третьих изображалось нечто совсем уж невразумительное. Это вроде как было снимками призраков, появлявшихся в виде дыма или облаков. Все фотографии были напечатаны на бумаге высочайшего качества и с превеликой аккуратностью. Было видно, что владелец не пожалел на это денег. Я опустился в удобное кожаное кресло у стеллажа и принялся скептически рассматривать одно из наиболее расплывчатых изображений, прислушиваясь попутно к оживленному гулу в соседней комнате.

Приглашение, которое привело меня в эти лондонские апартаменты, казалось сущим Божьим даром для журналиста-янки. Больше половины приглашенных на этот, можно сказать, блестящий званый вечер значительно превосходили меня по социальному положению, и именно это мне нравилось. Я знал, что никогда не смогу повысить свой статус, общаясь в Лондоне только с людьми своего круга. С другой стороны, хозяин дома в последнее время приобрел привычку попадать в разного рода сомнительные ситуации, и поэтому я со смешанным чувством ожидал приватного разговора с ним, о котором он просил в постскриптуме, написанном от руки на приглашении.

Когда через несколько минут в двери показался Артур Конан Дойл, мне стало неловко оттого, что в руках у меня одна из фотографий. Прятать ее было уже поздно; однако он то ли не заметил этого, то ли не обратил внимания. Хоть мы не встречались уже три года, хозяин оставался в точности таким, каким я его помнил: большой улыбчивый человек с аккуратными седыми волосами и усами. Крепкое сложение придавало ему сходство с помещиком. Большие кисти – все в веснушках.

– Чарльз, как мило с вашей стороны, что вы пришли. Давненько мы не виделись. – Он крепко пожал мне руку.

– Польщен вашим приглашением, сэр Артур.

– Честно говоря, Чарльз, мне нужна ваша помощь, – сказал он. – И нужна немедленно.

Он резко повернулся к письменному столу и переложил несколько бумаг, словно отыскивая нужную.

– Простите за некоторую мелодраматичность, но, возможно, речь идет о жизни и смерти.

Он говорил спокойно и деловито, как опытный офицер или врач, беседующий с коллегой, и я кстати вспомнил, что знаменитый писатель по образованию медик.

К счастью, он не видел, как я непроизвольно бросил взгляд на фотографии на столе у него за спиной. Так, стало быть, жизнь и смерть?

– С трудом представляю себе, чем смогу помочь вам, – медленно проговорил я. – Я далеко не самый известный журналист в Лондоне.

Мое замечание было недостаточно скромным. Даже после нескольких лет пребывания в Лондоне я оставался чужаком-американцем.

– Мне вы нужны не как газетчик, – сказал он, взглянув мне прямо в глаза и приковав мое внимание. Серьезность его взгляда заставила меня позабыть об идиотских фотографиях на столе.

– Боюсь, ничего другого я не умею, – ответил я. – Война закончена, и я вряд ли нужен вам, чтобы допрашивать пленных немцев.

– Вы знаете, как вести расследование, Чарльз, и у вас проницательный ум. По крайней мере так говорил мой сын. Мне кажется, только вы смогли бы помочь мне в этой ситуации. – Видимо, он нашел на столе то, что искал, но в руки не взял, а повернулся ко мне. – Вы не особо известны здесь, но ваши журналистские корочки могли бы оказаться весьма полезными. – Он помедлил, словно хотел уточнить что-то. – Вы далеко не дурак и умеете быть деликатным.

Подобное перечисление моих достоинств показалось мне не слишком уместным.

– Боюсь, вы переоцениваете мои способности, – сказал я, – ведь мы с вами встречались всего лишь несколько раз. Разумеется, я сделаю для вас то, что вы хотите... то, что смогу, – добавил я с некоторым колебанием.

Я знал, что Конан Дойл ввязался в несколько весьма сомнительных авантюр, и отнюдь не был готов помогать ему в любом деле. Этот человек нравился мне и внушал уважение, и при обычных обстоятельствах стало бы большой честью иметь дело с писателем такого ранга, однако мое рвение было небеспредельно. Мне следовало думать о карьере, а Конан Дойл в последние годы как будто совершенно забыл о своей репутации.

– Я многократно проверил, способны ли вы сделать то, что мне надо, Бейкер. Тем или иным способом я могу узнать все, что потребуется, почти обо всем и обо всех в Англии.

Он опустился в кресло рядом с тем, которое я занимал перед его приходом, и жестом пригласил меня тоже сесть. Наклонившись вперед в своем кресле, мой хозяин напомнил мне фотографию Тедди Рузвельта, управляющего экскаватором на строительстве Панамского канала: то же плотное сложение, та же неукротимая энергия. Даже после шестидесяти его тело сохранило мощь. Однако было ясно, что он нервничает.

Так, значит, вы действительно сыщик? – с улыбкой спросил я, усаживаясь в кресло.

Вы имеете в виду моего Холмса? – Он поморщился, упомянув своего самого популярного, но далеко не самого любимого им персонажа. – Вовсе нет. Люди любят рассказывать, особенно – знаменитостям, особенно – писателям. Многие годы я близок к правительственным кругам, Я посвящен в рыцари, по крайней мере так это называют. Поэтому, если нужно что-то выяснить, я знаю, к кому обратиться, и обычно получаю вразумительный ответ. – Он надолго замолчал, рассматривая свой стакан.

Я не мог припомнить ничего в своей карьере – да что там, во всей моей жизни! – что могло бы заинтересовать этого человека. Я работал репортером и аналитиком в Ассошиэйтед Пресс, и мне за это неплохо платили, но существовало много других, гораздо более опытных журналистов, которые с радостью помогли бы ему. Он употребил слово «расследование», но ведь я мало что понимал в вещах подобного рода. Я занимался экономикой, а если и проводил расследования, то только в пределах своего предмета.

– И вы захотели узнать обо мне побольше? – спросил я. – Сэр Артур, я же открытая книга.

– Именно. Я помнил по нашим беседам во время войны, что вы порядочный молодой человек. Да и Кингсли был о вас высокого мнения, мой сын часто говорил о вас, – Он помедлил, взглянул на что-то на столе, а затем продолжил: – Из того, что вы пишете теперь, я заключаю, что вы умны, – говоря, он загибал пальцы на руке, подсчитывая свои наблюдения, – а из того, чего вы не пишете, я понимаю, что вам знакомо чувство меры. – Он снова замолчал, отпивая из стакана.

– В своем положении я пытаюсь быть деликатным.

Я не понимал, что за дело предлагает мне хозяин дома и почему оно должно потребовать от меня и ума, и чувства меры. К тому же я до сих пор не определил, насколько я ценю честь работать с этим человеком. Мне что, придется отправиться на спиритический сеанс? Или бегать за феями по саду с фотоаппаратом на изготовку?

– Мне пришлось обратиться в Нью-Йорк, чтобы убедиться, что вы обладаете всеми необходимыми навыками. Ваше сотрудничество с британской секретной службой доказало это, но я должен был убедиться, способны ли вы проводить... особые расследования.

– Люди склонны предполагать, что офицер разведки никогда не уходит в отставку. Они любят романтические истории, но уверяю вас, вы напрасно тратились на телеграммы, – сказал я. – Я всего лишь репортер.

Это было не совсем правдой. Со времен войны мне случалось выполнять кое-какую секретную работу для американского правительства, но ничего особенного – я по большей части передавал информацию, которая, с моей точки зрения, представляла интерес для посольства.

– Например, я выяснил, что большую часть прошлого лета вы провели в Германии, участвуя в финальной стадии переговоров по заключению мира. Это подтверждают в Ассошиэйтед Пресс. – Он смотрел мне прямо в глаза. – Вы этого не отрицаете?

– Все думают, что американец, оставшийся здесь после войны, непременно шпионит в пользу американского правительства, но это скорее из области художественной литературы. Я всего лишь репортер и ищу новостей. – Не в первый раз мне приходилось делать подобные заявления. Из-за своего специфического прошлого я часто становился объектом пересудов: почему я все еще в Европе? – А прошлым летом меня послали в Германию лишь потому, что я хорошо говорю по-немецки Так вам нужен следователь? – спросил я.

Он посмотрел на меня и кивнул:

– Совершенно верно. Мне нужен хороший сыщик кроме того, такой, который после окончания дела согласится о нем забыть. – Он понизил голос, словно мы не одни в комнате. На минуту мне показалось, что он теряется, продолжать ему или нет.

– Как я понимаю, это дело личное? – Я тоже понизил голос, хоть и не мог понять, почему мы говорим шепотом.

– Личное, профессиональное и к тому же строго конфиденциальное. Более того, оно чертовски необычно. Вот, прочитайте, пожалуйста! – Он обернулся к столу и взял сложенный лист бумаги. – Вы не поверите, – добавил он.

Не успел я взять у него листок, как в библиотеку из соседней комнаты вошла элегантная женщина средних лет в чудесно скроенном вечернем платье. Конан Дойл тут же отдернул руку с листком, а она заговорила:

– Право же, Артур, у нас гости. Вы не можете похищать молодого человека после того, как столь многие молодые леди видели, что он прибыл. – Она подошла ко мне и протянула руку. – Полагаю, Артур нас не представил.

Я поднялся и взял ее руку.

Конан Дойл поднялся и сказал, пока мы с его женой обменивались рукопожатием:

– Дорогая, познакомься, это Чарльз Бейкер, американский журналист. Я познакомился с ним во Франции. Он был другом Кингсли. Сейчас он работает здесь в Ассошиэйтед Пресс. – Он повернулся ко мне. – Леди Джин Конан Дойл – моя лучшая половина, Чарльз. – Говоря это, он уронил сложенный листочек в ящик стола, кивком делая мне знак, что об этом мы поговорим позднее. – Боюсь, что Джин права, мой мальчик, – добавил он. – В конце концов, вас пригласили на праздник, а не на разговоры со мной.

Леди Джин посмотрела на меня с улыбкой:

– Вы всех здесь знаете, Чарльз?

– Я заметил кое-кого из друзей. Я присоединюсь к ним. Не хотел бы вас задерживать.

Мы покинули библиотеку. Когда мы закрывали за собой дверь, Конан Дойл наклонился ко мне:

– Пожалуйста, Чарльз. Это очень важно. Не могли бы вы присоединиться ко мне в библиотеке через пару часов?

Я кивнул, а он повернулся к жене, и оба они смешались с гостями. Меня оставили в одиночестве. Побеседовав с несколькими знакомыми, я наткнулся на Фредерика Уоллеса и его жену Адриану. Она была в узком черном платье, тотчас же привлекшем мое внимание. Слева на платье был высокий разрез. Адриана стояла, выставив ногу так, что почти можно было разглядеть кружевной верх ее шелкового чулка. Весьма возбуждающее зрелище.

Меня представили Адриане за несколько недель до этого вечера, и мы успели стать друзьями. Кстати, только два дня назад мы с ней вместе обедали. Мне было известно о ней сравнительно мало, и я решил разузнать побольше. Ей было двадцать девять, но выглядела она моложе. Можно было бы дать и двадцать, если бы не некоторая серьезность в выражении ее лица. Я также знал, что выдающемуся мужу Адрианы, с которым они женаты уже три года, пятьдесят четыре. Он, кстати, тоже выглядел моложе своих лет.

Муж Адрианы носил смокинг словно военную форму. Несмотря на легкую хромоту, он выглядел все тем же морским офицером, каким был прежде. Седина лишь слегка тронула его густую шевелюру и пышные усы. Уоллес происходил из очень хорошей семьи, был видным членом парламента и успешным адвокатом.

Я и не знал, что Конан Дойл их тоже пригласил. Когда Фредди присоединился к другим юристам в углу гостиной, мы с Адрианой отыскали пару мягких кресел у камина и устроились в них.

– Итак, сегодня я поднялся еще на одну ступеньку социальной лестницы, существующей в Лондоне для американцев, – с усмешкой сказал я. Я испытывал потребность слегка позлословить и чувствовал, что безнаказанно смогу это сделать в обществе Адрианы.

– Как вы можете быть в этом уверены, Чарли? – Она взглянула на мое лицо, принявшее чопорное выражение, и с любопытством спросила: – Вы серьезно так думаете?

– Абсолютно серьезно. – Я откинулся назад в кресле и пригубил вино, но более всего я упивался красотой момента: своим присутствием на приеме у сэра Артура, не говоря уже о возможности любоваться Адрианой Уоллес.

– Вы и вправду полагаете, что в Лондоне существует некая социальная лестница, существующая специально для американцев, и вы можете себя на ней разместить? – спросила она с улыбкой.

– Шесть с половиной. – Я улыбнулся в ответ и поднял бокал, ожидая неизбежного вопроса.

– Из скольки?

– Из десяти, – объяснил я. – Американский студент, учащийся тут, получает один балл. Американский посол – десять.

– А у вас шесть с половиной? – спросила она.

– Да! – с готовностью откликнулся я. – И я близок к тому, чтобы переместиться по крайней мере на твердую семерку.

– Поразительно, Чарльз. И в чем выражается это перемещение, позвольте узнать?

– В данном случае, моя дорогая, в приглашении. Я вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт и протянул его молодой светской львице. Кто, как не она, мог оценить важность его содержания.

Она достала и раскрыла приглашение, кивнув в знак одобрения.

– Сэр Артур Конан Дойл... Лондонский дом... Вечером в пятницу. О! А еще и постскриптум. «Это очень важно... несколько минут наедине... Чарльз, прошу вас, приходите». – Она подняла на меня взгляд, словно действительно поразилась. – Обращается к вам «Чарльз». Вы уверены, что подниметесь только до семи, Чарли? Неужели такое стоит всего лишь полбалла?

– Не люблю тешить себя несбыточными надеждами. – Я расплылся в самодовольной улыбке.

Я подумал вдруг, что неплохо бы регулярно проводить подобные подсчеты. Мое относительно высокое положение здесь стало результатом долгого пути, я приложил для этого массу усилий. Если большинство англичан в течение всего нескольких секунд и могли признать во мне американца, то большинство американцев безоговорочно приняли бы меня за британца. Мой акцент почти пропал, а моя жестикуляция и манера держаться больше не выдавали типичного янки.

– Вы отдаете себе отчет в том, что это приглашение скорее всего было написано в самую последнюю минуту? – спросила она, явно подтрунивая надо мной; – Нас с Фредди пригласили на этот вечер за несколько недель. А ваше присутствие здесь выглядит... ну, несколько поспешным, что ли.

– А в вашем приглашении имеется приписка от руки? – спросил я, прикоснувшись к ней, чтобы подчеркнуть значимость своих слов.

– Нет. На этот раз вы меня обыграли, Чарльз. – Она взглянула на мою кисть, и я немедленно отдернул руку, в душе браня себя за дерзость.

– Я буду настаивать, чтобы вы признали важность этого всего, – сказал я. – Это не только приглашение в дом пэра Англии, но здесь присутствуют также мистер Фредерик Уоллес, член парламента, и его очаровательная жена. Это, без сомнения, гораздо более презентабельное общество, нежели то, в котором я оказываюсь обычно.

Я пытался не думать о, вероятнее всего, малоприятном разговоре, который ожидает меня в библиотеке. Именно ради него и было прислано мне приглашение, как я теперь понял. Возможно, я вовсе и не поднялся по общественной лестнице. Напротив, я могу оказаться в роли наемной рабочей силы, а приглашение – всего лишь повод для моего присутствия, и не более того.

Адриана Уоллес наклонилась ко мне.

– Что ж, Конан Дойл, конечно, сейчас отдалился от сливок общества, но тем не менее это впечатляет. Но сначала объясните мне, как Чарльз Бейкер добрался до отметки шесть с половиной, – сказала она. – С чего вы взяли, что не находитесь, скажем, на уровне четверки?

– Я так и думал, что вам захочется узнать, – сказал я, в свою очередь наклоняясь вперед, так что мы оказались совсем близко. Я почувствовал тепло ее лица. – Итак, первое: я родился здесь и моя мать была англичанкой. Думаю, это добавляет один балл к моему стартовому положению.

Она подняла бровь:

– И откуда вы его узнали?

– Оно составляет пять баллов, поскольку я взрослый человек с хорошей работой, а не студент или турист. Прибавьте еще один балл, поскольку я воевал за Британию, и не в составе американских вооруженных сил, – самоуверенно добавил я.

Я понизил голос, поскольку наши лица разделяло менее восьми дюймов. Меня радовало, что ни я, ни она не захотели отодвинуться. В этот момент меня гораздо больше, нежели мнение лондонского света, интересовала точка зрения Адрианы Уоллес, поднимаюсь я по социальной лестнице или нет.

– Итак, значит, у вас уже семь, – сказала она. Очевидно, ей казалось, что игра придумана для ее развлечения.

– Это до вычитания, – трезво объяснил я.

– А есть и вычитание? Вы меня разочаровываете, Чарли. Для леди всегда неприятно узнавать, что у ее друзей что-то вычли. – Адриана флиртовала на грани приличия.

Она указала на свой опустевший бокал; я быстро нашел взглядом слугу, который молча и торжественно наполнил его, а она откинулась в кресле и одобрительно посмотрела на меня. Я продолжил объяснения:

– Воспитан в Штатах, учился в государственном колледже, отец немец. Отнимите по половине балла за первые два пункта и целый – за отца. Я возвращаюсь к пяти.

– И как же вы вернете утраченные полтора балла? – спросила она, протягивая руку за бокалом. – Вы ведете учет, Чарли?

– Да, разумеется, – ответил я. – Один балл я получу за то, что пишу только приятное об Англии. И половину за то, что вращаюсь в хорошем обществе.

– Если бы о компании, с которой вы водитесь, было известно все, вы могли бы легко потерять два или три балла, – сказала она, подмигнув. – Кстати, вы невыносимы. Вы безупречно прочувствовали нашу систему. А у знатных людей на то, чтобы усвоить ее, уходит половина детства.

– Высокая похвала, миледи. А когда я думаю о собственной впустую растраченной юности...

– Вы что, гонялись за коровами среди кактусовых зарослей в Аризоне? Так как же вы поднялись до того, что получили персональное приглашение от сэра Артура?

– Уже само приглашение было неожиданностью, но я раньше встречался с ним – трижды. – Я помедлил, чтобы подогреть ее любопытство, и отпил вина. Я ясно почувствовал, как туфелька Адрианы коснулась моей ноги и задержалась там. – Кстати, – спросил я, – его зовут Конан? Кингсли Дойл раньше всегда использовал его второе имя.

– Это не второе имя, Чарльз. У него двойная фамилия, Конан Дойл, только и всего. Две достойные фамилии, – объяснила она. – Значит, вы хотите, чтобы я поверила, что американец вроде вас, с какими-то шестью с половиной баллами, трижды встречался с Артуром Конан Дойлом?

Я кивнул и поднял три пальца:

– Первая встреча состоялась в тысяча девятьсот шестнадцатом году в полевом госпитале в Армантье. Сэр Артур находился там в качестве пресс-атташе при штабе и к тому времени уже успел вместе со своим братом Иннесом побывать на фронте во Фландрии. Помимо того что я был пациентом этого передвижного госпиталя, я дружил с его сыном Кингсли. – Говоря это, я загнул один палец.

– Должно быть, вы произвели исключительно хорошее впечатление, раз вас пригласили на нынешнее собрание спустя столько лет, – сказала Адриана. Может, мне только показалось, но в ее тоне было что-то слегка соблазняющее.

– Я и вправду произвел хорошее впечатление, но совершенно случайно. Я задал сэру Артуру вопрос по поводу его статьи «Великобритания и грядущая война» – о его предположении, что исключительно большое значение приобретут подводные лодки. Выяснилось, что я поступил совершенно правильно. Видите ли, обычно с ним заговаривают о Шерлоке Холмсе, а он прямо-таки ненавидит разговоры об этом. Мне же просто повезло. Я тоже собирался спросить об одном его детективном рассказе, да только не успел.

Вы сказали, что встречались с ним трижды, – подсказала она, вытянув руку и коснувшись двух пальцев, которые я еще не загнул.

– После смерти Кингсли мы мельком встречались с сэром Артуром в начале октября восемнадцатого года в траншее на линии Гинденбурга, после того как генерал Хейг прорвал левый фланг немцев. Дойл – видимо, я должен называть его Конан Дойл – находился на участке фронта, где стояли австралийцы, в качестве гостя, а я приехал, чтобы допрашивать пленных немцев...

– Допрашивать, Чарльз? – прервала меня Адриана. – Что вы имеете в виду? И как же допрашивают пленных? – В ее голосе звучало неодобрение. Без сомнения, она уже представляла себе сцены избиений и пыток.

– Я говорил с ними по-немецки – предлагал обсудить их положение. Я пытался собрать информацию о составе и расположении их частей, беседуя с ними, даже порой делясь информацией о наших войсках. Со временем мне удавалось многое узнать.

– А, извините, что перебила вас. Вы начали рассказывать о второй встрече с Артуром.

– Да. В тот второй раз, когда я с ним встретился, дела на фронте ухудшились, нас слегка прижали. И вот он сидел в окопе менее чем в двадцати футах от меня. Он меня узнал, и мы поговорили. Он пригласил меня навестить его когда-нибудь после того, как окончится весь этот кошмар! – Я загнул второй палец, и поднятым к потолку оставался только указательный.

Молодая миссис Уоллес улыбнулась и покачала головой в знак неодобрения:

– И вы навестили его? Чарли, такие приглашения не следует принимать всерьез. Ох уж эти американцы! Во что превратился бы мир, если бы каждый случайный знакомый являлся к вам домой всякий раз, когда вы проявляли вежливость и приглашали его заглянуть?

– Я прекрасно знал об этом! – сказал я, защищаясь, и загнул указательный палец. – Но однажды летом девятнадцатого года я застрял в Крауборо неподалеку от его летнего дома и воспользовался возможностью наведаться в Уиндлшем. Я просто хотел выразить свои соболезнования по поводу смерти Кингсли.

Улыбка исчезла с лица Адрианы.

– Это был такой удар! Когда Кингсли отправили домой, все здесь молились о его выздоровлении, но, говорят, с самого начала надежды не было. – Ее голос зазвучал глуше и слабее – эту печаль я замечал в ней всякий раз, как упоминали войну.

Я впервые услышал о том, что они с Кингсли были знакомы, и захотел узнать подробности. Мы с ним были близкими друзьями, но я не видел его с битвы при Сомме когда Кингсли ранили. Мне снова вспомнилось то, что я знал о той бойне. Потери Британии в первый же день составили шестьдесят тысяч. Двадцать одна тысяча погибла, почти все – в первый час сражения. Помню, для одной своей статьи я подсчитал, что три процента всех британцев, погибших в Первую мировую, пали именно в этот час на этом месте.

– Вы видели Кингсли после того, как... он вернулся домой? – спросил я.

– Нет, – тихо ответила она. – Меня тогда не было в Англии. Я была во Франции, в Вердене, все то время. Я была медсестрой-добровольцем, Чарльз.

Она замолчала, поглядывая на огонь. Я попытался вспомнить все, что знал о добровольных медицинских подразделениях. Если моя исследовательская память не подводила меня, с сорока тысяч в 1914 году к концу войны их численность возросла вдвое. Любая медсестра под Верденом должна была пережить невообразимую резню. Я провел большую часть войны на Мозеле, около Шарма, и много знал о Верденском фронте.

Она снова посмотрела на меня, словно сделав над собой усилие.

– Ну, продолжайте, – проговорила она. – Так вы отправились в Крауборо поговорить с Конан Дойлом о Кингсли.

– Во время нашей последней встречи во Франции ни один из нас не упомянул о смерти Кингсли. Я хотел выразить соболезнования, поэтому, когда представилась возможность, и нанес визит.

– И с тех пор вы не видели сэра Артура? – спросила она, силясь придать своему голосу бодрый тон.

– С того последнего визита я почти о нем не вспоминал. Ни в статьях, ни в беседах я не упоминал Конан Дойла, – сказал я.

– Неужели интервью с сэром Артуром не находка для репортера, Чарльз?

– Только не для меня. Единственный интерес, который выказывает к нему пресса, – это насмешки над его увлечением спиритизмом, а я не хочу в этом принимать участия.

– В насмешках или в спиритизме? – спросила она.

– Ни в том, ни в другом, – мягко ответил я.

– Должно быть, тяжело быть репортером, когда твой друг дает повод для критических статей. – Ее глаза внезапно расширились. – Но вы ведь не станете писать о друге в колонке новостей, Чарльз?

– Ну разве что о женщине, чей муж занимает видное положение, – поддразнил ее я. – Что до сэра Артура, то новости о нем не входят в сферу моих профессиональных интересов. Кроме того, какой бы сенсационной ни оказалась новость, он все равно останется для меня отцом Кингсли.

– А вы – другом Кингсли. Но все же многие журналисты теперь относятся к нему с пренебрежением, – сказала она. – Хотя должна признать, что он сам дает для этого повод. С тех самых пор, как он впутался в эту историю с феями, он, без сомнения, выставил себя на посмешище.

Она имела в виду его статью в «Стрэнд». Главной статьей рождественского номера за 1920 год (ровно год назад) стало его совершенно наивное сочинение о двух йоркширских девочках, которые умудрились сфотографировать фей в собственном саду. Статья была проиллюстрирована такими фотографиями, какие и ребенок бы всерьез не принял.

Тут к нам присоединился наш общий знакомый Гарри Карстерс, театральный критик из «Таймс».

– Итак, на какие спектакли стоит сходить в этом сезоне, Гарри? – спросил я, приглашая его присоединиться к разговору. Как только он уселся рядом, я вновь задумался над тем, что происходило в библиотеке.

– До весны смотреть нечего, Чарльз. А там я вам подскажу. Кстати, не собираетесь ли вы, случайно, в Париж в следующую пятницу? Вот там есть что посмотреть.

– Боюсь, мой французский не слишком хорош, – честно признался я. – Не услежу за диалогами.

– Это не пьеса, мой мальчик. Это балет. Хонеггеровский «Каток» дают в следующую пятницу, и у меня есть два билета на премьеру, а пойти я никак не смогу. Если у вас найдется спутник и вы сможете выбраться...

Он взглянул на Адриану, но та пропустила намек мимо ушей. Тогда он снова обернулся ко мне. Я улыбнулся:

– Не стоит, Гарри, но спасибо за предложение.

– А теперь, Чарльз, мне нужен ваш совет. Я кое-что хочу узнать об Италии. – Он понизил голос. – Мой отец собирается открыть там дело, и я боюсь, что он все потеряет в этих беспорядках. Скажите мне правду, Чарльз. Я знаю, что вы в Ассошиэйтед Пресс имеете доступ к информации.

– О каких беспорядках идет речь, Гарри? – спросил я.

Я слышал о волнениях, устроенных фашистами в Ми«, лане год назад, но, по-моему, все улеглось.

– Вы знаете о каких. Я говорю об этом типе Муссолини и его миланских фашистах. Чарльз, это какая-то дикость.

– Прошлым летом это действительно была дикость, – согласился я.

– Эти чернорубашечники опасны и сейчас. Если их количество возрастет, зарабатывать в Италии будет небезопасно. Вырывать зубы коммерсантам! Избивать на улицах владельцев магазинов! – Карстерс ждал от меня подтверждения, и его тон свидетельствовал о том, что он не шутит.

– К концу прошлого года все разрешилось, – сказал я чтобы его успокоить. – Я слышал от нашего корреспондента, что нынешняя платформа партии куда более взвешенна. Кроме того, на последних выборах фашисты получили только тридцать пять мест в палате депутатов. – Я успокаивающе похлопал Гарри по руке, довольный, что могу применить свои знания в области европейской политики и дать практический совет другу. – Думаю, вы можете забыть о Муссолини и его головорезах.

Где-то на середине моей короткой речи, обращенной к Гарри, Адриана, принося извинения, кивнула и сложила губы в нечто напоминающее воздушный поцелуй. Затем она присоединилась к своему мужу в группе неподалеку, облагородив ее своим присутствием. Карстерс пересел в кресло Адрианы, и мы около часа сплетничали на тему информационных агентств. Большую часть времени я не мог сосредоточиться на разговоре, но беседа от этого не пострадала. Мы оба просто убивали время и пили хозяйское вино. Наконец гости начали расходиться. Я встал и пожал руки нескольким. Я уже начинал чувствовать себя как человек, который упустил удачный момент, чтобы откланяться, когда ко мне подошла горничная и поспешно провела меня в библиотеку.

Строить предположения, не зная всех
обстоятельств дела, – крупнейшая ошибка. Это может
повлиять на дальнейший ход рассуждений.

Этюд в багровых тонах^[3]

Ожидая, пока хозяин простится с гостями, я прошелся по библиотеке и снова принялся за фотографии, разбросанные почти на всей мебели в комнате. Некоторые из них были теми самыми безумными снимками из журнала «Стрэнд».

Уже несколько лет подряд Конан Дойл ставил себя в глупое положение подобными вещами. Так думали многие, и я в том числе. В 1921 году он посетил Австралию с серией лекций на тему спиритизма и написал об этом кучу статей, которые шли через телеграф Ассошиэйтед Пресс. Кстати, кое-где в этом путешествии его принимали весьма тепло. По крайней мере сообщения в австралийской прессе были весьма корректны.

Поскольку я знал его сына и поскольку сэр Артур был добр со мной во Франции, мне хотелось относиться к нему хорошо. Я был польщен тем, что он пригласил меня на прием и что ценит мои услуги. Но я был совершенно далек от спиритизма. Эта комната навеяла на меня неприятные воспоминания о неубедительных объяснениях и бессмысленных ритуалах. Я забеспокоился. При жизни родители уделяли мало внимания моему религиозному воспитанию. Затем мои приемные родители предприняли все, чтобы сделать из меня ревностного католика. Подозреваю, что на какое-то время я им и стал, но Великая война лишила меня даже остатков религиозного чувства. Хозяин дома вошел в библиотеку минут через пять после меня и, не говоря ни слова, прошел прямо к столу. Он вытащил из ящика обрывок бумаги, который опустил туда, когда нас прервала его жена. С мрачным и одновременно непроницаемым выражением лица он развернул газетный листок и молча протянул его мне. Я кивнул и начал читать записку: она была довольно небрежно нацарапана от руки коричневыми чернилами между строк большого объявления лондонской «Тайме» за прошлый понедельник. Сверху страницы стояла надпись «9 января 1922».

«Дорогой мой старый друг по Монтроузу,

мне срочно нужна ваша помощь, и взамен я предлагаю вам то, чего более не может предложить ни один человек на земле, – бесспорное доказательство общения с умершими. Вы-то понимаете, насколько это важно.

Следующая история раскроет вам, кто я.

В третьем альбоме вашего отца в клинике для душевнобольных Монтроуз внизу страницы была нарисована откинувшаяся назад обнаженная женщина. На обратной стороне был текст, рассердивший вас так, что вы вырвали страницу. Позже в моем кабинете вы выбросили и сам рисунок. При этом присутствовали только вы и я. Теперь, Артур, вы знаете, кто я такой.

Я представлю вам обещанные доказательства, но вначале вы должны использовать свое влияние, чтобы оказать мне услугу, и оказать ее быстро. В тюрьме Холлоуэй заключена женщина по имени Хелен Уикем, приговоренная к повешению. Вы должны добиться встречи с ней любого из трех перечисленных ниже лиц как можно скорее. Больше я ни о чем не прошу».

На этом записка заканчивалась. Я перевернул страницу и увидел на обратной стороне список из трех имен: Мэри Хопсон, Роберт Стэнтон и Лиза Анатоль. Напротив каждого имени был указан адрес.

Конан Дойл протянул руку, и я возвратил ему листок.

– Что вы об этом думаете? – спросил он с мрачным выражением, бросая страницу газеты на стол.

– Думаете, она написана кровью? – спросил я, имея в виду необычный цвет чернил.

– Возможно, но это не самое интересное. Что вы думаете о его обещании?

Этот вопрос вел в ту самую область, в которую я менее всего желал заходить, но мне не хотелось и возражать моему любезному другу. Все знали, что знаменитый романист сейчас посвящает практически все свое время пропаганде спиритизма. Я же не хотел, чтобы он начал рассуждать на тему «общения с умершими», и особенно не хотел, чтобы он спрашивал о моих взглядах на этот предмет.

– Вы знаете человека, написавшего это? – спросил я вместо ответа.

– Знал, и довольно хорошо. Это доктор Бернард Гассман. Он был старшим психиатром в клинике в Шотландии и лечил моего отца. – Он слегка отвернулся от меня со странно смущенным видом.

– И вы уверены, что записка от него?

– Описание альбома вполне точно. – Он помедлил. – Он упоминает о том, что я пришел в ярость из-за замечаний об отношении британского правительства к ирландцам, которые мой отец написал на обороте. Я вырвал нижнюю часть страницы, – продолжал он, не глядя на меня.

– Но другие люди могли видеть ее и раньше, – предупредил я.

– Отец написал это в то самое утро. Доктор Гассман повел меня в палату отца, пока тот совершал прогулку с другими пациентами. Гассман хотел показать мне рисунок женщины и обсудить его, но, прочитав слова на обороте, я оборвал его и скомкал страницу. Я взял обрывок с собой и выкинул его в мусорную корзину у него в кабинете.

– Но может, рисунок попался кому-то на глаза после этого? – спросил я с возросшим интересом.

– Кто бы его ни увидел, не придал бы этому значения: просто-напросто обрывок среди газет, – ответил он с нажимом, – Этот рисунок мог что-то значить только для отца, а отец умер в тысяча восемьсот девяносто третьем году. Я все хорошо помню, и я тщательно проверил альбом. Он все еще у меня. Отсутствующий фрагмент выглядит точь-в-точь как он описывает: страница оборвана снизу примерно на одну пятую.

– Признаюсь, что доказательства звучат весьма основательно, – согласился я. – Действительно, похоже, что письмо написано этим доктором. Когда вы видели Гассмана в последний раз? Та страница вырвана из «Таймс» за этот понедельник, – сказал я, указывая на записку, которую Конан Дойл положил на стол.

Он повернулся ко мне:

– Доктор Гассман умер несколько лет назад, Чарльз. Я знал, что он мертв, но, когда во вторник получил записку, еще раз проверил. Гассман умер здесь, в Лондоне, в тысяча девятьсот девятом году, здесь же и похоронен. Если бы он был жив, ему было бы сейчас почти девяносто. Я что, должен поверить, что мертвец написал эту записку?!

– Так кто же послал ее? – спросил я.

– Одно дело – кто послал ее, второе – кто доставил. Предваряя ваши расспросы, скажу: нет, ее доставил не дряхлый старик. Двое из моих слуг, выглянув в окна подвала, заметили, как ее принесли. Ее оставили у входа под молоточком. Одна служанка сказала, что ее принес мужчина, потому что видела мужские ботинки, а другая – что женщина, потому что видела черное платье.

От удивления я лишился дара речи. Конечно, прочитать записку от мертвеца – вещь невероятная, но я знал, что Конан Дойлу это невероятным не покажется. Тогда я высказал догадку:

– Сегодня пятница, тринадцатое число. В моей стране этот день считается опасным: неудачи и все такое. Может, это была тщательно подстроенная шутка?

Он медленно покачал головой в знак несогласия.

– Как я уже сказал, я получил ее не сегодня. На сегодня просто был назначен прием. Однако вы гораздо более суеверны, чем о вас говорят, мой мальчик, – сказал он со смешком.

– Нет, конечно нет, но ведь должны быть какие-то разумные объяснения. – Безусловно, я не был суеверным, но более всего я не хотел высказывать собственные взгляды на спиритизм, приметы, фей или... – Когда вы в последний раз видели Гассмана?

– В девяносто втором году, незадолго до смерти отца. В клинике в Шотландии. Гассман, очевидно, переехал в Лондон через несколько лет после этого. Он практиковал здесь в благотворительной больнице Мортона Грейвза в Западном Лондоне, если точнее, то в Ричмонде-на-Темзе. Там и умер.

– Вы ему симпатизировали? Доверяли? – спросил; я, поднимаясь с кресла, которое вдруг стало слишком тесным. Я сделал несколько шагов и повернулся к Конан Дойлу.

– Он был довольно толковым малым, а то, что я выяснил на этой неделе, доказывает, что коллеги его уважали. Мой друг-гипнотизер высокого мнения о его статьях, посвященных медицине. Но не могу сказать, что он мне нравился. В нем было высокомерие, иногда встречающееся в пожилых врачах. Он не считал своих пациентов за людей – или так мне казалось.

– Но доверяли ли вы ему лично? – Я не мог поверить, что обсуждаю письмо от покойного доктора, как будто такое вообще возможно.

– Да, я ему доверял. Видите ли, в нашей семье именно я нес ответственность за отца, после того как он был отправлен на лечение. Я подписывал счета на выплаты из трастового фонда, созданного моей старшей сестрой для ухода за отцом. Только я навещал его. Много лет подряд при каждом посещении отца я подолгу беседовал с Гассманом. Мне приходилось доверять ему, – Он поднялся и сунул руки в карманы, затем вытащил и нервно переступил с ноги на ногу. – Кстати, в восемьдесят девятом мы с ним вместе посетили профессора Мило де Мейера в Саутси. Вы слышали о нем?

– Пожалуй, нет.

– Он читал лекции о месмеризме для врачей. Демонстрация его техники гипноза, мягко выражаясь, не оправдала ожиданий. Я считал де Мейера скорее ярмарочным фокусником, а не врачом.

Я снова отошел от стола и повернулся к хозяину дома. Мне не хотелось обсуждать с ним проблемы месмеризма.

– А что же альбом? Кто еще видел его, кроме Гассмана?

– Думаю, никто. Я храню его в библиотеке в загородном доме, под замком. В клинике Монтроуз Гассман порой показывал мне альбомы, что забирал у отца. Доктор Гассман придерживался теории, что они могут пролить свет на его душевное состояние. Сам я никогда не показывал альбомы никому из родных. Мы не часто разговариваем об отце, и, уж конечно, не о последних годах его жизни.

– О таком не говорят, – откликнулся я, поскольку не придумал ничего лучше.

– Именно так. Из-за этого люди могут начать опасаться за самих себя. Наследственность и все такое.

– Но вы сохранили альбомы? – спросил я.

– Из сентиментальных побуждений. К тому же отец был талантливым художником. Даже опередил время. Знаете, он проектировал прекрасные здания для завода в Эдинбурге.

– И никто не мог знать о случившемся? Никто не присутствовал, когда вы вырвали страницу?

– Нет. Полагаю, Гассман мог описать кому-нибудь эту сцену, но самого рисунка не видел никто. Видите ли в этом-то и проблема. Вы знаете, над чем я сейчас работаю, – да все это, впрочем, знают. Это письмо может привести меня к настоящему открытию, если это не подделка.

Так вот в чем дело. Я понял, к чему он клонит: пытается вовлечь меня в какие-то спиритические расследования, которые не только отнимут у меня время, но и навредят моей репутации.

– Но ведь это, вполне вероятно, и есть подделка.

Я всматривался в лицо Конан Дойла. Доказательство истинности спиритизма стало для него чуть ли не профессиональным интересом. Он посвятил ему всего себя, при этом лучше, чем кто-либо другой, знал, насколько это вредит его репутации.

– Существует большая вероятность того, что это подделка, – согласился он. – Я уже пару раз подвергался унижению. – Он помедлил в ожидании ответа, но я промолчал. – Вот поэтому мне и нужны вы. Если вы займетесь этим делом, никто не догадается, что я обратил внимание на записку. В зависимости от того, что вы обнаружите, я решу, продолжать ли расследование. Мне не придется признавать, что я в этом участвую, до тех пор пока все не разрешится тем или иным образом. Я навел справки об этой женщине – ее повесят через неделю. В этом смысле речь действительно идет о жизни и смерти.

– Полагаете, у вас получится осуществить то, о чем просят в записке? – указал я на листок бумаги на столе. – Вы можете провести кого-либо в камеру смертников?

– Естественно, и, как намекает эта записка, это могут очень немногие. Для этого требуется человек с существенным влиянием.

Я обдумал его просьбу. Вероятнее всего, никто об этом не узнает, а я окажу услугу человеку, обладающему «существенным влиянием».

– Так вы хотите, чтобы на встречу со смертницей отправился вместо вас я?

– Я хочу, чтобы завтра вы приехали в Уиндлшем. Я покажу вам альбом и расскажу, что уже успел узнать. – Он положил мне руку на плечо. – Когда я наводил о вас справки, вас рекомендовали как совершеннейшего скептика в подобных вопросах. Но поверьте, в этом деле мне и нужен скептик, – добавил он с подчеркнутой искренностью.

Я был совершенно убежден, что спиритисты разделяются на две категории плутов и глупцов. Конан Дойла я отнес бы ко второй. Хуже того, я подумал, что, вероятно, душевная болезнь его отца постигла и сына. К тому же я никогда не занимался расследованиями подобного рода. Не по душе мне что-то соседство тюрем и виселиц.

– Безусловно, – сказал я. – Я приеду в Крауборо утренним поездом.

Не успели эти слова сорваться у меня с губ, как я уже недоумевал, как это произошло. И так же быстро понял, 'что никаким способом не мог бы отклонить просьбу Конан Дойла.

Мы снова пожали друг другу руки, он сказал, что заберет меня завтра на станции, поскольку собирается выехать в Уиндлшем на автомобиле рано утром. Когда я покинул библиотеку, в гостиной не было никого, кроме двоих слуг, наводивших порядок. Я вышел на улицу; замаячила перспектива бодрящей прогулки длиной примерно в милю. Я оставил машину дома и приехал на такси, надеясь, что меня кто-нибудь подвезет. Теперь для этого было уже поздно.

Однако все вышло иначе: не успел я пройти и ста футов, как услышал сзади шум подъезжающей машины. Когда она медленно проезжала мимо меня, я обернулся и увидел, кто сидел за рулем.

Женщины по природе скрытны и сами хранят
свои секреты.

Скандал в Богемии^[4]

– Вы замерзнете, мистер Бейкер, – произнес голос из машины.

Я немедленно узнал Брайана Донливи, клерка, работавшего в Уайтхолле, и моего хорошего друга, который тоже был на приеме.

Я нагнулся и, заглянув в машину, увидел, что с ним был Том Куртленд. На приеме я немного с ними пообщался. Мы регулярно встречались, чтобы пропустить пинту в «Улане», ночном пабе возле моего дома в Пимлико. Для моей работы требовалось иметь друзей среди нужных государственных служащих, но эти двое были моими друзьями еще с войны, выжившими. Их я никогда не использовал для выуживания информации. В результате я часто получал ее, хоть они прекрасно знали, что я американец.

Я не мог понять, почему они все еще здесь, ведь прием закончился уже давно. Не успел я задать вопрос, как Брайан предложил заехать в «Улан». Поскольку он был на машине, а паб находился всего в нескольких сотнях футов от моего жилья, я с радостью согласился.

«Улан» располагался в современном здании, но оформлен был так, чтобы напоминать о раннем Возрождении. Кружевной накрахмаленный воротничок выглядел бы вполне уместно в зале, где стены обиты темными панелями. На них даже висели некоторые подлинные образцы оружия вперемежку с портретами, казавшимися скорее голландскими, нежели английскими. В этот поздний час заведение было почти пустым, и мои друзья без труда отыскали столик. Было ясно, что они хотят поговорить со мной конфиденциально, и, пока официантка не отошла, мы обменивались самыми банальными фразами.

Наконец Брайан Донливи с хитроватым выражением лица объявил:

– Должен сообщить, что на этой неделе вовсю склонялось твое имя, Чарльз.

– Склонялось? – повторил я с усмешкой.

Донливи был известным шутником, и я чувствовал, что меня собираются разыграть.

– Да, именно склонялось, – подтвердил Том.

– То есть не «превозносилось» и не «упоминалось», – пошутил я в ответ. Однако я занервничал. Я бы не хотел, чтобы мое имя слишком уж часто всплывало в тех кругах, где они вращаются.

– Нет, – сказал Донливи. – «Склонялось» – вот что я сказал, и сказал всерьез.

– Склонялось на все лады, – откликнулся Куртленд. Затем оба стали смеяться.

Это настораживало, но я не позволил себе выказать беспокойство. Мне пришлось позволить им шутить дальше.

– Итак, что же новое вы услышали обо мне? – спросил я. – Я немецкий шпион или все же американский?

Брайан Донливи прекратил смеяться и понизил голос.

– На самом деле все гораздо неприятнее, Чарльз. Нечто гораздо более личное...

– Ходят слухи, что у тебя кое-что с женщиной, гораздо превосходящей тебя по положению, старик, – вмешался Куртленд.

Он улыбался, но глаза его были серьезны. Куртленд был благоразумным молодым человеком с хорошим положением. Если уж он обеспокоился, я ни в коем случае не должен отнестись к этому легкомысленно.

Если люди заметили мое излишнее внимание к Адриане Уоллес и сплетничают, это чревато большими неприятностями.

– Слухи? – переспросил я. – То есть об этом действительно говорят?

Донливи махнул своим пивом в мою сторону:

– Некоторые утверждают, что некую миссис У., под каковой я разумею персону, состоящую в браке с джентльменом, чья фамилия начинается на букву «У», слишком уж часто встречают в обществе некоего американского репортера И когда это говорят, Чарльз, то приподнимают брови.

– Когда это склоняют, – со смешком вставил Том Куртленд и взглянул на меня в ожидании реакции.

Я надеялся, что никак не реагировал, но не мог поклясться, что не покраснел.

– Я догадываюсь, что именно я и есть этот американский репортер, но какая же из многих женщин, с которыми я встречаюсь и беседую, является таинственной миссис У.? – Мой голос зазвучал выше на октаву.

На мгновение мои друзья переглянулись со смущенным видом. Мое мнимое неведение не обмануло их ни на минуту.

– Ладно, хватит глупостей. Нехорошо с нашей стороны смеяться над тобой, Чарльз. Это была неудачная шутка, – сказал Куртленд.

От этого ситуация стала еще хуже. Я понял, что он подумал, что смутил меня, заговорив о том, что я хотел бы скрыть.

– Конечно. Прости, приятель, – подхватил Донливи, откидываясь на спинку стула.

Я поприветствовал их своим стаканом, выказав воодушевление, которого на деле не испытывал.

– Считайте, что я вас простил. – Я немного помолчал и заметил: – Но все же не годится вводить людей в заблуждение. Мне стоит более открыто заявлять о своем профессиональном интересе, когда я беру интервью у замужней женщины с положением, не так ли? – Я полагал, что вновь овладел голосом.

Том и Брайан обменялись быстрыми взглядами.

– Да, сегодня на приеме ты не облегчил свое положение, приятель, – сказал Куртленд. – Ты был даже чересчур общителен.

Лицо Донливи заметно посерьезнело.

– Совершенно верно, Чарльз, совершенно верно, – согласился он. Потом прибавил: – Слушай, пока еще не говорят ничего действительно неприятного. Просто ребячество: выдумки из зависти, обычные сплетни, Чарльз, нет ничего хуже скучающих бюрократов.

– Том, ты думаешь, что эти разговоры воспринимаются всерьез? Брайан? – спросил я тихо. – Последнее, чего бы мне хотелось, – это доставить неприятности другу.

Я чувствовал себя виноватым в том, что флиртовал с Адрианой Уоллес, и еще более виноватым за все те фантазии, которым предавался в ее отношении в последнее время.

– Все успокоится. Пару раз мы за тебя вступились. Сомневаюсь, что об этом еще будут говорить, – ответил Донливи, но почему-то я ему не поверил.

Куртленд потрепал меня по рукаву:

– Чарльз, все успокоится. Речь идет о карьере многих людей. – Он помолчал и сказал: – И твоей тоже.

Я кивнул с видом, который, как я надеялся, выразил благодарность, а не унижение. После еще одной порции крепкого и чипсов эта тема отошла на задний план. Однако я все еще корил себя за собственную глупость. Как можно быть таким беспечным? Мне казалось, я успешно скрываю то, насколько меня тянет к Адриане, даже от себя самого, не говоря уже о других. Очевидно, мне это не удалось. До такой яркой и популярной женщины, как Адриана, конечно же, тоже дойдут подобные слухи. Она возненавидит меня за то, что я сделал ее предметом разговоров «завистливых и скучающих сплетников».

Наконец я расстался с друзьями и отправился домой. Я отклонил их предложение подвезти меня, сказав, что идти очень недолго. На самом деле я надеялся что ночной воздух взбодрит меня.

Я прибыл в «Капитан», отель, где остановился, вскоре после полуночи. Во время прогулки я пытался придумать, как бы мне под благовидным предлогом уклониться от этого дела с Конан Дойлом. Когда я дошел до отеля, некоторые весьма благовидные предлоги уже начали приходить мне на ум. Через час я бы довел все до совершенства, если бы меня оставили в покое и дали подумать, но, уже зайдя в холл, я понял, что мне не суждено остаться одному.

До того как я увидел ее, я узнал аромат духов, потому что на приеме постоянно его чувствовал. Запах привел меня прямо к ней. Адриана Уоллес читала старый номер «Стрэнда» в удобном кресле справа от входной двери. На плечи была накинута шуба, у ног стоял небольшой саквояж.

– Вы раньше, чем я предполагала, Чарльз, – сказала она.

– Вы присутственнее, чем я предполагал.

– А что, в Аризоне говорят «присутственнее»? – спросила она, поднимаясь, так что ее лицо оказалось на одном уровне с моим.

Я подошел и поприветствовал ее легким, допустимым в обществе поцелуем в щеку.

– Где Фредди, Адриана? – спросил я, оглядывая холл. Я не обнаружил ее мужа., но, к своему великому облегчению, не обнаружил и никого другого. Тогда я прошептал: – Нет, в Аризоне говорят: «Где, черт побери, ваш муж, мэм?»

– О... – Она встала, скинула шубу и уложила ее на кресле. – Что ж, тамошним жителям не хватает утонченности. Мы здесь так никогда не говорим. – Она повернулась ко мне спиной и, поднимая саквояж, указала рукой в сторону лифта. – Фредди незаметно ускользнул из города, чтобы провести остаток уик-энда с другом. Он был бы признателен, если бы до утра понедельника я не попадалась ему на глаза. Могла бы, как обычно, остаться дома – быть может, так и надо было сделать, – но и здесь я могу прекрасно не попадаться ему на глаза. – В ее голосе безошибочно различался гнев.

– О, не думаю, что это возможно, миссис Уоллес, – сказал я шепотом. – Это не то место, где вам стоит рисковать проводить уик-энд, как бы вы ни были сердиты. Пимлико не так уж «не на глазах».

– Возьмите мою шубку, Чарльз, и давайте уйдем из этого «слишком публичного» холла, раз так.

– Право же, Адриана, – сказал я, поднимая ее меха, – я напою вас кофе, но затем вам придется уйти. Вы не можете позволить себе сплетен, которые из-за этого начнутся.

– Вы полагаете, что я пьяна, Чарльз? – резко спросила Адриана, и внезапно я осознал, что она совершенно трезва.

Мы быстро прошли к лифту, стоявшему на первом этаже. Я почувствовал облегчение оттого, что мы хотя бы быстро скроемся с глаз любого, кто может войти.

– А как же Фредди? – спросил я. – Что бы он сказал, если бы узнал, где вы были в его отсутствие? Кстати, куда он отправился в такой час?

– Он с Родни, и они захватили с собой работу. Официально это рабочая поездка в охотничий домик Фредди. Фредди знает, что делает, – он уже не мальчик. Он никогда не даст ни малейшего повода для скандала.

Ее ответ показался мне странным, поскольку ситуация грозила скандалом вовсе не Фредди. И он, безусловно, не объяснял, почему Адриана находится здесь, но у меня слишком много всего было на уме, чтобы размышлять о происходящем. В считанные секунды мне удалось доставить ее до моего номера и войти, никого не встретив. Я уже усвоил, что Адриана Уоллес любит представляться современной и независимой, но это переходило всякие границы. Ни одна женщина, хоть немного дорожащая репутацией, не могла так себя вести: навещать мужчину в его жилище, особенно посреди ночи.

Когда мы оказались у меня в комнате, я подумал, что, возможно, Адриана пожалеет о том, что сняла свои меха. Пока меня не было, газ отключали, и стало холодно. Я накинул на Адриану ее меха и препроводил к моему любимому креслу.

– Завтра утром мне надо отправиться в Восточный Сассекс, – сказал я, она же свернулась клубочком и пристроила голову на мягком подлокотнике.

Она вела себя очень непринужденно, словно прекрасно знала и это кресло, и мой номер, что, разумеется, было невозможно. Насколько я знал, она никогда не бывала в моем отеле и уж тем более в моих комнатах. Но, глядя на нее сейчас, можно было бы поверить в противоположное.

– Или мы можем отправиться в Восточный Сассекс вместе и не попадаться на глаза там, – откликнулась она на мое утверждение.

– Вы не можете поехать со мной! – почти выкрикнул я.

Я подумал о недавнем разговоре с Куртлендом и Донливи. Что бы они сказали о моей репутации, если бы видели меня теперь? Это все казалось в высшей степени несправедливым, поскольку у нас с Адрианой не было романа и я не пользовался теми благами, которые мог бы получить взамен испорченной репутации.

– Полагаю, мы могли бы отправиться одним поездом, – продолжала она, словно не слыша меня. – Но нельзя, чтобы нас видели вместе, по крайней мере близ Лондона. А вы собираетесь к Конан Дойлу? – Адриана поглубже уселась в кресло. – Крауборо ведь в Восточном Сассексе?

– Не знаю, могу ли говорить, куда я собираюсь, и вы, конечно, не поедете со мной, – сказал я со всей возможной суровостью.

Я не мог понять, дразнит ли она меня, но не мог позволить себе шутить с ней, если она была серьезна. Провести уик-энд с замужней женщиной, особенно с женой члена парламента, – что может быть неосторожнее?

– Не знаю, могу ли я вот так находиться в вашем номере, – резонно возразила она. – Но тем не менее я здесь. Так это что, тайная правительственная встреча?

Она явно не собиралась относиться к нашему разговору серьезно. Что бы ни было у нее на уме, она намеревалась контролировать ситуацию.

– Я уезжаю, чтобы кое с кем повидаться, вот и все. Хотите выпить?

Я тотчас же пожалел, что задал этот традиционный вопрос. Если она не пьяна – а она пока не была пьяна, – я решительно не желал помогать ей в этом.

– Я приготовлю напитки, пока вы переоденетесь во что-нибудь более удобное, – сказала она, выбравшись из кресла и направляясь к подносу с бренди. Проходя мимо меня, она провела пальцем по моей груди.

– Я не собираюсь переодеваться ни во что более удобное! Мне и так хорошо, – сказал я.

– Удивительно, что вы не замерзли! – крикнула она из другого конца комнаты.

К тому времени, как она вернулась с бокалами, я прибавил газу. В комнате было определенно прохладно и я подумал, не надеть ли мне халат вместо куртки, но не знал, как это воспримет Адриана.

Она словно читала мои мысли:

– Здесь холодно, Чарльз. Накиньте что-нибудь. У вас есть халат? А что вы держите для гостей? У вас, случайно, нет двух халатов? Я не могу спать в пальто и не собираюсь ложиться в этом платье в холодную кровать. Оно обошлось мне в десять фунтов и совсем еще новое.

Мне пришло в голову, что за эти деньги я мог бы несколько раз сводить ее в приличный ресторан. Подобные странные аналогии часто приходят мне на ум. Это оттого, что по роду занятий мне приходилось все пересчитывать в разных валютах. Я приобрел привычку переводить деньги в обеды, буханки хлеба или банки с консервами. Таким образом деньги становились для меня чем-то реальным. За это платье можно было бы купить более тысячи буханок первосортного хлеба.

– Вам не понадобится халат, Адриана, и не понадобится ложиться в кровать. Во-первых, у меня нет комнаты для гостей и...

Казалось, она не слушает, цедя бренди и глядя в пространство. Что она видела в этой странной дали, я не мог понять.

Я вернулся к горелке в камине и прибавил газ на самую большую мощность.

– А у вас не найдется теплой пижамы? – спросила она. – Наверняка есть.

Я вспомнил, что на Рождество мне как раз подарили пижаму, которую я еще ни разу не надевал.

– Да, и вполне приличная.

– Вы хотите, чтобы я надела пижаму или халат? Решайте быстрее, Чарльз. Я хочу снять это платье.

Стало ясно, что Адриана не имела ни малейшего намерения удаляться в ночь. Мне оставалось только смириться и подумать, как устроить все наилучшим образом. Более того, мне надо было придумать, как ей выбраться отсюда завтра, чтобы наши имена снова не стали «склоняться». Признаюсь, что мне предстояло решить, смогу ли я заняться с ней любовью. Я даже тешил себя мечтами, что она оказалась здесь именно ради этого. Я вытащил из ящика новую пижаму и протянул ей.

– Адриана, я пойду переоденусь. Вы можете надеть это, – сказал я с ноткой смирения. – Туалетная комната за кухней, вы могли заметить. Можете переодеться там.

Она встала, уронила меха на кресло и повернулась ко мне спиной:

– Там сверху три пуговицы, Чарльз. Будьте так добры...

– А вы сами не можете?...

– Нет, не могу, Чарли. Их трудно достать. Мне помогают одеваться, но здесь нет никого, кроме вас. Надо, ко нечто, изобрести что-нибудь получше пуговиц на спине, вы не думаете? Пожалуйста, окажите мне услугу, Чарльз.

Я удовлетворил ее просьбу и расстегнул три пуговицы. Похоже, в плечи платья была вшита пружина, потому что, как только я расстегнул его, она сбросила его одним движением и сжала рукой у груди. На ней была сорочка, но я не представлял, как она смягчит испытание, которое мне предстояло. «Американский журналист уличен в прелюбодеянии». Я был уверен, что скоро буду читать подобные заголовки. Или еще хуже: «Американец обнаружен в луже крови. Подозревается член парламента».

– Чуть позже я хочу услышать, что вы намереваетесь делать в Восточном Сассексе, – сказала она, подхватив пижаму и направляясь в туалетную.

– Я не собираюсь рассказывать вам, что собираюсь делать в Крауборо. Вы на машине? – спросил я, когда она вышла из комнаты. – Можете уехать завтра домой?

Ответа не последовало.

Я пошел в спальню, переоделся в пижаму и халат и вернулся через несколько минут.

Она стояла прямо у газовой колонки, дрожа в моей новой пижаме.

– Я знаю, что вы не собираетесь мне ничего говорить, Чарльз. Но позвольте мне кое-что вам сказать.

– Что такое? – спросил я, отодвигая ее, чтобы самому встать поближе к теплу.

К моему удивлению, она положила руку мне на плечо, повернула мое лицо к себе и посмотрела прямо мне в глаза.

– Конан Дойл не дурак, что бы о нем ни говорили. Это первое. И второе: у него достаточно влияния, чтобы с ним считались в определенных правительственных кругах. Он легко смог бы разрушить вашу карьеру, вот так. – Она щелкнула пальцами. – Поэтому даже не помышляйте ни о каких разоблачениях в отношении его. Я говорю серьезно. – В ее тоне звучали типичные нотки старшей медицинской сестры. Она вполне соответствовала роли, и наш предыдущий разговор раскрыл мне, где она этому научилась.

– Обещаю, что не буду его недооценивать, – сказал я.

– Уж будьте любезны. Фредди присутствовал на его дебатах с Джозефом Маккейбом прошлым мартом в Куинс-Холл. А вы их не слышали?

– Вы шутите? Билетов не было даже у перекупщиков.

– Так вот, Артур был великолепен, говорит Фредди. Спиритисты продемонстрировали свою силу. Фредди говорит, что не хотел бы дискутировать с ним, а Фредди не последний человек в том, что касается дебатов.

– Знаю, – сказал я. – А я, в свою очередь, не хотел бы обсуждать с ним ваше нынешнее местонахождение. Так что же происходит, миссис Уоллес? Раз уж вы решили прийти сюда, я не стану притворяться, что меня это не радует. – Я по-братски обнял ее за плечи и развернул обратно к огню. – Однако что же все-таки происходит?

– Я не хочу сейчас об этом говорить. Возможно, завтра. Я расскажу вам обо всем в Крауборо, когда мы сядем в поезд, – сказала она, прислоняясь ко мне. – А сегодня просто найдите мне местечко, где я могла бы поспать. – Она опустила взгляд и понизила голос: – Любое, только не дома в одиночестве. – После паузы она добавила: – Будьте джентльменом, Чарли. Ложитесь в кресле, а мне уступите кровать.

Я смирился с двумя обстоятельствами: во-первых, она проведет ночь в моем номере, соглашусь я на это или нет; во-вторых, она не отстанет от меня, когда я поеду в Крауборо.

– Итак, тогда поезд, – сказал я. – Да поможет нам Бог, когда это станет известным.

Она помолчала с полминуты.

– Если подумать, то лучше поехать на разных поездах. Я выеду позже и встречусь с вами в маленьком пабе в гостинице напротив станции, если я правильно помню, около пяти часов. – Потом она прибавила: – Давайте остановимся там?

Я не знал, как ответить.

– Заказать два номера? – спросил я, рассудив, что, раз уж она пришла ко мне домой и надела мою пижаму, я могу позволить себе один дерзкий вопрос.

– Да, два номера, Чарли, хоть это и не имеет значения. Если нас застанут в одном отеле за городом в январе, это все равно что застать нас в одной постели. – Она повернулась ко мне и мягко проговорила – Все в порядке, Чарли. В это время года там никого нет – во всяком случае никого, кто сам бы хотел быть замеченным. Мы будем ходить опустив голову, закажем два номера, и я обо всем расскажу вам завтра вечером. Мне нужен друг – такой, который не связан с моей семьей или делами Фредди. Мне нужен свежий воздух.

С этими словами она прошла ко мне в спальню и закрыла дверь.

Поверьте мне, нет ничего более неестественного,
чем банальность.

Установление личности^[5]

Около одиннадцати утра в воскресенье я оглядел внушительную библиотеку в просторном загородном доме в Уиндлшеме и стал ждать, когда мой хозяин вернется с чаем. В доме не было заметно присутствия слуг, а Конан Дойл настоял на том, чтобы мы выпили по чашечке перед началом разговора. После поездки на поезде, а потом еще и на машине это проявление гостеприимства обрадовало меня. Библиотека не походила на лондонскую: ни следа беспорядка. Более того, казалось, что в этой библиотеке никто вообще не работает. Многие книги были в кожаных переплетах, и все они аккуратно располагались на прочных резных полках. Комната была меблирована с явным намеком на роскошь. Когда мы приехали, в камине приветливо горел огонь. Я предположил, что Конан Дойл сам развел его перед тем, как поехать в Крауборо и забрать меня.

На большом пустом столе покоился раскрытый альбом. Я подошел к нему и осмотрел не прикасаясь. Он был открыт на развороте, покрытом рисунками и карандашными записями. Нижняя часть правой страницы под номером двадцать пять была оторвана примерно на одну пятую. На этой же странице был большой рисунок коричневой хищной птицы в полете, выпустившей когти, словно готовой схватить жертву. От нее был оторван только небольшой кусок крыла. Я как раз переместил внимание на левую страницу, когда дверь открылась и вошел Конан Дойл с подносом.

– Итак, вы уже увидели рисунки?

– Я только начал рассматривать эти страницы. Это тот самый альбом, который упоминается в письме?

– Да, именно он. И та самая страница. Под птицей была изображена обнаженная женщина. Она наклонялась к левой странице и представляла собой почти зеркальное отражение одетой женщины наверху от птицы. Ее лицо напоминало лицо девушки по центру противоположной страницы: те же темные короткие волосы. Я вырвал страницу из-за слов, написанных на обороте. Взгляните, Чарльз.

Я перевернул оборванную страницу и увидел другие наброски и текст. Чернилами были нарисованы двое полицейских в форме, у каждого в одной руке был штык, а в другой – плачущий младенец. На заднем плане на колени опустилась женщина с встревоженным лицом и простертыми к небу руками. Там же находилась небольшая группа людей. Под рисунком по центру был заголовок «Выселения в Олпрерте». Под заголовком была ссылка на выпуск «Данди Эдвертайзер» от 18 апреля 1889 года. Я не успел разобрать слов.

– Кстати, наверху двадцатой страницы есть довольно похожее изображение Гассмана, – сказал Конан Дойл, склоняясь над заварочным чайником и наполняя его кипящей водой.

Я открыл эту страницу и увидел слегка гротескный портрет привлекательного мужчины с аккуратной небольшой бородой и слегка редеющими волосами.

Он продолжал:

– Одним из отклонений моего отца была бурная реакция на ирландский вопрос – ведь наш род происходит оттуда, хоть я и родился в Шотландии. Когда речь заходила об Ирландии, отец мог быть весьма резок. Его братья даже выходили из комнаты, стоило ему только коснуться этой темы. Его замечания порой граничили с неблагонадежностью, я же в то время поддерживал противоположные взгляды гораздо более горячо, нежели сейчас. С моей стороны это было так же неразумна. С сожалением должен признать, что ни он, ни я не проявляли должной сдержанности в суждениях.

Он принес мне чашку и указал на надпись на верху порванной страницы. Можно было различить, что заметка касалась ареста «семейства, включая двух младенцев четырех и шести месяцев отроду». Затем следовало упоминание об австрийцах в Венгрии. Остальная часть записи отсутствовала.

– И это так разозлило вас, что вы вырвали страницу? – спросил я, дочитав до конца.

Он кивнул:

– Это имело отношение к спору, состоявшемуся между нами за несколько недель до того. В том споре я повел себя очень нетерпимо и, боюсь, позволил себе несколько личных выпадов. Таким образом, отец отомстил мне, или так, по крайней мере, мне тогда показалось. Как глупо со стороны взрослого человека поступать подобным образом! Особенно с моей стороны: ученого мужа, доктора и прочее. Полагаю, я сам вел себя как душевнобольной, – Конан Дойл немного помолчал и продолжил: – Бедный папа. Ему ничего не оставалось делать, кроме как рисовать, злиться на Англию – и спорить со мной. Я плохо с ним обращался.

Мне нечего было сказать, и я сменил тему:

– Значит, вы хранили альбом все это время.

– Да. Когда я понял, что натворил – порвал его личный альбом, – я смутился. Я и видеть-то его не должен был, а уж рвать тем более. И, кроме того, на обратной стороне был этот отличный рисунок Мне стало стыдно и неловко. Помню, Гассман бросал на меня гневные взгляды – ну, вы понимаете. Я положил обрывок в карман и унес. Позже я выбросил его в мусорную корзину в его кабинете. Бесполезно было пытаться восстановить страницу. Рисунок был сделан весной тысяча восемьсот восемьдесят девятого года. У меня сохранились все его альбомы. Их несколько.

– Значит, Гассман мог запомнить это происшествие?

– Разумеется.

– Или же рассказал о нем кому-нибудь – кому-то, кто запомнил.

– Конечно, это возможно, но маловероятно. В истории его взаимоотношений с пациентом и его семьей это было лишь малозначащим эпизодом. Ему пришлось что-то объяснить отцу – или же ничего ему не объяснять. Что бы он ни решил сделать, ему было бы этого достаточно, чтобы запомнить, но вряд ли это обсуждалось в больнице. Боже мой, дорогой мой, какие странности случаются в клинике для душевнобольных каждый день!

Объясняя это, он не сводил глаз с альбома, положив руку на остаток страницы. Наконец он отвернулся от стола и отошел к камину.

Я вернулся к расспросам о докторе Гассмане:

– Почему вы решили, что он все еще помнит об этом, если он... еще жив?

– Потому что я уже в то время был немного известен. Это звучит нескромно, но это правда. Поэтому Гассман мог это запомнить. И поскольку я тогда был так взволнован, он мог предположить, что я тоже вспомню, если он приведет мне несколько деталей.

– В последний раз вы сказали, что Гассману было бы сейчас очень много лет, будь он жив. Расскажите мне подробнее о нем и о больнице с самого начала, – попросил я.

Дойл жестом пригласил меня сесть возле стола. Сам он опустился на дубовое вращающееся кресло по другую сторону, несколько минут собирался с мыслями и заговорил:

– Мой отец, Чарльз Олтамонт Дойл, был помещен в Королевскую больницу для душевнобольных Монтроуз весной тысяча восемьсот восемьдесят пятого года по приказу об опеке. – Здесь он запнулся и некоторое время собирался с духом, прежде чем продолжить. – Он находился там до начала девяносто второго. Потом его перевели в Королевскую лечебницу в Эдинбурге, потом в Крайтоновский королевский институт в Дамфрисе весной того же года. Там он скончался в октябре девяносто третьего. – Он снова умолк и целую минуту молча пил чай.

Такая долгая пауза в разговоре знакомых может показаться невыносимой, и я уже пытался придумать, что бы сказать, когда он вновь заговорил:

– Доктор Гассман был лечащим. врачом отца с начала восемьдесят шестого года до того момента, когда папа покинул Монтроуз, то есть в течение шести лет. Мы с ним довольно близко познакомились.

Я понимал, что в Викторианскую эпоху он рисковал навлечь на себя осуждение пуритански настроенного общества, навещая отца в сумасшедшем доме.

– Вы ведь тогда немного рисковали репутацией?

– Не могу сказать, что мысль об этом не приходила мне на ум, – ответил он, – но в любом случае именно так я познакомился с Гассманом.

– А вы встречались с ним после того, как ваш отец покинул Монтроуз? – продолжил я.

– Никогда. После кончины отца он прислал мне письмо с соболезнованиями, значит, он следил за течением событий еще более полутора лет. А может, просто прочел некролог. Я написал Гассману короткое письмо с выражением признательности, но ответа не получил и больше никогда о нем не слышал. – Сэр Артур посмотрел прямо на меня. – До...

– Возможно, до настоящего момента, – закончил я. – А сколько ему было лет?

– Дайте подумать. В девяносто втором году мне было тридцать три. Тогда я видел его в последний раз, в тот день, когда отец выезжал из Саннисайда...

– Из Саннисайда? Вы не говорили о Саннисайде, – перебил его я.

– Прошу прощения. Так назывался корпус, в котором он жил в Королевской больнице Монтроуз. Легко догадаться, что мы предпочитали и саму больницу называть Саннисайдом. В любом случае я бы сказал, что тогда доктору Гассману было столько лет, сколько мне сейчас, – немного за шестьдесят. Я хорошо определяю возраст благодаря моей медицинской подготовке. Если я прав, ему теперь должно быть по крайней мере девяносто. Но он умер.

– Давайте сначала разберемся с этим, – сказал я. – Насколько вы уверены, что Гассман скончался?

– Во-первых, я смутно припоминаю, что мне попался его некролог в «Таймс» за несколько лет до начала войны. Я обратил на это внимание, поскольку узнал имя, но также и потому, что там было сказано, что он проживал здесь, в Лондоне, а не в Шотландии и до самой смерти практиковал. В некрологе не указывался его возраст, но упоминались его карьера в Шотландии и долгие годы образцовой службы там. Это должен был быть именно тот человек. Я еще прикинул тогда, что ему было около восьмидесяти. Вот почему это осталось у меня в памяти.

– А вы не припоминаете, чтобы вы кому-нибудь рассказывали об этом? – спросил я, полагая, что следы приведут нас к кому-то из живых знакомых Конан Дойла, а не к мертвецам.

– Вообще-то мог бы, но я не знаю никого, кто знал бы Гассмана, и, как я уже сказал, предпочитаю не говорить на эту тему – это дело семейное. Так что сомневаюсь, что рассказывал об этом кому-либо.

– Вы посылали записку или цветы?

– Я не видел этого человека почти двадцать лет. Нет, не посылал. Хотя теперь, когда вы об этом упомянули, я понимаю, что следовало бы. – Он поерзал в кресле. Оно отозвалось металлическим стоном пружин. – Когда я получил письмо в прошлый вторник, я немедленно сделал несколько звонков и установил, что доктор Гассман, тот самый доктор Гассман, которого я знал, действительно умер в больнице весной тысяча девятьсот девятого года Он был похоронен на небольшом кладбище прямо возле территории больницы. – С этим он открыл ящик стола и вытащил письмо, которое показывал мне прошлой ночью. – Это было оставлено под дверным молоточком на крыльце моего лондонского дома. Оно было в обычном почтовом конверте, на котором было написано только мое имя. Если его написал Гассман, то он написал его из могилы в Ричмонде. – На лице Конан Дойла было выражение полного удовлетворения, когда он опустил письмо обратно в ящик.

Теперь я столкнулся с темой, которую не хотел обсуждать, но выбора не было.

– Вы неоднократно писали для прессы, что общались со своим отцом после его смерти...

– И действительно общался, – прервал меня хозяин дома.

– Разумеется. И много тысяч людей об этом прочли. Любой мошенник мог знать, что все, связанное с вашим отцом, затронет струны вашей души. Умный и решительный мошенник откопал бы несколько имен, так или иначе связанных для вас с отцом. Мы не знаем, кто мог видеть тот альбом за три года пребывания вашего отца в Монтроуз-Саннисайде, после того как был сделан рисунок.

– Это так, но только Гассман знал об обстоятельствах, при которых он был вырван. Даже отец не знал. Только отец и доктор Гассман видели изображение молодой женщины на обороте.

– Обдумайте возможность того, что кто-то хочет заручиться вашей помощью в спасении этой женщины, Уикем, – сказал я. – В прошлом вы обладали достаточным влиянием, чтобы вызволять заключенных.

– Вы имеете в виду дело Оскара Слейтера в тысяча девятьсот десятом году?

– Да, я читал об этом. Заметьте, это было уже после смерти Гассмана. Так что весьма сомнительно, чтобы это был Гассман, – или же привидения умеют читать, – сказал я, надеясь, что это подвергнет сомнению версию о письме от мертвеца.

– Действительно, дело Слейтера случилось после смерти Гассмана, но те, кто находится по ту сторону, часто демонстрируют, что информированы о том, что происходит в нашем мире. Кстати, письма от мертвых часто содержат намеки на текущие события. Показать вам несколько писем, записанных моей женой?

Мне потребовалось большое усилие, чтобы дышать ровно и сохранить спокойное и заинтересованное выражение лица. Оспаривать осведомленность мертвых перед Конан Дойлом было бы неприятно и бессмысленно.

Я несколько секунд молча помешивал чай, потом спросил:

– А разве вы не зашли далеко и в другом деле, пытаясь спасти приговоренного и настаивая на признании его невменяемым?

– Да, в деле Роджера Кейсмента.

– А когда это было? – спросил я.

Конан Дойл подумал и ответил:

– В девятьсот шестнадцатом.

– Значит» любой человек после этого мог предположить, что вас можно вовлечь в дело, где предполагается судебная ошибка, – сказал я. – Но доказательства, что вы способны на такой поступок, появились уже после смерти Гассмана.

– Я участвовал в подобных делах задолго до смерти Гассмана. Но речь о другом. Очевидно, что письмо написано кем-то, кто знает то, что знали лишь доктор Гассман и я.

– Доктор Гассман мог поделиться этой историей с кем-нибудь во всех подробностях и двадцать лет спустя, – упорствовал я. – Я признаю, что это маловероятно, однако это единственный вариант, сэр Артур. Если он это сделал и если человек оказался неподходящим, то это может быть очередной... обман, – мягко добавил я.

– Не стоит смущаться, Чарльз. Все знают, что меня уже обманывали. Почему, как вы думаете, вы сидите здесь? Повторяю: если это письмо – то, чем оно кажется, это будет совершенно поразительно! А если нет, я не буду признаваться в какой-либо связи с ним. Я могу провести вас с кем-либо из названных в письме лиц на встречу с этой женщиной, Уикем. Но никто не узнает, что это устроил я.

– Но тот, кто послал письмо, узнает, – ответил я. – Если письмо поддельное, тот человек поймет, что вы попались на крючок.

– Нет. Если письмо поддельное, что, разумеется, возможно, они не смогут поймать меня. Вы будете расследовать все обстоятельства этого дела как бы совершенно самостоятельно. Внешне я буду игнорировать все, что ни случится, как будто ничего об этом не знаю. Поверьте мне, Чарльз, дух доктора Гассмана я признаю только после того, как он подойдет и пожмет мне руку вот здесь, в этом доме. Я не дурак, мальчик мой, несмотря на то, что обо мне говорят.

На мгновение мне почудился в его голосе вызов, затем он продолжил:

– Я и сам не связался бы со спиритизмом, если бы не убедился в его правоте на собственном опыте. – Он секунду изучал мое лицо. – Вы не обязаны так думать, Чарльз. Я не прошу вас стать спиритистом. Я прошу вас стать разведчиком-следователем.

Я молчал, несколько минут обдумывая ситуацию. Во-первых, я работал в разведке менее трех лет. Во-вторых, я был уверен, что он недооценивает мое отвращение к спиритизму. Я не верил решительно ни во что. Я был настоящим апостолом неверия.

– Если быть честным, сэр Артур, я должен сказать, что вряд ли стану приверженцем спиритизма. И, кроме того, я больше не являюсь офицером разведки. Однако я помогу вам в этом деле. Во-первых, оно меня чертовски заинтриговало, а во-вторых, я очень хочу разоблачить этих мошенников.

– Принимая во внимание то, о чем я нынче лишу, – твердо сказал Конан Дойл, – я могу считаться одним из тех мошенников, которых вы хотели бы разоблачить. Я прав? – Он прямо смотрел мне в глаза, ожидая ответа.

Мне не хотелось признаваться даже самому себе, что я ограниченный человек.

– Разумеется, вы не мошенник, сэр Артур. Я признаюсь, что вы представляете для меня интеллектуальную загадку. Я знаю вас и знаю о вас достаточно, чтобы полагать, что вы весьма умны. С другой стороны, вы исповедуете веру, которая вызывает у меня большие сомнения. Любая вера в той или иной степени для меня неприемлема. Я хотел бы преодолеть свои сомнения и попытаться решить нашу проблему – и буду рад это сделать.

Я понял, что это решение рождалось во мне по мере того, как я говорил. Я надеялся, что потом не пожалею о нем.

Через мгновение он ответил:

– Когда семья поняла, что я не исповедую католицизм, когда я признался в этом и объявил себя агностиком, я узнал, что это такое – остаться одному, стать чужаком в шотландском обществе, которое я ценил. Но, думаю, именно сомнение стимулирует духовный поиск. По крайней мере я знаю, что интеллектуальная неудовлетворенность стимулирует поиск научный. Так смотрите на это как на некую научную проблему. Разузнайте, что происходит на самом деле. И будьте готовы встретить привидение, если вам предстоит обнаружить его. – Его глаза горели. Он был явно возбужден предстоящим испытанием.

– Признаю, что изначальные факты не исключает появления привидения, сэр Артур, но я собираюсь приложить все усилия для того, чтобы обнаружить что-нибудь другое. Может даже оказаться, что Гассман еще жив.

– Справедливо, – сказал он. – Давайте рассмотрим остальные факты.

Я записал имена и адреса, указанные на обороте письма, пока Конан Дойл посвящал меня в то, что успел узнать. Он собрал путем тайных полицейских расследований информацию о каждом из троих людей. Он подготовил по страничке, посвященной каждому, и более солидную подборку записей по приговоренной Хелен Уикем.

– Расследовать дело осужденной женщины, Хелен Уикем, было легко. Она совершила жестокое убийство, привлекшее в прошлом году значительное внимание прессы. Уикем была портнихой, работала у себя дома, близ реки в Сент-Маргаретс.

– Вы говорите, она убийца. Она сумасшедшая? – прервал его я. – Бродила по ночам и убивала людей?

– Хотите сказать, новый Джек Потрошитель? Нет, она была тихой симпатичной женщиной, никаких неприятностей. Если не считать нескольких раз, когда она тяжело болела, она постоянно была занята работой. Очевидно, ее обучили портновскому делу, когда она лечилась в «Мортон Грейвз».

– В «Мортон Грейвз»? – переспросил я. – Не та ли это лечебница, которую вы упоминали в связи с доктором Гассманом?

– Именно так, мой мальчик. Загадочно, не так ли? Кстати, эту женщину выписали в четырнадцатом году – уже после смерти Гассмана. – Он замолчал и отхлебнул чаю. – С тех пор, как я сказал, она была прилежным работником.

– И идеальным гражданином, – подхватил я.

– Потом, в один прекрасный день в двадцать первом году, она совершила жестокое преступление – убила женщину. Видимо, жертва пришла к Уикем домой, чтобы выяснить отношения: у ее мужа был роман с Хелен. Она набросилась на Уикем на улице перед ее домом на глазах нескольких свидетелей.

Он рассказал мне историю ареста этой женщины и заключил, что ее повесят в следующую пятницу.

– У нас остается не так много времени, чтобы действовать, – сказал я.

– Нехватка времени может оказаться уловкой, чтобы заставить меня следовать инструкции. Я хочу, чтобы вы проверили этих троих. Тем временем я наведу справки, как помочь вам встретиться с Хелен Уикем. – Его голос был чист и решителен. Он не намеревался выставлять себя дураком на этот раз.

– Я могу начать завтра днем, – сказал я. – В воскресенье людей легче застать дома.

– Хорошо. Думаю, мы сможем выполнить минимальное требование – доставить одного из этих троих на встречу с Уикем в Холлоуэй, – добавил он. – Это все, чего требуют в письме. Мы сможем расследовать детали и после того, как это устроим.

Я взял мини-досье на каждого из троих.

– Начну с этой Мэри Хопсон – с первой в списке, – сказал я. – Если не возникнет проблем, я поеду в тюрьму с ней.

Он кивнул в знак согласия:

– Вы подумали о том, как ее убедить?

– Возможно, начну с того, что предложу ей немного ваших денег, – сказал я с улыбкой.

– Да, Чарльз, вы наверняка столкнетесь с непредвиденными расходами, – сказал он, беря со стола конверт. – Для начала я положил сюда пятьдесят фунтов. Если возникнет нужда в большей сумме, дайте мне знать. За услуги: сотрудничество и предоставление информации – давайте столько, сколько потребуется.

– Есть также вопрос о том, как мы будем поддерживать связь. Кто должен знать, что я работаю на вас?

– Если это возможно, никто. В моих интересах оставаться в стороне от этого дела, пока мы не поймем, что все-таки происходит. Я никому не сказал о письме, даже жене. Я дам вам номер моего домашнего телефона. Звоните, оставляйте сообщение, и я вам перезвоню.

Я понял, что он и в самом деле намеревается держаться от расследования на почтительном расстоянии. Но существовала проблема в виде Адрианы. Та явно не собиралась прекращать интересоваться этим делом, вдобавок собиралась вскоре встретиться со мной. Я задумался, как же дал втянуть себя во все это. Я не был спиритистом, не был волокитой, не был и детективом. Да, я определенно был самым неподходящим кандидатом для подобной щекотливой роли.

– Кое о чем вы должны знать, – сказал я. – Адриане Уоллес известно, что мы с вами вместе работаем над чем-то. Она догадалась об этом из нашей вчерашней встречи за закрытыми дверями и из моих уклончивых ответов на ее вопросы.

Он какое-то время размышлял над моими словами!

– Мой вопрос может показаться неделикатным, а я не хочу, чтобы он был неделикатным. Так вы хотите сказать, что вчера у вас с Адрианой состоялся разговор после нашей второй, поздней беседы?

Удивление в его голосе было оправданным. Я последним из его гостей покинул прием, а Адриана ушла гораздо раньше вместе с мужем.

– О да, – ответил я. – После вашего приема я встретился с друзьями. И сильно припозднился. – Я надеялся, что мне удастся уклониться от прямого ответа.

– Но Адриана единственная старалась выпытать у вас суть нашей беседы?

– Да.

– Значит, вы говорили с ней наедине в такой час. – Он помолчал. – Простите меня еще раз, Чарльз, но в течение нашей работы часто ли вы намерены видеть миссис Уоллес?

Меня пробрал холод. Неужели наши имена «склоняются» и в этих кругах?

– Вероятно, – ответил я. – Мы с ней добрые друзья и видимся часто. Адриана любопытна. Если честно, то под давлением мне, возможно, придется сказать ей что-нибудь о том, чем мы занимаемся, – по крайней мере что-то такое, во что она поверит.

Он снова минуту помолчал, затем сказал:

– Фредерик Уоллес и Адриана – мои друзья уже много лет. Если вы ей доверяете, а я заключаю, что доверяете, вы должны сказать ей все, что сочтете необходимым. Прошу вас, внушите ей, что я желаю оставаться совершенно непричастным к этому делу.

– Я попытаюсь утаить от нее всю информацию, какую только смогу.

– Нет, я не хочу, чтобы вы намеренно лгали вашим близким друзьям: ей и Фредерику. Просто избегайте обсуждений, если получится.

– Попытаюсь.

– Не хочу спрашивать об этом, но вы ведь не привлечете к себе излишнего внимания, Чарльз? Любая огласка разрушит то, что я собираюсь предпринять.

– Вы имеете в виду внимание к нашей дружбе с Адрианой?

– Я... Что ж, именно это я и имею в виду. Еще несколько минут назад я и не думал об этом. – Он отвел взгляд. – Вы сами подняли эту тему, Чарльз.

– На самом деле я недавно слышал от друга, что о нас действительно ходят слухи. Они необоснованны, но, полагаю, они существуют. Мы с Адрианой часто встречаемся – но только на публике.

Сэр Артур заговорил медленно и отчетливо, тщательно обдумывая свои слова:

– У них с мужем большая разница в возрасте. Вы по возрасту ей гораздо больше подходите. Если вы проводите с ней время допоздна, даже и на виду у других, люди будут говорить. Это может быть очень неприятно, мой мальчик, даже если вы и не переходите границ. Я знаю не понаслышке, – поверьте мне, – как неприятны могут быть подобные разговоры.

– Но я бы не хотел из-за глупой болтовни разрывать дружеские отношения.

– Или разбивать брак, – сказал он, посмотрев наконец мне прямо в глаза. – Когда вы предполагаете снова с ней увидеться?

– Не знаю, – солгал я. – Думаю, очень скоро.

Он только кивнул и предложил отвезти меня на станцию. По пути мы снова обсудили то, что мне предстояло сделать завтра. Я вышел из его машины на станции Крауборо в начале пятого, как раз успевая на вечерний поезд в Лондон. Когда он уехал, я купил билет на воскресный утренний поезд и с неким чувством вины пошел к гостинице, где, как ожидал, скоро встречусь с Адрианой.

Мне пришло в голову, что еще вечером в пятницу я бы назвал свою жизнь вполне заурядной. А теперь, спустя только сутки, я был на грани скандала с участием замужней особы из высшего света, тайно работал на одного из самых знаменитых людей в стране и в придачу охотился за привидением. Все эти три занятия казались самыми неподходящими для меня.

Я человек опытный и знаю, что женское чутье
иногда ценнее всяких логических выводов.

Человек с рассеченной губой^[6]

Я снял одноместный номер в гостинице и отправился в паб дожидаться миссис Адриану Уоллес, которая, если только была в здравом уме, не должна была появиться. Я также полностью осознавал, что если бы я был в здравом уме, то не стал бы ее ждать. Паб, являвшийся частью гостиницы, представлял собой более правдоподобную версию того, что «Улан» старался воспроизвести в Пимлико. Панели на стенах висели уже много лет, и благородные господа, которые когда-то сидели около них, могли бы приколотить на стены кое-что из своего оружия. Ощущая очарование подлинной старины, я размышлял, приедет ли Адриана вовремя. Впрочем, долго ждать ее появления не пришлось.

– Мне нравится это место, – сказала она, подходя к моему столику и усаживаясь. Под шубой на ней был строгий шерстяной костюм. – Оно вам идет, Чарльз.

– Что вы имеете в виду?

– Паб демонстрирует свой возраст даже откровеннее, чем вы. Впрочем, он уже стар, а вы еще нет. Но он немного поцарапан, как и вы. У нас есть номера? Я оставила багаж на станции. А вы? – Адриана тараторила без остановок. Было очевидно, что она замерзла.

– Я снял номер на одного, и завтра рано утром мне придется уехать. Сожалею. И у меня нет багажа, только зубная щетка в кармане. – Я поднялся и поддержал ее стул, пока она усаживалась поудобнее. Я сжал ее плечи и почувствовал, что мех удивительно холоден на ощупь хотя до станции было рукой подать. – Почему бы нам не пообедать, а потом я посажу вас на поезд до Лондона?

– Ага, значит, Конан Дойл хочет, чтобы Шерлок Холмс принялся за работу пораньше?

– А кто говорит о Конан Дойле?

– Должна вам признаться, Чарльз. Я приехала на предыдущем поезде. Я видела, как он подвозил вас к станции. – Адриана вздрогнула и взяла мое вино. – И я взяла номер, тоже на одного. На свою девичью фамилию, но это не будет иметь никакого значения, если кто-нибудь нас здесь увидит.

– И тем не менее вы так долго ждали, прежде чем прийти в паб? – Я вернулся на свое место напротив нее.

– Но я же сказала, что приду сюда именно в это время. Кроме того, я хотела немного понаблюдать за улицей и посмотреть, что может случиться.

– Я не могу говорить с вами о деле, которым занимаюсь, Адриана. Давайте поговорим о чем-нибудь другом. – Я улыбался, но старался говорить твердо. Я раскрыл меню и принялся изучать короткий список блюд.

– Здесь есть рыба с картошкой, не так ли? – спросила она.

– Лучшая в Англии, как говорят, – ответил я.

– Так это правительственный секрет? – спросила Адриана. – Потому что, если это касается правительства, вашего или моего, я и не подумаю вмешиваться. Хотя, если бы это касалось британского правительства, я могла бы поинтересоваться из-за Фредди. Ведь Фредди и есть британское правительство, так? Я жена британского правительства. В какой-то степени можно сказать, что британское правительство – мой муж. – Адриана все так же тараторила и дрожала от холода.

Я махнул рукой, призывая официанта принести еще два бокала того же вина, и молча поглядел на Адриану. Молчание не затянулось.

– Но если говорить об американском правительстве, тогда, естественно, я к нему не имею отношения. Если только вы не являетесь американским правительством, как утверждают некоторые. Ну а если так, то я тоже довольно, так сказать, близка с американским правительством.

Она слегка толкнула мою ногу под столом и улыбнулась, ожидая ответа, но в ответ получила лишь натянутую улыбку.

– Ну разумеется, – продолжила она, – это может быть вовсе и не правительственное дело. А в этом случае очень гадко будет с вашей стороны не говорить со мной о нем. Мелочно и гадко, честное слово! Если это не правительственная тайна, тогда решение, говорить мне или нет, зависит от вас, а не от вопросов национальной безопасности. Кстати, я была офицером на службе его величества – вы знали об этом?

Я бросил на нее взгляд, который должен был ей внушить, что я не намереваюсь ничего ей говорить. И подкрепил взгляд словами, которые, как я надеялся, убедят ее в том же.

– Да-да, лучшая рыба с картошкой в Англии. Прямо в этом пабе. Я уже говорил вам об этом?

Это я сказал после паузы, уже будучи абсолютно уверен, что мне не удастся сменить тему.

– Так сэр Артур остался здесь на уик-энд? – спросила Адриана, сбрасывая шубу с плеч. – Знаете, его семья в Лондоне.

Я сдался:

– Думаю, он вернется в Лондон в понедельник утром.

– Давайте закажем ужин, когда нам принесут вино. Я ужасно проголодалась, – сказала она, – Однако я не хочу рыбы. Надеюсь, у них есть пастуший пирог.

– Без сомнения, – ответил я. – Но я возьму рыбу – не стоит упускать возможность попробовать лучшую рыбу в Англии.

Рыба с картошкой была почти так хороша, как обещалось в меню. За последние три десятка лет это блюдо обрело общенациональную популярность, его везде прекрасно готовили. Мы поболтали о еде, пабе и о Крауборо вообще. В конце ужина я заказал бутылку бренди чтобы взять с собой наверх, и мы пошли каждый в свой номер, условившись встретиться через полчаса у Адрианы, где, как она сообщила мне, имелся камин и уютный уголок для беседы.

– И он в самом деле думает, что получил письмо от мертвеца? – спросила Адриана, отпивая бренди.

На ней теперь была домашняя одежда, и она с удобством расположилась в кресле у камина. Я сидел на полу, прислонившись к другому креслу.

– Кажется, да, – ответил я, кивнув.

– А вы что думаете?

– Я не верю в привидения, Адриана.

– Кто-то его обманывает, – согласилась она. – Но откуда у них подобная информация? – Она подалась вперед и заглянула мне в глаза.

Я поймал себя на том, что, вместо того чтобы обдумывать, как держать ее подальше от этого дела, я обдумывал, как вовлечь ее в него. Я сомневался, что подобная идея до конца отвечает интересам Конан Дойла, и был уверен, что она не особенно отвечает моим и ее интересам. Если подумать, то Фредди Уоллесу она бы тоже не сильно понравилась.

– Мы надеемся это выяснить, – сказал я.

Я говорил всерьез. Как-нибудь я разоблачу того, кто пытается нажиться на... эксцентричных убеждениях сэра Артура.

– Нет. Это вы надеетесь. А он надеется обнаружить привидение – или, может быть, лучше сказать: фею.

– Что-что? – переспросил я.

– Его новая книга называется «Появление фей», – со смехом объявила она.

– Почему вы это решили?

Подобная идея казалась мне слишком уж дикой. В конце концов, она говорила о почтенном и умном господине.

– Я ведь вожу знакомства с издателями, не только с репортерами. Его книга называется «Появление фей». Она должна выйти в марте. Подождите – и увидите, – авторитетно заявила она.

– О боже! Во что я ввязываюсь? Она что, об этом происшествии в Йоркшире: о девочках Райт с фотокамерой? После той его статьи в «Стрэнде» газеты просто сокрушили его. Он лишился рассудка?

Я повернулся к Адриане. Потом поднялся на ноги и подошел поближе к огню.

– Я так не считаю, – ответила Адриана, хотя она и понимала, что вопрос не особо серьезен. – А вы читали о йоркширском деле, Чарльз?

– Да. Лаборатории «Кодак» не обнаружили никаких следов подделки или повторной проявки, – ответил я. – Но это не значит, что я поверил во все это.

– Однако это ничуть не ослабило нападок на сэра Артура, – сказала Адриана. – Газеты, включая клиентов вашей Ассошиэйтед Пресс в Америке, просто распяли этих девушек, а заодно и сэра Артура.

– Я в этом не участвовал, Адриана, и, по правде говоря, Пресс просто передало информацию. А интерпретировали ее уже по ту сторону океана, – тихо сказал я. – Мне не доставляло удовольствия видеть, как такое происходит с сэром Артуром, но должен признаться, я полагаю, что фотографии поддельны. Предполагаемые феи выглядели так, словно их вырезали из детской книжки и наклеили на негативы, – хотя в «Кодак» и говорят, что их не ретушировали. Если честно, никто не принял их всерьез. Фотографии якобы живых фей были, очевидно, любительскими подделками, и я не мог понять, как человек такого ума, как Дойл, мог в них не усомниться. – Сказав это, я осознал, что не могу понять и того, что сам сижу здесь в настоящий момент и обсуждаю грядущую охоту на привидение.

– А вы не встречались с Гарри Гудини? – спросила она.

Что за абсурд! Как мог человек моего положения встретиться с такой знаменитостью?

– Разумеется, нет, – ответил я. – А при чем здесь Гудини?

Гарри с Артуром друзья – многие из нас с ним знакомы. Так вот, он думает, что Конан Дойл заблуждается относительно духов и всего прочего. Они даже несколько раз горячо спорили об этом на людях – было очень неприятно.

Я вернулся к креслу и уселся на пол рядом с ним.

– Боюсь, в этом вопросе я полностью поддерживал бы Гудини. Позиция сэра Артура просто смешна.

– Но Фредди говорит, что сэр Артур – один из умнейших людей Англии – просто слегка свихнулся на почве спиритизма. Однако у нас есть письмо. Происходит что-то действительно интересное. Что, если этот доктор Гассман не умер? Это ведь возможно?

Очевидно, она читала мои мысли.

– Это одна из первых версий, которую я проверю. Сперва Хопсон, потом смерть Гассмана.

– Времени очень мало, поэтому вы будете очень заняты поиском людей из списка, – сказала она. – Однако вопрос о смерти доктора Гассмана не менее важен. Им займусь я.

Адриана поднялась и стала медленно шагать перед камином, выворачивая ногу при каждом шаге, словно в танце.

– Полагаю, нам стоит поспорить о том, будете ли вы участвовать в этом деле, – сказал я.

– Но в таком споре нет никакого смысла, ведь верно? – ответила она. – Обычно я делаю то, что хочу, Чарльз. – Совершенно никакого смысла, – бодро откликнулся я. – Это не мое дело, это конфиденциальная помощь другу. Он настолько же ваш друг, как и мой, а мне нужна помощь. Помните, у меня есть работа, и я не могу тратить неограниченное количество времени на это дело. Однако в настоящее время мое любопытство толкает меня начать расследование.

– Любопытство? А как насчет казни этой несчастной женщины в Холлоуэй? Это не приходит вам на ум?

Я был неприятно поражен, осознав, что совсем не подумал об этом.

– Возможна ужасная несправедливость – и мы могли бы предотвратить ее, хотя, вероятно, и не за такой короткий срок.

Адриана продолжила свой медленный танец туда-сюда перед камином.

– Я знаю многих медсестер, которые работают в Лондоне, Чарльз, и несколько моих знакомых врачей практикуют там. Если повезет, получить сведения о докторе Гассмане мне будет легче, чем вам или сэру Артуру.

– Только тайно, – предупредил я. – И помните, мы должны оставить сэра Артура в стороне от всего этого. Что вы скажете своим друзьям?

Адриана сделала еще пару кругов по каминному коврику. Потом села и полминуты размышляла.

– Знаю. Я скажу, что мой кузен, нет, дядя из Нью-Йорка, врач, хочет, чтобы я разыскала его старого друга.

– А вы сумеете сказать это убедительно? Разве ваше фамильное древо не слишком хорошо известно?

– У меня действительно есть дядя где-то в Америке, хотя никто в нашей семье ничего о нем не слышал с начала войны. Я скажу, что мой дядя весьма преклонных лет, болен и хочет связаться со старыми друзьями. Я скажу, что они были друзьями во время учебы в медицинской школе в Эдинбурге. – Она помолчала, приложив указательный палец к губам.

– Хорошо. Произнесите это, и посмотрим, как прозвучит, – сказал я, стимулируя ее воображение.

Адриана снова принялась нарезать круги по комнате. Поскольку я опять занял место на полу, мои ноги занимали большую часть пространства возле камина, поэтому ей пришлось ходить вокруг кровати.

– Хорошо, итак... Они расстались со скандалом из-за женщины, медсестры. Они перестали разговаривать друг с другом за несколько лет до того, как Гассман переехал в Лондон. Нет, за несколько десятков лет, – поправилась она, быстро поворачиваясь ко мне.

– Хорошо. Только помните: чем проще, тем лучше. – Я жестом показал ей, что не надо увлекаться.

– Вам нужна помощь от медсестер или нет? Я не собираюсь звонить человеку, с которым не разговаривала несколько лет, и говорить: «Добрый день, у вас найдется свободная минутка? Не поможете ли мне узнать кое-что о враче, умершем несколько лет назад? О, без всяких причин. Это не займет у вас больше нескольких часов». В самом деле, Чарльз, разве так получают информацию? – Адриана сверкнула на меня глазами.

Я понял, что она права. Ей потребуется интересная история.

– Правильно. Итак, ваш старый дядя хочет возобновить былую дружбу?

Она еще на мгновение задумалась.

– Нет, это потому, что они совместно владеют имуществом.

– Кто владеет имуществом? – растерялся я.

– Мой дядя, доктор Мэтсон из Нью-Йорка, и его старый друг доктор Гассман. Они владеют очень милым участком земли возле Глазго. Много десятилетий назад они вложили в него деньги, – торопилась Адриана.

– А теперь? – поддержал я ее.

– Недавно мой дядя узнал, что теперь земельный участок представляет значительную ценность. За долгие годы он совсем о нем позабыл, но теперь вспомнил. Видите ли, они с Гассманом владеют им совместно. Дядя Мэтт – мы зовем его Мэтт – хочет прояснить ситуацию. Дела о земельной собственности могут быть такими запутанными, особенно когда окажутся вовлечены суды двух государств. Не находите ли? – Она снова принялась ходить. – Дядя Мэтт, бедняга, никак не может приехать в таком состоянии. А в нашей семье только у меня достаточно времени, чтобы выполнить его просьбу, поэтому дело и досталось мне. Я начну завтра.

– Только осторожно.

Адриана поднялась, подошла к моему креслу и наклонилась, протянув руку:

– Что вы видите на этом пальце, Чарльз? – Она помолчала и выпрямилась. – Неужели это кольцо, принимая во внимание тот факт, что мой муж член парламента, принимая во внимание тот факт, что в субботу вечером я нахожусь в Восточном Сассексе в одном отеле с вами... – Она мгновение поколебалась. – Итак, что же это кольцо позволяет предположить касательно моей способности хранить тайну?

– Прошу прощения.

– Именно так, черт возьми, – отчеканила она, шокируя меня лексикой, которая явно не соответствовала ее статусу.

– Насколько я могу судить, ваша история вполне убедительна. Думаю, благодаря ей мы получим гораздо больше информации и, главное, быстрее, чем я или Конан Дойл могли бы надеяться, – сказал я, уповая, что в моем голосе звучит раскаяние. – Я действительно на это надеюсь. А вы представляете себе, как свяжетесь со своими друзьями?

– С некоторыми из них я довольно часто перезваниваюсь. Некоторые из тех, с кем я не вижусь, регулярно общаются с теми, с кем я вижусь. Если подумать, у меня, наверное, есть связи в любой больнице Лондона, включая «Мортон Грейвз». Я даже знаю пару врачей, которые приехали сюда как раз из Шотландии. Впрочем, возможно, они туда уже и вернулись. Кто-нибудь из девушек должен об этом знать. – Адриана допила свой бренди. – Давайте чем-нибудь займемся. Надевайте пальто, и погуляем по холодку.

– Не сейчас, – сказал я. – Вы обещали мне кое-что объяснить.

Какое-то время она молчала с озадаченным выражением лица, пытаясь понять, не сможет ли притвориться, что не понимает, о чем я говорю. Но я терпеливо ждал.

За прошлую ночь, – тихо сказала она.

– И за нынешнюю, – сказал я. – Ваш... наш приезд сюда может доставить нам обоим проблемы – нам, а также Фредди. Если меня собираются в это втянуть, а совершенно очевидно, что это так, я хотел бы знать, во что меня втягивают.

Я кивком указал на кресло, в котором она раньше сидела. Она поглядела на него секунду, потом пошла и утонула в подушках.

– Фредди и я... наш брак... – Она молча сидела и водила ногтем по подлокотнику.

– В вашем браке есть проблемы? – подсказал я.

– Это фиктивный брак, – ответила она. – Нет, мы действительно женаты, но мы... мы не...

Мне пришло в голову, что Фредерик Уоллес импотент, хотя не настолько же он стар. В ее словах мог заключаться и другой смысл, но я не хотел вдаваться в подробности.

– Возраст Фредди, – сказал я. – Э... проблемы.

Она засмеялась, но со слезами на глазах.

– У Фредди все в порядке, Чарльз. Его просто не привлекаю я. – Она снова взглянула на меня и добавила: – И женщины вообще.

– Боже мой! – воскликнул я. – Как давно вы это узнали?

– Я всегда это знала. Успокойтесь, Чарльз. Мы оба поженились только для того, чтобы прекратить сплетни.

Я не знал, как реагировать на то, что она сообщала мне о Фредерике Уоллесе – и о себе. Наконец я отважился на вопрос:

– А вы предпочитаете женщин?

Она снова рассмеялась:

– Чарли, этот вопрос не делает вам чести, особенно после того, как я заигрывала с вами. – Она утерла глаза тыльной стороной руки. – Нет, но и мужчин я не предпочитаю.

Я молча ждал продолжения. Подойдя к саквояжу, достав платок и вернувшись в кресло, она снова принялась рассказывать:

– Фредди удавалось жить одному довольно долго, дольше, чем большинству мужчин. Он выезжал в свет с разными женщинами почти до сорока лет. Потом ситуация накалилась. Начались разговоры. Он прикрывался своей юридической карьерой: мол, нет времени на женщин. Это было не слишком убедительно, но так он дожил до сорока пяти. Потом война предоставила ему отсрочку. Он стал уважаемым и заслуженным морским офицером. Во время войны ни у кого не было времени на женщин. Он служил на флоте до девятнадцатого года.

– А потом? – спросил я.

– Потом он столкнулся с серьезными проблемами, – ответила Адриана. – Он решил баллотироваться в парламент, и вновь поползли слухи.

– И поэтому он попросил вас обеспечить ему прикрытие, – сказал я с отвращением.

– Нет. Это я попросила его прикрыть меня, – сказала она, – и для нас обоих это была отличная сделка. Я поняла все о Фредди задолго до этого. Поэтому и попросила его.

– Но если вы не предпочитаете женщин... – сказал я, не зная, как закончить предложение.

– Я никого не предпочитаю, Чарльз. Ни женщин, ни мужчин. Ни, разумеется, детей.

Я взял ее за руку, пока она собиралась с мыслями, но она вырвала руку и продолжала:

– Когда-то я предпочитала красивых легкомысленных мужчин. Они погибли. Когда это происходит в достаточно быстрой последовательности, полагаю, что-то умирает вместе с ними. Но больше всего я не хотела детей и родов.

– Думаю, я понимаю вас, – сказал я.

– Что ж, а лондонское общество не понимает, Чарли. Полагается, чтобы женщина, вернувшись из Франции, вышла замуж за подходящего джентльмена и разродилась четырьмя ребятишками. Это бы убило меня – я бы убила себя!

– И вы поговорили с Фредди.

– Точно. Он получал молодую жену – на двадцать пять лет моложе себя. Я получала богатого мужа ~ такого же богатого, как и я сама, – достаточно серьезный повод. У нас была пышная свадьба. Слухи о Фредди прекратились. Мужчины перестали назначать мне свидания. Друзья перестали устраивать мою судьбу.

Эта история не очень-то объясняла ее недавнее поведение, но больше ей было нечего добавить, поэтому я спросил:

– А что вы делаете здесь, Адриана? Что вы делали вчера, когда пришли ночью ко мне?

– Не знаю, – сказала она; промокая глаза. – Я провожу большую часть уик-эндов одна, ведь я жена-ширма Иногда мне становится грустно и одиноко. У моих старых подруг теперь своя жизнь, мужья, семьи. Будучи состоятельной женой пожилого члена парламента, я больше не подхожу им. Но я не принадлежу и к компании Фредди – я даже еще целый год не могу голосовать: женщины до тридцати не обладают правом голоса. Они смотрят на меня как на ценное приобретение Фредди.

– Я смотрю по-другому, – сказал я. – Хотя полагаю, что следовало бы тоже так.

– Вот именно. С тех пор как я встретила вас, у меня появился друг. Вы знаете, что вы единственный близкий мне человек одного со мной возраста, с которым я познакомилась после свадьбы? Нам было так хорошо, Чарли, просто гулять и разговаривать. Но я не часто вас вижу.

– Некоторые говорят, что, напротив, мы видимся слишком часто, Адриана. Мне-то так не кажется: всего-то пара обедов в неделю, иногда чай, – сказал я.

– Мы ни разу не ходили ни на концерт, ни в кино, ни на настоящий ужин. А кто это говорит, что мы часто встречаемся? – спросила она, словно защищаясь.

– Хорошие друзья предупредили меня, что такое поговаривают, – ответил я. – Вы замужняя особа. Если послушать их, то вас видят со мной чаще, чем с собственным мужем.

Она посмотрела на меня и помолчала.

– А я действительно появляюсь на людях с вами чаще, чем с Фредди. Вот и сейчас я с вами. Но это первый субботний вечер с Рождества, который я не провожу дома в одиночестве.

– А вы не просили Фредди чаще оставаться дома? – спросил я.

– Ну, это нечестно с моей стороны, потому что я и вышла за него, чтобы быть одной. Но когда он остается, мы сильно надоедаем друг другу, Чарли. – Она посмотрела на меня и пожала плечами.

– А вы не подумывали о разводе?

Долгое молчание свидетельствовало, что подумывала, но ответила она так:

– Нет. Это было бы нечестно по отношению к Фредди. С тех пор как Ллойд Джордж ушел в отставку, Фредди и компании удается кое-чего достигнуть. Я бы не удивилась, если бы после следующих выборов он получил пост министра. Кроме того, развод – это дикость как для моей, так и для его семьи. В Англии получить развод нелегко. Какие мы сможем предъявить основания?

– Как, а тот факт, что он...

– Не говорите такого, Чарльз. Не говорите. Фредди мой хороший друг и был им, сколько я его помню. Он не сделал мне ничего дурного и никогда не нарушал обещания. А если бы я была не замужем, снова началось бы то, чего я не хочу. Каждый знакомый, черт его подери, предлагал бы мне подходящих холостяков. – Она снова посмотрела на меня. – И вы бы не входили в их число Чарли. – Она помедлила и добавила: – Я не хотела, чтобы это прозвучало так, как прозвучало.

Я прекрасно ее понял.

– Американец с результатом в шесть с половиной баллов, – сказал я.

– Слишком верно, друг мой, – мягко сказала она. – Вы бы никому не показались подходящим кандидатом, если бы я надумала выйти замуж. Иногда мне бы так хотелось... Вы не понимаете до конца здешних правил, Чарльз.

Я помолчал, обдумывая, говорить или промолчать Потом все-таки сказал:

– Англия не единственное место, где можно жить.

– О боже! – сказала она. – Лучше не начинайте Думаете, я мечтаю завести домик и кучу детишек где-нибудь в колонии? Безусловно нет!

Она встала, подошла к моему креслу и взяла меня за руки.

– Так чего же вы хотели прошлой ночью? И чего хотите теперь? – спросил я.

– Прошлой ночью я хотела быть дерзкой. Я хотела взять ситуацию в свои руки и провести уик-энд с другом. А это вы, Чарли. Потом я обнаружила, что вы с Артуром тайно затеваете что-то интересное. Вы не можете представить себе, как давно у меня в жизни не было ничего интересного. Мне просто необходимо участвовать в этом. Понимаете?

– Понимаю, и мне самому нравится ваша компания, но мы должны подумать о том, как это выглядит, – ответил я. – Мы можем оказаться в чрезвычайно затруднительном положении, Адриана, – затруднительном для всех троих.

Она выпустила мои руки и вернулась в кресло.

– А ведь уже сейчас мы отчасти в затруднительном положении, не так ли?

– Давайте подумаем. Мы в отеле в Крауборо. Мой номер находится прямо рядом с вашим, а ваш муж не имеет представления о том, где мы.

– Но номера не соединены дверью, – пошутила она. – Об этом следует упомянуть на суде.

Я почувствовал себя влюбленным подростком и представил глупое выражение своего лица.

– Это не смешно, Адриана.

– Нет, смешно. Я настаиваю на том, что смешно. А теперь давайте решим, что делать с призраком доктора. Расскажите мне об этой Уикем.

Не зная, что еще делать в самой странной ситуации из всех, в которых я когда-либо оказывался, я послушно начал рассказ о стычке между приговоренной женщиной и супругой ее обожателя.

– А муж, случайно, не присутствовал при этом? – спросила она.

– Нет. Уикем сначала разыграла оскорбленную невинность. Она заявила, что даже не понимает, о чем говорит та женщина. Потом обе удалились от любопытных взглядов, скрывшись в доме. Через несколько минут Хелен Уикем выскочила из дому, заперла дверь и побежала по улице. Свидетели говорят, что лицо ее было расцарапано.

– И что же зеваки? – спросила Адриана. – Они не задумались о том, что случилось со второй женщиной?

– Конечно задумались, но никому не могло прийти в голову, что та могла серьезно пострадать от рук Хелен, – ответил я. – И все же, когда через два часа Уикем не вернулась, а вторая женщина не вышла из квартиры, призвали домовладелицу, и та открыла дверь.

– И, держу пари, обнаружила труп.

Я кивнул и улыбнулся. Потом поймал себя на мысли, что не понимаю, почему улыбаюсь, рассказывая об убийстве.

– И обнаружили на полу хорошо одетую леди, в живот которой были воткнуты ножницы. Вскрытие показало, что ножницы порвали диафрагму и вызвали паралич дыхательных путей. Она умерла через минуту. Естественно, нерожденный младенец умер вместе с ней.

– Нерожденный младенец? Какой ужас! Однако мне это кажется непреднамеренным убийством, возможно с целью самозащиты, особенно если за дело возьмется хороший адвокат.

– Именно. Это не то убийство, за которое обычно дают смертный приговор, но были отягчающие обстоятельства. Через несколько часов Уикем арестовали в пабе, который она часто посещала, – кстати, в том самом, где ее часто видели с мужем покойной. Она явилась в паб, словно ничего не случилось, и заказала пинту свое. го любимого пива. К ней обратились другие посетители, которые знали ее и слышали о происшествии на улице. При этом она опять изобразила, что не понимает о чем они говорят, и попыталась уйти. Пока вызывали полицейских, возникла потасовка.

– У нее, очевидно, был припадок, – выдвинула Адриана очередное предположение в защиту осужденной.

– Учитывая ее поведение и положение бывшей пациентки клиники для душевнобольных, следовало бы сослаться на невменяемость, и именно такой подход избрали адвокаты. Однако обследование специалистами-неврологами показало, что она лишь прикидывается безумной.

– А как может не особо искушенная в психиатрии портниха симулировать безумие?

– Обвинение полагало, что десять лет, проведенных в клинике, научили ее, как это сделать. Ее положение ухудшилось, когда стало известно о ее непристойном поведении в самой клинике: возникли предположения, что она находилась в интимной связи с другим пациентом и, возможно, с врачом. – Я замолчал, ожидая отклика.

– А имя доктора называлось на суде?

– Уж не думаете ли вы,... Нет, Адриана, все это имело место много позже смерти Гассмана.

– Каков же предположительно был мотив убийства? Любовь?

– Обвинение утверждало, что эта Уикем убила беременную жену своего любовника, а затем не смогла придумать лучшей защиты, как симулировать невменяемость. Ее обвинили в преднамеренном убийстве...

Адриана прервала меня:

– Очевидно, она оказалась в положении «бей или беги».

– Обстоятельства убийства не говорят в пользу его умышленности, но присяжные были шокированы ужасной смертью, деликатным состоянием жертвы и вопиющей дерзостью убийцы после совершения преступления, – сказал я, загибая три пальца.

– Видимо, у Хелен Уикем был плохой адвокат. Но не могу представить, что из-за этого ее вот-вот повесят, – сказала Адриана. – Дело совсем не похоже на убийство первой степени.

Я сверился со своими заметками.

– Было еще обстоятельство в виде тысячи фунтов, которые обнаружили в квартире Хелен, – невероятная сумма для швеи-сдельщицы.

– От любовника? Но это чересчур большая плата за услуги, вы не находите? – спросила Адриана.

– Муж жертвы поначалу отрицал, что когда-либо давал Хелен деньги. Затем изменил показания и стал утверждать, что никогда не давал ей много денег. Обвинение убедительно изобразило ее вымогательницей, получавшей хорошие деньги от различных мужчин.

– А имелись ли свидетельства о других мужчинах?

– Да, и некоторые показали, что Уикем была, исключительно агрессивной и сексуально извращенной.

– Все равно тысяча фунтов остается невероятной суммой, – согласилась Адриана, – даже если было очень много мужчин.

– Владелец паба, в котором ее арестовали, показал, что у нее было большое количество постоянных любовников как до, так и во время связи с мужем жертвы. Ее поведение было чрезвычайно скандальным, даже для завсегдатаев паба.

– В каком смысле скандальным? – с чрезмерным энтузиазмом спросила Адриана.

– Имеются свидетельства, что она позволяла лапать себя прямо на людях. А полицейские, арестовавшие ее, показали, что она пыталась подкупить их, предлагая очень большую сумму за освобождение.

– Но не собираются же ее повесить за попытку подкупа должностных лиц? – сказала Адриана.

– Во время дознания возникли подозрения, что ранее она убила еще одну соперницу. Одна из постоянных посетительниц паба исчезла – женщина, по слухам вместе с Уикем развлекавшая мужчин. Она была зверски убита. В свое время допросили и Уикем, но у той было надежное алиби. Как я поднимаю, суд над Уикем был очень занимателен, если вам нравятся такие вещи.

– А разве никто не свидетельствовал в ее защиту? – спросила Адриана.

– Да, были и другие показания, данные людьми, которых она обшивала. Они утверждали, что она была прямо-таки безупречна. Это были люди с определенным положением, и они вполне искренне верили в то, что она не была проституткой.

– Понимаю, смертный приговор вызвал протест, – сказала Адриана. – Но, с другой стороны, я не согласна с большинством смертных приговоров.

– Однако в конце концов присяжные признали ее виновной в убийстве первой степени, и судья Центрального уголовного суда Олд Бейли приговорил ее к повешению. Теперь ей остается жить менее недели. Казнь назначена на ближайшую пятницу. – Я грустно посмотрел на Адриану. – Не очень типично, что британский суд приговаривает к повешению женщину, не так ли?

Адриана кивнула:

– Не очень. Было даже несколько публичных протестов, но приговор не отменен.

Затем мы оба долго смотрели на огонь. Моя голова гудела. Мысли были то с Хелен Уикем, то с призраком доктора Гассмана, Гарри Гудини, сэром Артуром, Фредериком Уоллесом, но более всего с Адрианой. Я слишком устал, чтобы разбираться в них. Нежно похлопав Адриану по плечу, я прошептал:

– Спокойной ночи, – и удалился в одиночество своего номера.

Трудность в том, чтобы выделить из массы
измышлений и домыслов досужих толкователей несомненные, непреложные факты.

Серебряный^[7]

В воскресенье, уже ближе к вечеру, я прятался в тени напротив платяной мастерской Мэри Хопсон. Прежде чем занять свой пост, я убедился, что в доме нет черного хода: даже проезд, вклинивавшийся между овощной лавкой и аптекой, не доходил до него. Это было простое двухэтажное здание на узкой улице в Ричмонде-на-Темзе, которое явно очень давно не ремонтировалось. Большинство домов на улице от времени осели и скособочились. Их черепичные крыши были искривлены, кирпичные фасады крошились. Сама улица, вымощенная старым кирпичом, была узкой и петлистой.

Табличка над дверью, остро нуждающейся в ремонте, гласила просто: «Мэри Хопсон, владелица». Она даже не указывала, каким именно делом владеет означенная Мэри. Я предположил, что постоянные клиенты и без того знают, где она живет и чем занимается. Наружные деревянные части здания тоже нуждались в покраске, крыше недоставало нескольких черепиц. Терпеливо поджидая на холоде, я установил, что хозяйка дома, потому что над трубой вилась струйка белого дыма. Мэри, видимо, топила углем, и по небольшому количеству дыма, выходившего из трубы, я мог заключить, что она умеет поддерживать хороший, чистый огонь.

Не без усилий я переключился с уютного пламени в магазинчике на номер «Таймс», который держал перед собой с видом, как я надеялся, достаточно небрежным. Я перечитал заметку о смерти доктора Джона Керка Барри на девяностом году жизни, спутника Дэвида Ливингстона в путешествиях по Африке. Я просмотрел сенсационные новости о том, что Майкла Коллинза только что объявили премьер-министром независимого Ирландского государства. Я было подумал, как обрадовался бы этому отец Конан Дойла, и с удивлением понял, что проирландский комментарий, оставленный стариком в альбоме, некоторым образом стал началом цепи событий, приведших меня на эту замерзшую улочку. Могла ли быть хоть какая-то связь между политическими событиями на несчастном острове и Хелен Уикем? Это казалось совсем уж невероятным, но таковым же казалось и письмо от давно скончавшегося врача. Я решил на всякий случай проверить наличие проирландских настроений у всех участников этой неправдоподобной истории.

К тому времени, когда портниха наконец появилась в дверях своей мастерской, я продрожал за газетой почти два часа. Ровно в четыре она вышла, заперла за собой дверь и быстро припустила в сторону Шин-роуд. На ней было добротное шерстяное пальто, хорошо защищавшее от январской непогоды. Я последовал за женщиной, когда она удалилась на полквартала. На улицах было очень мало народу, и я понимал, что лучше держаться на приличном расстоянии, если я не хочу, чтобы меня заметили.

Однако вскоре стало ясно, что скрываться мне совершенно ни к чему. За всю прогулку Мэри ни разу не оглянулась и не замедлила шаг. На Шин-роуд она повернула к востоку и быстро прошла к Кингз-лейн, где снова повернула. Через сотню ярдов улица сузилась до тропинки, огибавшей кладбище. Примерно через четверть мили Мэри Хопсон вошла через ворота в парк. Проходя через те же ворота, я заметил железную табличку с названием «Бог-гейт». Еще через сотню ярдов Хопсон повернула направо на первой же развилке. Она не замедляла шаг и не оглядывалась. Я рискнул немного сократить дистанцию между нами, но трудно было изображать обычного прохожего, примеряясь к ее быстрому шагу. Я подсчитал, что она прошла по меньшей мере полмили за десять минут.

Еще через десять минут стремительной ходьбы, возможно через полмили от входа в парк, она резко остановилась у скамьи. Так же внезапно, как и остановилась, она опустилась на нее и села, глядя прямо перед собой. Меня занесло на гравии, когда я попытался затормозить, но я был для нее словно невидимка, поскольку она не обращала решительно никакого внимания на происходящее вокруг. Я походил у ближайшего дерева спокойно и непринужденно, насколько это было возможно, затем прислонился к стволу и достал из кармана газету. Это тотчас же показалось мне совсем уж ненатуральным, и я вернулся на тропинку и направился к Мэри. Она, казалось, посмотрела сквозь меня, когда я минул ее и пошел по тропинке к невысокому холму. Тропинка петляла так, что несколько раз она оказывалась вне моего поля зрения. Когда я ушел так далеко от нее, что стал опасаться, как бы не потерять ее за оголившимся зимой кустарником, я замедлил шаг и снова прислонился к дереву возле пруда. Стоя в ожидании, я мысленно вспоминал все, что знаю об этой женщине. «Мэри Хопсон, тридцати пяти лет от роду, замужем не была, живет одна в Ричмонде-на-Темзе». Она была швеей и жила по одному и тому же адресу с 1915 года. В ее полицейском участке дел на нее не заводили, и по соседству ее уважали. Однако в Лондоне ее несколько раз задерживали за непристойное поведение. Хотя, учитывая недостоверность сообщений, можно было допустить, что это была и другая Мэри Хопсон. Местный полисмен, обходящий ее квартал, был с ней немного знаком и считал ее вполне достойной особой. Было замечено что ее магазин придерживается странного графика работы и часто бывает закрыт в будни.

Мне пришлось еще двадцать пять минут простоять на холоде в последней дымке сумерек, пока Мэри Хопсон не поднялась со своей скамьи. Все это время она сидела, словно окоченев, глядя прямо перед собой на лужайку за забором. Я решил, что она кого-то ждет, но никто не появился. Когда она пошевелилась, то только для того, чтобы встать и пойти обратно тем же путем, каким пришла Не замедляя шага и не оглядываясь, она вернулась по собственным следам в магазин. Она отперла дверь и исчезла за ней так же стремительно, как и ходила на прогулке. Я с горечью осознал, что теперь Мэри сидит в тепле, в то время как я все еще мерзну на ближайшем углу. Я решил найти местечко, чтобы оттаять, прежде чем предпринимать дальнейшие шаги, и быстро обнаружил поблизости паб.

Я несколько минут размышлял над тем фактом, что она так долго ждала в неудобном месте и в результате не произошло ровным счетом ничего. Мне это напомнило явку военной разведки. Офицеру часто приходится посещать определенное место по определенному расписанию, независимо от погоды или других неудобств, так как встреча может состояться, только если он будет присутствовать в нужном месте в нужное время. Обычно ничего не происходит, но если происходит, это очень важно. Сначала я проглотил чашку чаю, потом пинту крепкого. Я решил навестить Хопсон и собирался с духом перед походом по холоду обратно к мастерской. Очутившись там, я дернул за шнурок звонка и стал ждать.

Женщина, открывшая дверь, была в аккуратном хлопковом платье и переднике, отделанном кружевом. К ее левому запястью была привязана подушечка для иголок, и десятки иголок и булавок ощетинились, когда она сложила руки на животе и улыбнулась мне. Ее улыбка, как и вся наружность, прямо излучала здоровье. Ее желтоватые волосы были аккуратно собраны в пучок. Голубые глаза смотрели открыто и ясно, когда она заговорила:

– Да, сэр, чем могу быть полезна?

Говорила она дружелюбным и приятным голосом, оглядывая джентльмена, стоявшего перед входом в ее мастерскую.

– Вы Мэри Хопсон, мисс?

– Да, а кто вы, сэр? – спросила она так любезно, словно я был клиентом в полдень среды, а не незнакомцем в воскресенье вечером.

– Я капитан Бейкер, мисс Хопсон. Пожалуйста, простите мое вторжение в воскресный вечер, но меня привело серьезное расследование. Вы не могли бы уделить мне несколько минут?

– Вы тот самый полицейский, который собирал обо мне информацию по соседству? Мне скрывать нечего.

Мне пришлось срочно решать, насколько открыть ей правду. В каком-то смысле я действительно участвовал в расследовании, в котором участвовала и полиция. В итоге я решил позволить ей обманываться.

– Это не я наводил справки на прошлой неделе, мисс Хопсон, но я пришел по тому же делу. Наше расследование не касается лично вас или ваших занятий, мисс, но ваше имя возникло в деле, где вы в состоянии оказать нам помощь. Могу ли я задать вам несколько вопросов прямо сейчас?

– Нет, пока мы стоим здесь на холоде. Прошу, входите, капитан. Я вижу, что вы замерзли. Я недавно сама выходила на прогулку и знаю, какая нынче погода – Она широко распахнула дверь и пригласила меня жестом.

– Выходили погулять в такой вечер? Что же вынудило вас выйти на такой холод? – спросил я жизнерадостно.

Мой дружелюбный вопрос, казалось, не развеселил, а озадачил Хопсон. Она прижала руку к щеке и покачала головой:

– Не знаю, право. У меня бывает чувство... беспокойна, сильного беспокойства Прогулка помогает успокойся. Мне нравится быстрая ходьба.

Пройдя мимо нее, я оказался в просторной мастерской. Она была в лучшем состоянии, чем можно было решить, исходя из внешнего вида здания. Судя по всему, стены совсем недавно были покрашены. Прямо перед окном, там, где днем больше света, стоял массивный рабочий стол. На нем был разложен рулон синего атласа. Все указывало на то, что Мэри как раз прикалывала к материалу выкройку. Маленькая угольная печка у задней стены придавала комнате уют. Две двери вели в комнаты в задней части мастерской. Они были прикрыты. В комнате горело несколько электрических лампочек; похоже было, что хозяйка готовится провести вечер за работой.

– Итак, в какой связи возникло мое имя? – спросила она, пройдя на середину комнаты и встав напротив меня.

– Это необычный случай, мисс Хопсон. Вы не возражаете, если я сделаю кое-какие записи? – сказал я, вытаскивая блокнот и готовясь записывать. Обычно я не делал заметок, если только беседа не была долгой, но сейчас я решил, что с блокнотом буду больше походить за следователя. – Вы знали женщину по имени Хелен Уикем?

– О боже! – воскликнула она. – Я не видела ее уже несколько лет, да и вообще едва знала ее! Я не имею никакого отношения к тому ужасному делу, о котором писали в газетах. Вы, безусловно, знаете это! – Она прижала ладони к груди, и подушечка для иголок снова ощетинилась на меня.

– Нет, вас не подозревают в какой-либо связи с мисс Уикем. Нам просто нужна ваша помощь, чтобы прояснить несколько вопросов. Не надо тревожиться. Не присесть ли нам возле печки?

Мы сели у маленького столика, стоявшего ближе к огню. Я положил блокнот на стол и продолжил «допрос»:

– Так вы знали Хелен Уикем?

– Да, по больнице «Мортон Грейвз». Я лечилась там восемь лет, – сказала она упавшим голосом, опустив голову. – Я не хочу вспоминать о том времени.

– Все в порядке, мисс Хопсон. Вы долго знали Хелен?

Мой ум заработал вовсю: значит, между Гассманом, Уикем и этой женщиной действительно существует какая-то связь. Больница «Мортон Грейвз», но, возможно, имелось и еще что-то.

– Нет. Я видела ее в больнице, но, думаю, разговаривала с ней не более двух раз. Я выписалась в пятнадцатом году и с тех пор живу здесь. – Она посмотрела мне в глаза. – У меня хорошая мастерская. Я никому не доставляла неприятностей с тех пор, как меня выпустили. Раньше меня регулярно проверяли, капитан.

– У вас нет никаких проблем, мисс Хопсон. Речь не о вас. У вас все в порядке, – мягко сказал я. – Вы знали доктора Гассмана?

Она выпрямила спину и продолжала смотреть прямо на меня, но явственно различимый румянец залил ее щеки и шею.

– Он был моим врачом поначалу, то есть пока не умер. О нем поговаривали разное, но все это было ложью. Он вел себя очень достойно. – Она мгновение помолчала. – Потом меня лечил доктор Грин, потом доктор Таунби – до самой выписки. Доктор Гассман был очень мил, но я не много помню о нем.

– А вы помните, как умер доктор Гассман?

– Конечно. Когда это случилось, я пробыла в больнице уже около двух лет. Он был очень стар и умер просто от старости. Кажется, его похоронили здесь недалеко, на кладбище Ист-шин. А при чем здесь доктор Гассман? – спросила она в явном волнении. – Я не хочу думать об этом!

Она была явно взволнована. После многолетней практики интервью я редко ошибался в реакциях собеседника.

– Пожалуйста, ответьте еще на несколько вопросов, Я не займу у вас много времени. Как вы думаете, Хелен Уикем была знакома с доктором Гассманом?

– Конечно, он был и ее врачом, пока не умер. Потом Хелен была пациенткой доктора Таунби. Там я с ней и познакомилась. Доктор Таунби представил нас, и раз или два мы с ней беседовали. Я помню, Хелен производила впечатление очень милой и скромной женщины. Когда я прочитала о том, что она сделала, я не могла в это поверить. – Она снова перевела взгляд на пол. – Но какое отношение это имеет ко мне, капитан?

– Никакого, мисс Хопсон. А вы знали Роберта Стэнтона? Это имя тоже возникло в ходе следствия.

В ее глазах отразилась еще большая тревога, и мгновение она сидела молча.

– Мне не нравится этот разговор, капитан. Да, я была знакома с мистером Стэнтоном. Он тоже был пациентом Таунби. Мы с ним... участвовали в групповой терапии, – тихо ответила Хопсон. – Больше я его не видела.

– А Лиза Анатоль? Вы знали ее?

Мэри Хопсон откинулась назад и подумала, прежде чем ответить.

– Это имя не кажется мне знакомым. Да, я уверена, что никогда с ней не встречалась, хотя иногда я не очень хорошо запоминаю имена. Прошу вас, сэр, – какое отношение все это имеет ко мне?

Наконец я решил заручиться ее сотрудничеством на случай, если представится возможность посетить Уикем.

– Мы не знаем, какое отношение это имеет к вам, но Хелен Уикем просила разрешения повидать вас. В общем, это нечто вроде ее последней просьбы. Вам это что-либо объясняет, мисс Хопсон?

Она подняла глаза в явном волнении:

– Нет! Клянусь, капитан Бейкер, я никогда не была подругой Хелен Уикем! Она была лишь пациенткой – как и все мы. Там у меня были друзья, люди, которых я навещала, но Хелен в их число не входила. Не имею ни малейшего представления, почему она хочет видеть меня. А я обязана ее навестить? Разве ее не... – Она запнулась и отвернулась к стене.

– Полагаю, приговор будет приведен в исполнение на следующей неделе, мисс Хопсон, – ответил я. – О нет, вы вовсе не обязаны с ней встречаться. – Я помедлил и посмотрел на ее реакцию. – Но если это возможно, я бы хотел, чтобы вы со мной отправились повидать ее. Просто поздороваетесь с ней, может, немного поговорите. Ее просьба кажется совершенно безобидной. Мы не обнаружили ничего, что могло бы заставить нас отказать ей. Возможно, она считает вас более близким другом, чем вы думаете.

– А разве это в порядке вещей? Я хочу сказать, я не знала, что полиция выполняет желания... заключенных. – Она бросила на меня скорее вопросительный, чем подозрительный взгляд.

– Нет, это не в порядке вещей, но иногда мы имеем основания для этого. Могу ли я убедить вас помочь нам?

Я тщательно следил за тоном и громкостью моего голоса. Это напомнило мне о бесчисленных допросах испуганных молодых немцев во время войны.

– Я действительно не хочу... – Она запнулась.

– Конечно, мы возместим ваши расходы, без сомнения. Мне сказали, что компенсация составит десять фунтов. И вы сможете стать большим утешением для этой женщины. Мы не знаем, почему она высказала такую просьбу, но ей это может помочь.

Упоминание такой крупной суммы явно привлекло ее внимание.

– Расходы? А какие расходы мне предстоят?

– Это вознаграждение, которое мы назначаем, когда отвлекаем от дел кого-то, кто нам помогает, – любезно сказал я, уже уверенный, что она согласится. – Так могу я рассчитывать на вас?

Хопсон обвела глазами мастерскую, без сомнения отмечая десяток мест, где десять фунтов могли бы обеспечить ремонт или перестройку. Наконец она повернула ко мне:

– А это безопасно?

– Какое место могло бы быть безопаснее, мисс Хопсон? Вы будете находиться за пределами ее... камеры а я буду стоять рядом с вами.

– О боже! Бедная Хелен. Не могу себе представить!

Но ее лицо сказало мне, что она вполне может это представить. Она сама сидела в заточении – не в камере, но в месте более устрашающем, чем тюрьма. Те годы не забылись, и на ее лице отражались болезненные воспоминания.

– Итак, я пока не могу с уверенностью заявить, удовлетворим ли мы просьбу Хелен, но если да, то могу эта я сказать начальству, что вы нам поможете? – Я был уверен, что уже знаю ответ.

Мэри Хопсон размышляла недолго.

– Да, – ответила она. – Я поеду на встречу с Хелен, Не знаю, почему она хочет видеть меня, но если это принесет ей утешение«. Не хотите ли чаю, капитан Бейкер? Я как раз собиралась заварить.

– Нет, к сожалению. Мне пора. Однако спасибо за предложение. Как оказалось, я отнял у вас достаточно времени. Не провожайте меня. Я свяжусь с вами через день или два. – Я встал и добавил: – Но есть еще одна просьба. Как вы сами сказали, это не вполне обычное дело. Не могли бы вы пойти нам навстречу и некоторое время не говорить о нем никому?

– Могу, – ответила она. – Как долго, по-вашему? Мне бы хотелось рассказать эту историю моим друзьям.

– Не навсегда, но некоторое время понадобится сохранить дело в тайне. Возможно, несколько месяцев. Вас бы это устроило?

– Я умею хранить секреты намного дольше, капитан Бейкер.

– Значит, я могу позвонить вам, когда узнаю, мисс Хопсон?

– Увы, у меня нет телефона, капитан. Вам придется прислать записку или прийти. Я почти всегда здесь.

Я с одобрением кивнул, повернулся и вышел из мастерской в темный январский вечер.

Вернувшись к себе в гостиницу, я обнаружил под дверью записку от Адрианы, где говорилось, что она ждала меня столько, сколько смогла. Ей удалось кое-что узнать, но она не сможет поговорить со мной до следующего утра. Завтра до обеда она будет дома.

Я позвонил Конан Дойлу по номеру, который он мне дал. После трех гудков трубку взял дворецкий, сказавший, что сэра Артура нет дома. Я оставил свое имя и попросил перезвонить. Меня заверили, что хозяин непременно будет уведомлен. Действительно, через полчаса мой телефон зазвонил.

– Бейкер слушает.

– У вас есть новости, Чарльз? – немедленно спросил сэр Артур.

– Да. Я встречался с Мэри Хопсон. Она знает как Уикем, так и Гассмана и согласна отправиться со мной на встречу.

– Отлично, мой мальчик. И это всего за один день! Я сделал несколько звонков. Завтра один мой друг станет изыскивать способ, чтобы вы могли пройти в тюрьму Холлоуэй неофициально, без каких-либо записей. Он ожидает подтверждения не позже чем во вторник, и мы попытаемся устроить визит в среду.

– Он знаком с начальником тюрьмы?

– Как раз наоборот. Встреча будет подготовлена на уровне надзирателей. Если это вообще возможно устроить, в деле будет очень немного участников. Кое-кто получит известную сумму. Вы войдете незамеченными. Не останется ни свидетелей, ни записей.

– Мне немного знаком этот метод, – сказал я. – Во время войны мне случалось примерно так пересекать границу.

– И после войны, держу пари.

– Теперь я пересекаю границы с обыкновенным паспортом, – сказал я. – Впрочем, я не собираюсь оспаривать ваше убеждение. Но вы излишне романтизируете мой образ.

– Романтизировать образ – это то, что у нас, писателей, получается лучше всего, Чарльз, – сказал он со смехом. – Итак, кажется, мы сдвинулись с места. Каков следующий шаг? – спросил он.

– Завтра я навещу остальных двоих из списка. Могу также собрать побольше информации о Мэри Хопсон. И постараюсь узнать что-нибудь о Гассмане через мои связи в медицинском мире. Чем больше мы будем знать до похода в тюрьму, тем лучше. – Я решил, что не стоит говорить ему, что связи в медицинском мире на самом деле принадлежат Адриане.

– Именно! Позвоните мне завтра вечером после девяти. И вообще, звоните в любое время, если узнаете что-то новое.

– Спокойной ночи, и удачи с тюремной системой!

Я включил обогреватель, прежде чем снять пальто. Потом поискал на кухне и остановил выбор на хлебе, сыре и половине бутылки бургундского. За едой я вспоминал то немногое, что узнал.

Я набросал для себя небольшую схему из кругов и стрелок. Хопсон, первая в списке, сказала, что знала доктора Гассмана, Хелен Уикем и Роберта Стэнтона, но не Лизу Анатоль. Теперь появился еще и некий доктор Таунби, также знавший их всех. Хорошо бы проверить и его.

Что касается письма и альбома, они представляли настоящую загадку. Записка от мертвого доктора о рисунках мертвого сумасшедшего – и о другой сумасшедшей, которой скоро предстоит умереть. Безумие, неразборчивость в связях, убийство, привидение – что еще может обнаружиться?

Жизнь несравненно причудливей, чем все, что
способно создать воображение человеческое.

Установление личности^[8]

В девять утра понедельника, когда я прибыл в отделение Ассошиэйтед Пресс, суматоха была еще сильнее обычного. Из Белого дома пришли слухи, что голосование в сенате Соединенных Штатов снова приведет к тому, чтобы отклонить предложение присоединиться к Лиге Наций. А Германия, судя по всему, не выплатит Франции в срок очередной транш по репарациям.

Я занялся работой над пачкой непереведенных немецких пресс-релизов из Мюнхена. Самыми неприятными оказались вырезки из «Фолькише Беобахтер». Газетой владела и использовала ее как средство пропаганды сравнительно новая баварская политическая партия – Национал-социалистическая немецкая рабочая партия. С июля численность и влияние нацистов (как их называли для краткости) стремительно росли. У них уже имелась собственная небольшая армия, так называемые штурмовые отряды. Газетные вырезки были полны ненависти, особенно по отношению к евреям.

В результате лишь в половине одиннадцатого нашел время позвонить Адриане. Я сумел устроиться у телефона в пустом кабинете, чтобы поговорить конфиденциально, и застал ее, как раз когда она собиралась уходить.

– Я не могу долго говорить, Чарли, но мы делаем успехи. Я узнала, что одна моя старая подруга работает как раз в «Мортон Грейвз». Вчера вечером я ей звонила. Она работала там и до войны.

– Она знала Гассмана или еще кого-нибудь из наших? – спросил я.

– Всех. Гассман, кстати, действительно умер. Она видела его тело в кабинете, где его обнаружили. Если ей верить, она не пролила ни слезинки. Она сказала, что он был спесивым мерзавцем, обращался с персоналом как с собственностью, а с пациентами – как с лабораторными мышами. И она знала Хелен Уикем – сказала, что та была довольно мила. Ходили слухи – весьма пикантные, – что Гассман Весело проводил время с Уикем и другими пациентками за закрытыми дверями, но Анна не уверена, что им стоит верить.

– Что-то сомнительно. Тогда этому человеку было уже за семьдесят, – сказал я. – С другой стороны, я полагаю, что большинству мужчин в этом возрасте понравилась бы мысль о том, что они способны на подобные... вольности.

Адриана не обратила внимания на это замечание и вернулась к сути;

– Однако это не самые подозрительные события из времен Гассмана. С его именем связывали один смертельный случай.

– И что за случай?

– Была убита пациентка, которую должны были выписать. Перед убийствам над ней надругались.

– И доктор Гассман оказался в это как-то вовлечен?

– В ночь убийства он находился в больнице. Следов взлома не было. Все пациенты были заперты в своих палатах и не могли совершить убийство, если только кто-то не выпустил одного из них и затем снова не запер в палате. Так что не оказалось ни одного реального подозреваемого.

– Видимо, это сделал доктор Гассман, – сказал я.

– Скорее всего, – согласилась она. – Моя подруга знала также Роберта Стэнтона, но она говорит, что тот не мог знать доктора Гассмана, потому что попал в больницу после смерти доктора. Она помнит Мэри Хопсон и Лизу Анатоль. Она утверждает, что Анатоль не могла знать ни Гассмана, ни Хопсон...

– Это странно. Я ожидал услышать, что все трое из списка знают друг друга, – прервал ее я. – И разумеется, Гассмана.

– Все еще более странно, Чарльз. Моя подруга говорит, что Лиза Анатоль никак не могла быть знакома с Хелен Уикем! Зачем же кому-то нужно посылать на встречу с Уикем чужого ей человека? Как эта Анатоль могла очутиться в списке, если не знала ни Уикем, ни Гассмана?

– Действительно, как? Зачем включать в список кого-то, не знакомого с Уикем? Это весьма любопытно. Кстати, как вы все это узнали от вашей подруги? Я-то думал, Что ваша легенда состоит в том, что вы расследуете дела доктора Гассмана в связи со сделкой с недвижимостью.

– Это естественным образом привело нас к теме завещаний и того, каким странным было завещание доктора Гассмана, – ответила Адриана. – Она сказала, что собственность, которую, по моим словам, я разыскиваю, теперь, вероятно, принадлежит или самой больница или личной секретарше Гассмана, или еще одному здешнему доктору, по имени Таунби. Все его состояние отошло к этим троим владельцам...

– Я слышал о Таунби от Мэри Хопсон, – перебил я. – И как же ему удалось стать наследником Гассмана?

– Я к тому и веду, Чарльз. Я сказала, каким странным мне показалось то, что Хелен Уикем, которая была пациенткой доктора Гассмана, совершила убийства. Это, в свою очередь, навело на обсуждение того, есть ли еще в больнице бывшие пациенты доктора Гассмана. Таких осталось лишь двое – и она упомянула Мэри Хопсон пытаясь вспомнить пациентов Гассмана. Потом я сказала, что, кажется, встречалась с бывшей пациенткой имени Лиза Анатоль.

– А как бы вы могли с ней встретиться?

– Сейчас объясню. Она возразила мне, сказав, что Анатоль никак не могла знать Гассмана, поэтому я решила проверить Стэнтона, и меня снова поправили потому что Стэнтон тоже не лечился у Гассмана. Она спросила, откуда я знаю этих людей, и я сказала, что время от времени занимаюсь общественной работой и познакомилась с ними.

– О, прекрасная легенда, – сказал я.

– Мы разговаривали примерно час, и большей частью не о больнице. Я просто болтала, слушала и при случае вставляла интересующие нас имена и события.

– Вы восхитительны, Адриана! – искренне сказал я. Я был совершенно уверен, что, она способна выудить любую информацию из любого человека. – Итак, что же насчет Таунби и кто же эти пациенты Гассмана, которые все еще в больнице?

– Еще одна странность. Один из пациентов Гассмана, который до сих пор находится в «Мортон Грейвз», когда-то сам работал здесь психиатром. Можете себе представить?

– Психиатром? И как же его зовут, Адриана? Уж не Таунби? – спросил я, открывая блокнот.

– Да. Доктор Уильям Таунби. Но самое странное еще впереди, Чарли. Этот самый доктор Таунби, упомянутый в завещании Гассмана, получил большую часть его состояния.

Я все записывал.

– Невероятно! Доктор Таунби также знал Стэнтона и Уикем. Он тот самый врач, что знал Гассмана, а сейчас превратился в пациента?

– Да, он был психиатром, а стал психом. Но моя подруга Анна говорит, что он там самый разумный человек. Насколько я понимаю, он когда-то лечился у Гассмана, потом, через несколько лет, стал работать психиатром в той же больнице. А теперь снова там в качестве пациента.

– Надо узнать о нем побольше. А кто второй пациент Гассмана?

– Человек по имени Томми Моррелл. Он лечится там всю жизнь. По словам Анны, он ведет полурастительное существование. Я могу сходить в больницу и посмотреть на обоих. Эта легенда насчет поиска имущества работает прекрасно. Я надеюсь, что смогу отправиться туда завтра или в среду.

– А где сейчас личная секретарша Гассмана? – спросил я. – Она все еще работает в больнице?

– Моя подруга слышала, что та умерла пару лет назад. Ее звали Алиса. После смерти Гассмана она ушла из больницы. Потом кто-то узнал, что она серьезно больна, а затем – что скончалась. Анна полагает, что от рака.

– Я бы хотел побеседовать с этим Таунби сам...

Адриана покачала головой:

– Но ведь это не ваш дядя владел землей на пару с Гассманом? Послушайте, Чарли, мне надо бежать. Я иду обедать с Фредди. Не смогу освободиться весь день. Позвоните мне утром около девяти. – Она повесила трубку, не успел я ответить.

Я вернулся к своему столу и попытался работать над статьей о немецкой экономике, но без толку. Я не мог заставить себя отвлечься от больницы «Мортон Грейвз» и ее странных обитателях, прошлых и нынешних.

Что же это за больница такая, где бывший больной становится врачом, а затем опять возвращается в палату в качестве пациента? Почему все четверо, упомянутые в письме Гассмана, из одной больницы?

Одно совершенно ясно: письмо Конан Дойлу написал не Гассман. Он не только мертв, но двое из списка его даже не знают.

И был ли доктор Гассман развратником, домогавшимся своих пациенток?

Потеряв впустую полчаса, я встал из-за стола и вышел из здания. Через десять минут я сидел в библиотеке около места работы, которой нередко пользовался. Там я начал искать информацию о «Мортон Грейвз».

Я узнал, что термин «благотворительная», примененный к больнице или клинике, означает, что ею управляет благотворительная организация и что подобная клиника существует в основном на добровольные пожертвования. Имеются также больницы других типов. Это королевские больницы, существующие на дотации от правительства. Также есть муниципальные, церковные и университетские больницы. Несколько лечебных учреждений работают на прибыль, их называют частными больницами, хотя в Англии, где правительство издавна поддерживает лечебные заведения, таких больниц сравнительно мало. Все эти определения относились к способам финансирования, а не к типу оказываемых в больницах услуг. Далее я выяснил, что порой отделения для душевнобольных являются отделениями обычных больниц, иногда же они – самостоятельные учреждения. Их называют лечебницами, клиниками, институтами или больницами.

Благотворительная больница «Мортон Грейвз», как я узнал, существовала на добровольные пожертвования. Она благоденствовала за счет внушительного фонда, составленного за тридцать лет. Это была лечебница только для душевнобольных – в прошлом ее назвали бы сумасшедшим домом. Она пользовалась репутацией исследовательского заведения, где испытывались новые методы лечения. Доктор Бернард Гассман входил в список самых крупных специалистов по нервным заболеваниям.

Периодические информационные листки сообщили мне, что доктор Гассман опубликовал многочисленные статьи в период с 1880-го по 1900 год, включая статью от 1885 года, в которой он дискутировал с парижской знаменитостью – доктором Жаном Шарко. Многие статьи публиковались в Лондоне и Эдинбурге, но еще больше выходило в Германии. Книга Зигмунда Фрейда «Исследование истерии», как говорили, многим была обязана статье доктора Гассмана о терапевтическом применении гипноза в невропатии.

Газетная статья о докторе Гассмане, опубликованная сразу после его смерти, отдавала должное его вкладу в неврологию в целом и в деятельность больницы «Мортон Грейвз» в частности. Он завещал больнице большую часть своего состояния. Также отмечался факт, что Гассман многое оставил бывшему пациенту «Мортон Грейвз» некоему Уильяму Таунби. Должно быть, это и был доктор Таунби, который сейчас снова пребывает в «Мортон Грейвз».

К половине пятого я покинул библиотеку и сквозь туман возвращался к своему рабочему месту. Я не узнал о докторе Гассмане ничего, что могло бы пролить свет на таинственное письмо, которое этот человек, умерший двенадцать лет назад, якобы написал сэру Артуру Конан Дойлу неделю назад. Была одна краткая любопытная статья о докторе Таунби, написанная в 1914 году, когда он вошел в штат «Мортон Грейвз». Основной ее пафос состоял в том, что бывший пациент, теперь врач, специализирующийся на нервных расстройствах, блестяще окончил медицинскую школу в Эдинбурге. Он, по его словам, был рад, что его допустили работать в том самом заведении, где его так успешно исцелили.

Когда я вошел в офис, меня ожидало сообщение, что меня приглашают на встречу с ответственным редактором. Это чаще всего бывало неприятной процедурой, но на этот раз я сам попросил о встрече. Я досрочно закончил мои традиционные колонки и высвободил время. По такому случаю я хотел спросить его, нельзя ли мне отлучиться на неделю.

Встреча прошла на удивление гладко. В результат я получил даже две недели.

К пяти часам я уже был у себя и набирал номер Конан Дойла. Он сам взял трубку.

– Это Чарльз Бейкер.

– Значит, вы получили сообщение, – сказал он.

– Нет. Я не получал никаких сообщений, но меня весь день не было дома. Однако у меня есть хорошие новости: я отпросился с работы на некоторое время и смогу целиком сосредоточиться на вашем таинственном письме.

– Хорошо. Кстати, предприняты приготовления для вашей встречи с Уикем завтра. Далее, что касается других людей, указанных в списке. Я думаю, это потребует вашего полного внимания, по крайней мере на неделю.

– А что за приготовления для посещения Холлоуэй?

– Узнаю позже вечером, но, кажется, единственная возможность представится завтра ранним утром. Если так, то сможем ли мы привести нашу Хопсон?

– Никаких сомнений. Дайте мне знать, как только получите известия. Я буду дома весь вечер, но иногда телефон может быть занят. Я собираю информацию о благотворительной больнице «Мортон Грейвз». Надеюсь, что там мы сможем найти ответы на многие вопросы, – сказал я.

– Я тоже на это надеюсь. А каковы ваши связи в этой больнице?

Я задумался, что же ему ответить.

– Миссис Уоллес была медсестрой-добровольцем, – сказал я. – Ее подруга работает в «Мортон Грейвз». – Я ждал ответа, но он молчал. – Я думаю, что ее помощь очень пригодится, – добавил я.

Наконец он ответил:

– Видимо, вы совершенно уверены, Чарльз, что ей можно доверять. Я сам не стал бы вовлекать ее в это дело, но что сделано, то сделано. – Он помолчал еще секунд десять. – Не пристало мне такое говорить, мой мальчик, но боюсь, что вы немного легкомысленны, учитывая ее положение в обществе. Впрочем, я уверен, что вы внушили ей, сколь серьезно я отношусь к своей анонимности. – Он помедлил и добавил: – Я теперь освобожу телефон, буду ждать известий из Холлоуэй. До свидания, Чарльз. Я еще позвоню. – Он повесил трубку. Я только-только переоделся в домашний костюм и кипятил воду для чая, как зазвонил телефон. Это была Адриана.

– Чарли, у меня всего пара минут, пока Фредди не вернулся. Послушайте, догадайтесь, у кого назначена встреча с главным врачом «Мортон Грейвз»?

– У меня? Адриана, вы восхитительны!

– Нет же, дурачок. С чего бы это вам назначать встречу, чтобы поговорить о совместном владении моего дяди? А вот я завтра встречусь с ним. И они очень хотят со мной поговорить. Доктор Доддс, так его зовут, надеется, что я сумею пролить свет на дела Гассмана. Не знаю, что мне придется соврать, но ведь, в конце концов, я не говорила, что сама знала Гассмана, только мой дядя. – Адриана произнесла это на одном дыхании, а потом помедлила, чтобы вдохнуть. – Мне надо узнать побольше о Гассмане, и побыстрее, Чарльз.

– Что ж, у меня есть несколько фактов, которые могут вам помочь. Позвольте, я возьму свои записи.

Я положил трубку и пошел к письменному столу.

Вернувшись к телефону, я услышал только прощальный крик:

– Машина подъехала, Чарли! Слишком поздно.

Разговор прервался.

Как я выяснил, чай, печенье и консервированный суп плохо сочетаются с остатками бургундского, но другого все равно не было. Я прочитал вечернюю газету и обнаружил на третьей странице заметку, сообщавшую, что Хелен Уикем должна умереть в пятницу. В статье кратко приводились обстоятельства дела, но не сообщалось ничего нового. Я прочитал все хоть сколько-то интересное, когда раздался звонок.

– Чарльз, – без промедления начал Конан Дойл – вы можете туда войти, но только на очень короткое время и только в пять утра. Вы можете позвонить Хопсон?

– У нее нет телефона. А который сейчас час?

– Почти девять, – ответил он. – Я пошлю за вами машину. Боюсь, вам придется поехать к ней.

– У меня есть своя машина, сэр Артур. Спасибо за предложение. Я отправлюсь и поговорю с ней прямо сейчас.

– Когда договоритесь, пожалуйста, перезвоните мне, – сказал он.

– Хорошо. Позвоню, когда все выясню.

Поездка в Северный Шин на встречу с Мэри Хопсон прошла успешно. Как я и ожидал, она изъявила готовность, хоть и не без волнения. Я договорился заехать к ней в половине пятого.

Только в половине двенадцатого я смог сообщить сэру Артуру, что приготовления закончены.

«Многих вздернули на виселицу и без столь веских
улик», – заметил я. «Верно. И многие были невиновны».

Тайна Боскомской долины^[9]

Ранним утром во вторник я припарковал свой «моррис-оксфорд» у тротуара в квартале от тюрьмы Холлоуэй. Рядом со мной сидела, дрожа, Мэри Хопсон. Моя машина была. открытой моделью, но даже с опущенной крышей она пропускала холод. В итоге мы оба замерзли.

Я взглянул на свои Карманные часы: 4.55 – и повернулся к своей угрюмой спутнице.

– Нам как раз хватит времени, чтобы дойти до двери, в которую нас впустят. Как вы себя чувствуете, Мэри? – спросил я у напуганной портнихи.

Она окинула взглядом улицу, всматриваясь во тьму:

– Нормально, капитан Бейкер, но я все еще не уверена, что поступаю правильно. Вы уверены, что это не вызовет никаких неприятностей?

– Неприятностей не будет. Просто это единственный способ устроить свидание с Хелен Уикем, не привлекая внимания прессы. Я вам это уже объяснял. Мы же не можем допустить, чтобы общественность сочла нас чересчур мягкосердечными?

Я попытался усмехнуться, но слишком замерз и волновался сам, и у меня плоховато получилось. В конце концов, мне не казалось маловероятным, что тревога Мэри Хопсон всего лишь притворство. Ее имя стояло первым в списке лиц, которых можно было привезти сюда. Я был вполне убежден, что она знает, зачем мы здесь, гораздо лучше, чем я. Несмотря на это, я продолжал играть свою роль.

Она твердо взялась своей рукой в перчатке за ручку дверцы.

– Тогда давайте пойдем. Я не хочу задерживаться здесь дольше, чем это необходимо.

Она открыла дверцу машины с матерчатым верхом и шагнула на улицу. Я распахнул дверцу со своей стороны и быстро подошел к ней, предлагая ей руку и надеясь, что выгляжу галантным.

Через несколько мгновений я тихонько стучался в. стальную дверь, выходящую на служебный проход прямо за Паркхерст-роуд, Ее немедленно открыл смотритель в форме, с явным выражением обеспокоенности на лице. Не говоря ни слова, он кивнул и провел нас прямо к плохо освещенной лестнице и по ней на два этажа вверх до второй стальной двери. Он открыл ее одним из множества имевшихся у него ключей и ввел нас в тускло освещенный зал. Сделав нам знак подождать, он не оглядываясь пошел по узкому коридору.

Через пятнадцать секунд на расстоянии десяти футов открылась третья стальная дверь, и оттуда показалась рука, подзывавшая нас. Мы попали в широкий светлый зал, где столкнулись со смотрительницей.

– Вы уверены, что хотите это сделать, мистер Бейкер? – прошептала она. – У Хелен сейчас не самое лучшее время.

– А разве у нас будет другая возможность? – приглушенно ответил я вопросом на вопрос.

– Нет. Сегодня последний раз, когда вы можете ее видеть, – прошептала тюремщица. – Но, сэр, ей это не будет во благо. Она в таком состоянии...

– В каком?

– Ну, в настоящий момент она наконец-то уснула, но у нее сильно не в порядке с головой. Разве вам не сказали?

Глаза Мэри Хопсон расширились, и она отступила от меня на шаг.

– Что вы имеете в виду? – громко вопросила она, в ее голосе отчетливо слышалась тревога.

– Тише, мисс, – прошептала смотрительница. – Вы не должны здесь находиться, вы же понимаете. В этот зал выходят другие камеры. Нельзя так кричать. – Она повернулась ко мне и продолжала шепотом: – Хелен свихнулась вчера днем, сэр. Полагаю, волнение ее все-таки сгубило. А ведь когда ее сюда привезли, она была такой спокойной. Теперь же буйствует. Нет, не будет проку будить ее и пытаться с ней поговорить.

Мэри стояла, охваченная ужасом, и смотрела на меня, не произнося ни звука.

– Мы должны ее увидеть, – прошептал я. – Ей сказали, что мы придем?

– Да, и это странно, сэр. В последнее время она ожидала кого-то увидеть, хоть никого сюда и не пускают, – ответила смотрительница. – Но когда прошлой ночью я попыталась успокоить ее, сказав, что вы приедете, она это как будто не услышала. Она в ужасном отчаянии. До нее ничегошеньки не доходит.

– Она успокоится, когда увидит нас, – прошептал я. – Как вы сказали, она ожидала этого посещения. – Я попытался произнести это так, словно знаю, о чем говорю.

Женщина взглянула на меня скептически:

– Она не говорила, что ждет мужчину и женщину, хотя и не говорила, что не ждет. Так вы уверены, что хотите ее увидеть?

Я ответил, не глядя на Мэри Хопсон:

– Да, разбудите ее. Как вы сами сказали, сейчас или никогда. Она нас ждет...

Я нежно взял Мэри под руку и повел ее за тюремщицей.

Женщина в форме подошла к железной двери с маленьким окошечком и выбрала ключ.

– Дверь открывается только снаружи, учтите. Та что подержите дверь открытой, пока я ее бужу. Потом я подожду вас в коридоре.

В центре комнаты, которую она открыла, находилась клетка из металлических прутьев. Расстояние между решеткой и соседними бетонными стенами составляло примерно восемь футов с каждой стороны. Площадь самой клетки была примерно восемь квадратных футов. Внутри виднелись встроенная койка, унитаз, железный шкафчик и железная скамья напротив железной полки, которая выдвигалась за решетку, чтобы передавать еду.

– Я подожду, но только пятнадцать минут, понятно? – сказала смотрительница, прежде чем войти в камеру.

– Спасибо. Нам вполне хватит времени, – прошептал я, придерживая дверь.

Тюремщица подошла к клетке со стороны койки, просунула руку между прутьями и нежно потрясла Хелен Уикем.

– Хелен, – сказала она совсем тихо. – Хелен, просыпайся. К тебе гости.

Уикем открыла глаза и секунду лежала неподвижно. Затем она, казалось, поняла, где находится, резко скинула ноги с койки и встала.

– Всё еще в тюрьме, – слабо проговорила она, поворачиваясь к тюремщице. – И снова вы.

– Снова я, Хелен, но теперь еще и гости, – сказала та и пошла к двери, где ждали мы с Мэри Хопсон.

Она вышла и жестом велела нам заходить.

Там внутри можете разговаривать нормально, сэр. Там вас никто не услышит. Пятнадцать минут. Я буду стоять прямо за дверью.

Когда мы вошли, она закрыла за нами железную дверь и стала смотреть через толстое стекло на высоте пяти футов от пола.

Хелен Уикем молча посмотрела сначала на меня, затем на Мэри Хопсон, которая стояла на значительном расстоянии от клетки, ближе к двери. На лице Хопсон читалось сочувствие, слеза побежала по щеке. Я стоял неподвижно, прислонившись к стене, и молча наблюдал. Я был потрясен внешностью заключенной. Даже после сна, в мешковатой тюремной робе, растрепанная, она казалась исключительно красивой. Через минуту я узнаю, что происходит. Каковы бы ни были замыслы автора письма, именно сейчас они осуществятся.

– Я вас знаю? – спросила Уикем, переводя взгляд с меня на мою спутницу.

Тут Мэри ответила:

– Я Мэри Хопсон, Хелен. Помните меня? Вы хотели меня видеть.

Уикем стояла молча и изучала женщину в нескольких футах от нее. Наконец она кивнула, покраснела и отвернулась.

– У доктора Таунби, в «Мортон Грейвз». Верно?

– Да, – мягко ответила та, – у доктора Таунби. Вы хотели видеть меня, Хелен. – Она кивнула в мою сторону, и я заметил, что она тоже покраснела. – Так мне сказали они.

Уикем сузила глаза:

– Почему я здесь? Это, по-моему, тюремная камера, а не палата в «Мортон Грейвз». – Она повернулась ко мне. – А вы кто?

– Я привез сюда Мэри на встречу с вами.

– Зачем? И что значит «сюда»? – Ее вопрос, хотя и смешной в данной ситуации, прозвучал удивительно искренне.

Когда я промолчал, Мэри начала было отвечать, но осеклась.

– Так вы хотели меня видеть, Хелен? – спросила она. Заключенная мгновение посмотрела на нее, затем заговорила:

– Не думаю. Я не уверена. Я ничего не помню. Они мне ничего не говорят. Я кричала и кричала на них, но они все равно ничего не говорят. Одна сказала, что я не в зале суда, – мол, нет смысла продолжать. Не знаю, что это значило, – говорила Хелен, а ее взгляд перебегал с одного из нас на другого. – Тюремщица сказала прошлой ночью, что сейчас январь тысяча девятьсот двадцать второго года. Это правда?

Я был потрясен услышанным. Передо мной стояла убийца, которую повесят через неделю. И в то же время она, казалось, хотела убедить меня, что не знает, где находится. Ни я, ни Мэри не произнесли ни слова.

– Это из-за той леди в моей квартире? – шепотом спросила Хелен Уикем. – Она ведь умерла, да?

– Да, Хелен, – ответила Мэри. – Вы разве не помните? – Потом она повернулась ко мне. – Она не помнит, капитан. Они не могут так поступить! Это неправильно, это незаконно! Она не знает, говорю же вам.

– Как поступить? – громко спросила Уикем. – Как не могут поступить?

Я сохранял молчание и наблюдал.

Мэри снова повернулась к заключенной, опустила голову, и ее глаза наполнились слезами.

– Как вы себя чувствуете, Хелен? Вы здоровы?

– Меня собираются повесить, – скорее заключила, чем спросила та. – Из-за леди, которая пришла ко мне в квартиру. У меня есть адвокаты? У меня есть поверенный? Меня судили, Мэри?

Та снова отвернулась от Уикем и посмотрела на меня:

– Вы не можете позволить им так поступить, капитан Бейкер! Вы ведь видите, в каком она состоянии. Это незаконно! Это незаконно, черт возьми! Вы видите, в каком она состоянии?

Я напрягся и молча встретил ее взгляд. Какова бы ни была их игра, я не собирался в ней участвовать.

Мэри шагнула ко мне и подняла сжатый кулак:

– Что ж, клянусь Богом, я-то вижу, в каком она состоянии! И черт возьми, я не собираюсь молчать! Будь я проклята, если буду молчать! Вы не можете повесить эту женщину, капитан Бейкер, она безу... – Она понизила голос до еле слышного шепота: – Она нездорова! Вы же знаете! Это нарушение закона, и вы, черт возьми, знаете, что это нарушение закона!

Хелен Уикем задрожала и снова села на койку. Потом она подобрала ноги и уткнулась лицом в подушку. Мэри повернулась к заключенной:

– Я не позволю им это сделать, Хелен. Господи помоги, я расскажу газетчикам, пока есть время.

Она резко обернулась ко мне, но, увидев мое бесстрастное лицо, выпрямилась и замерла, словно ей в голову пришла новая мысль. Ярость на ее лице сменилась страхом.

Я молчал.

Итак, вот что я должен был увидеть. Они даже сейчас пытаются ухватиться за эту идею с безумием. Каким-то образом все они заинтересованы в этом деле: эти двое и еще кто-то. Каким-то образом они узнали, что смогут привести кого-нибудь, чтобы увидеть все это, – кого-то уважаемого. Но конечно, они рассчитывали, что приведут сюда самого Конан Дойла. Но кто эти люди? Безусловно, они знают, что уже слишком поздно. Тогда на что они рассчитывают?

Тут Мэри Хопсон снова заговорила, и ее слова не соответствовали сценарию, который я только что набросал в уме.

– Что теперь со мной будет, капитан? Теперь, когда я это увидела и... – Ее лицо выказывало все признаки подлинного страха. – Я могу идти?

Я снова ничего не сказал. Ничего не произошло. Чего мне не удалось заметить? Я пришел, ожидая увидеть нечто, что объяснит... но нет. Я внимательно осмотрел камеру и клетку. Хопсон и Уикем были друг от друга на расстоянии шести футов. В поле моего зрения находилось все пространство между ними, до моих ушей долетало каждое слово. Или же я, вернее, Конан Дойл нужен им в качестве свидетеля? Я повернулся, подошел к двери и легонько постучал.

Смотрительница снаружи поднесла ключ к замочной скважине, и я кивнул. Через несколько секунд мы стояли в коридоре. Мэри Хопсон не поднимала головы и молчала.

– Что, вы закончили? – спросила тюремщица.

– Да, – ответил я, – мы уходим. – Я повернулся к Мэри Хопсон. – Если только вы больше ничего не хотите сказать... или сделать.

Она озадаченно посмотрела на меня:

– Это вы знаете, что мы делаем, капитан Бейкер, а не я. Я более чем готова уйти.

Тюремщица кивнула и сказала:

– Подождите здесь минутку. Мой приятель проводит вас обратно. – Она поспешила по коридору прочь от нас.

– Что теперь со мной будет, капитан? шепотом спросила Мэри.

Я снова воздержался от ответа. Во-первых, я его не знал, кроме того, мне казалось, что его знает как раз она.

– Я никому ничего не расскажу, капитан, клянусь Богом, – продолжала она уже несколько громче. Ее глаза беспокойно бегали по моему лицу.

У нее хорошо получается. Я наверняка обнаружу, когда все расследую (а я расследую!), что она актриса, а не портниха. Времени мало – мне позвонят уже в течение дня. Теперь надо ожидать звонков от адвокатов, последний раз молящих о спасении жизни Хелен Уикем. Возможно, позвонят из газет. Возможно, и те и другие.

К тому времени, как смотрительница вернулась, чтобы выпустить нас на лестницу, Мэри плакала в открытую. Ее всхлипывания эхом отдавались в колодце лестницы, пока мы спускались на два этажа к входной двери. Охранник грустно посмотрел на меня, выпуская нас на улицу. Когда Мэри Хопсон вышла и пошла к машине, он положил мне руку на рукав.

– Погодите-ка, – сказал он. – Позвольте сказать вам словечко. Не позволяйте себя одурачить сценой наверх. Все совсем не так, как кажется.

– А как же? – спросил я, возвращаясь вместе с ни в здание.

– Это просто ее последний трюк, хозяин. У нее их полным-полно, так-то. И мы все их видали.

Например, какие? – спросил я. – И в чем состоит этот?

– Ну. например, как она представляется безумной, это вы уже видели. Думаю, что-то наподобие этого она выделывала и в суде. Но у нее есть другие. Если бы вы вдруг вернулись туда – только вы. без дамочки, понимаете, вы бы увидели и другие. – Он подмигнул мне и дотронулся пальнем до нижнего века.

– Что вы хотите сказать?

– Вы человек светский, хозяин, вы могли заплатить, чтобы сюда войти. Вы меня понимаете. У нее есть трюки вполне известные, говорю я вам, и она испытывает их на каждом.

– То есть на смотрителях.

На смотрителях и на других мужчинах. И на женщинах, даже на священнике.

Я выразил неподдельный интерес:

– Неужели? Вы хотите сказать... Но, друг мой, что она может сделать в этой камере?

– Она снимала с себя белье и прятала под матрасом, когда приходил священник. И находила способ на это намекнуть, так-то. Смотрительница там, наверху, видела в окошечко, как она это проделывает, когда кто-то приходил, гак сказать. Говорят, запугала этого священника до смерти. И липнет к любому мужчине, который здесь работает. Говорит низкие вещи. Даже пыталась проделать это над старшей надзирательницей, – сказал он, подмигнув. – Черт меня побери, если я не думаю, что ей это удалось. Но вы не позволяйте водить себя за нос, хозяин. Эти последние два дня – просто еще одна попытка. Не знаю, кто вы и что намерены делать, но она быстро оставит вас в дураках, если позволите. Имеющий уши да услышит. Вы мне здорово помогли этими штучками в конверте. Я просто пытаюсь вам отплатить.

– Я понял, что вы говорите. Спасибо, – ответил я. – Хотя, кажется, ей это не поможет – никто не пришел чтобы вытащить ее отсюда.

– Все, что ей осталось, – это сочувствие, думаю, особенно со стороны молодого священника. Он в последние дни повадился подолгу сидеть с нашей Уикем.

– Я бы хотел с ним поговорить. Как его зовут?

– Отец Келли, молодой парень из местного прихода.

– Вы полагаете, его визиты помогли ей?

– Я так думал до вчерашнего дня. Но после его ухода она стала такой дикой. Так что, думаю, не так уж он ей и помог.

Я кивнул и снова вышел на холод, чувствуя себя виноватым за то, что заставил Мэри ждать.

На протяжении нашего долгого пути в Западный Лондон ни я, ни Мэри не сказали ни слова, она даже прекратила всхлипывать. Когда мы подъехали к тротуару рядом с ее маленькой мастерской в морозной предрассветной дымке, она открыла дверцу и вышла, не взглянув на меня. Она стояла и смотрела на свой дом, положив руку на дверцу «морриса». Потом медленно повернулась и, наклонившись, заглянула под полотняную крышу. Она опять плакала, на этот раз беззвучно, и ее бледные глаза казались огромными на обеспокоенном, посеревшем лице. Она проговорила отчаянным шепотом, отчетливым, словно церковный колокол:

– Прошу вас, во имя Господа, капитан. Я не скажу ничего. Ничего!

Я протянул Мэри Хопсон свернутую десятифунтовую банкноту, кивнул, как бы соглашаясь на ее просьбу, и отъехал.

Я размышлял о том, что же происходит и кто эти люди. Как они узнали об альбоме Дойла? Сколько пройдет часов, прежде чем начнется шумиха вокруг попыток спасти Хелен Уикем? И что же в ней такого важного для того, кто затеял это дело?

– Есть еще какие-нибудь моменты, на которые вы советовали бы мне обратить внимание?
– На странное поведение собаки в ночь преступления.
– Собаки? Но она никак себя не вела!
– Это-то и странно.

Серебряный^[10]

Позже тем же днем меня разбудил стук в дверь. Я боялся, что это газетный репортер, но в дверях стоял Конан Дойл.

– Что произошло, Чарльз? – спросил он, проходя в комнату. Его твидовый костюм составлял разительный контраст с моим туалетом, состоявшим из халата, накинутого поверх белья.

– Вы имеете в виду – в тюрьме? – спросил я, решив, что газетчики с ним уже разговаривали.

– Конечно в тюрьме! Что же еще я могу иметь в виду? – нетерпеливо спросил он.

Я глубоко вздохнул, уселся в кресло у письменного стола и обдумал ответ. Никаких купюр – он должен был знать все.

– Возможно, пока ничего. В тюрьме ровным счетом ничего не произошло. Присаживайтесь, – сказал я, указывая на свое лучшее кресло.

Я воспроизвел каждое слово и каждую деталь того, что было в Холлоуэй, тюрьме его величества. Потом я объяснил, какую цель, по моему мнению, все это имело.

Он слушал без комментариев и, когда я закончил, продолжал молчать. После минутной паузы я продолжил:

– Ничего не понимаю. В прошлый вторник вы получили письмо, утверждавшее, что данный визит крайне необходим. А он оказался совершенно бессмысленным.

– Поразительно, Чарльз! – Он помолчал, явно прокручивая все события в уме. – И вы полагаете, что это была именно уловка, чтобы заставить меня выступить против казни?

– Пока мне в голову приходит только это, – ответил я. – Жаль, что больше ничем помочь не могу, но мне все кажется ничуть не более понятным, чем в самом начале.

– И теперь они попытаются втянуть меня в это даже несмотря на то, что напрямую я в нем и не участвую, – г сердито сказал он.

– Человек вашего положения может привлечь необходимое им внимание общественности, если это действительно то, что им надо, – согласился я.

– Человек моей дурной известности, вы хотели сказать, но благодарю, что не сказали. Как вы думаете, они обратятся в газеты – пойдут этим путем – или же позвонит поверенный?

– Не могу утверждать с уверенностью. Хотя, честно говоря, если бы видели этих двоих сегодня утром, вы бы удивились. Они играли чрезвычайно убедительно. Уикем изобразила, что только что поняла, что находится в тюрьме. Хопсон выглядела потрясенной и полной праведного гнева. И в качестве завершающего штриха она притворилась, что боится, что власти теперь что-то сделают с ней.

– Мне это ничего не объясняет, Чарльз. Как им удалось раздобыть информацию о моем отце и к чему этот изощренный, рискованный способ втянуть меня в дело? А что, если бы я на это вообще никак не прореагировал?

Я задумался, произносить ли мне следующую фразу, но решил, что сказать надо:

– Простите, сэр Артур, но вы все же пошли на это. Могу держать пари, что они рассчитывали вовлечь вас, пообещав привидение. Это не вызывает сомнений. Если что-то и смогло бы вовлечь вас в сомнительную ситуацию, то только это. Кроме того, вы не в первый раз приходите на помощь осужденному убийце, используя для этого прессу.

– Но они не попросили меня о поддержке, скажу я на это. Они насильно втянули меня!

– Именно, – сказал я. – Они нашли способ заставить нас прийти к ним, и он сработал. По крайней мере мы пришли – не уверен насчет всего остального. Что вы хотите предпринять сейчас?

Конан Дойл немного помолчал. А потом осторожно ответил:

– Не вижу, что еще можно предпринять. Остается ждать, что они сделают дальше. Сами мы не пойдем никуда. Как вы думаете, сможем мы отрицать нашу причастность к делу?

– Когда они выступят, у них будут все доказательства, что я там был. Без сомнения, у них будет достаточно косвенных сведений, чтобы убедить общество, что именно вы меня туда направили. Только таким способом они смогут вас использовать, а судя по всему, они собираются использовать именно вас.

Он пробормотал тихо и не слишком убежденно:

– Сохраняется вероятность, что письмо написано доктором Гассманом. – Я ничего не сказал, и он продолжил: – Что ж, каким бы ни был его... их следующий шаг, он должен быть сделан, и очень скоро. Хелен Уикем повесят в пятницу.

– Я удивлен, что мы до сих пор ничего не услышали, но вечерние газеты еще не вышли, – сказал я. – Послушайте, сэр Артур, если каким-то чудом этот план и родился в голове Гассмана, он почему-то не удался.

– С другой стороны, если, как вы полагаете, это просто публичная акция, то они обратятся именно в газеты, вы не находите? – спросил он.

– Мэри Хопсон упомянула газеты. Думаю, на их месте я бы привлек и юристов, поскольку вешать невменяемого незаконно. Об этом она тоже сказала. Однако они чертовски умны. Приходится отдать им должное.

– Немыслимое вторжение в частную жизнь! Чтобы проделать это, им пришлось проникнуть в мою личную библиотеку за альбомами отца. – Он почти кричал. Потом произнес тише: – Хотя, как вы сказали, они умны. Мне это дело уже стоило сотни фунтов, а я ведь даже не имею ни малейшего представления, что еще предстоит. Готов спорить, я еще о них услышу.

Я посмотрел на часы:

– Уже третий час, сэр Артур. В любое время могут появиться вечерние газеты. Вскоре мы сможем что-нибудь узнать. Позвоните мне, если услышите что-нибудь. Я буду дома, разве только выйду за газетами.

– Кстати, насчет альбомов, – упорствовал он. – Вы так и не придумали объяснения. Им недостаточно было просто посмотреть на них! Описанного обрывка там не было. Тот фрагмент видел только сам Гассман. Даже если бы кто-то тайно завладел альбомом...

– Вы все еще ожидаете увидеть привидение, сэр Артур.

Последовала пауза, во время которой он явно обдумывал, как ответить на мою реплику, затем усмехнулся:

– А вы разве не увидели привидения в Холлоуэй? Вы уверены, мой мальчик?

– Нет. Я увидел... Я сам не знаю что.

Казалось, сэр Артур мысленно повторяет мои слова, потом он посмотрел на меня пронизывающим взглядом и задал тот самый вопрос, который я постоянно задавал себе с того момента, как покинул тюрьму:

– В таком случае, Чарльз, о ком же мы говорим? Если это заговор с целью освободить убийцу, то кто стоит за ним?

Я покачал головой. Обдумывая этот вопрос все утро, я так и не пришел к решению.

– Возможно, газеты скоро назовут его имя.

Поскольку в тот момент мы ничего больше не могли предпринять, Конан Дойл удалился, пообещав позвонить при любом развитии событий.

После нашей беседы я попытался представить, что произойдет. Я уже видел, как меня начнут преследовать репортеры наподобие меня самого. Я беспокоился, не попытаются ли они втянуть в это дело Адриану. Я надеялся, что никто не узнал о нашем совместном уик-энде. Было бы самой горькой иронией оказаться уничтоженным газетчиками за любовное свидание, которого не было.

Но в ранних выпусках вечерних газет не было ничего, и к семи часам стало ясно, что, если заговор с целью освобождения Хелен Уикем и существует, во вторник газеты о нем не напишут. В восемь я пошел поужинать в «Улан». Когда три четверти часа спустя я вернулся с бутылкой бренди, у камина в холле сидела Адриана.

Она поднялась, когда я вошел.

– Вы не позвонили. Я велела позвонить в десять, а вы не позвонили.

Все, что я мог сделать, – хлопнуть себя по лбу и пожать плечами:

– Я спал.

– У меня был насыщенный день, Чарли. А у вас?

– Ничего особенного. А что произошло с вами? Пойдемте наверх и расскажите мне, – сказал я, поворачиваясь к лифту.

Она последовала за мной.

– Не обманывайте меня, Чарльз. Я знаю, что вас весь день не было на рабочем месте. Где вы были?

– Я расскажу, Адриана, но после вас. Со мной не случилось ничего увлекательного. Я хочу услышать ваши новости.

– Подождите, не на ходу, – сказала она.

В молчании мы дошли до моих комнат, и я зажег огонь в маленьком камине. Она села, скинула туфли и поджала под себя изящнейшие ножки. С видом чрезвычайного довольства она начала:

– Итак, доктор Доддс, главный врач, проявил ко мне несомненный интерес. Вернее, его больше интересовали финансы доктора Гассмана. Он вполне откровенно сказал мне, что больница заинтересована узнать побольше о его собственности. Он проверил документы и не обнаружил там записей о земельных участках в Шотландии. Конечно, я это знала.

Я протянул Адриане бокал, потом пошел к письменному столу и открыл ящик. Я вытащил запасные ключи от номера и протянул ей их:

– Наверное, будет лучше, если вы не станете сидеть в холле, дожидаясь меня. Вас увидит меньше людей.

Она взяла ключи без комментариев. Затем я уселся в кресло напротив нее и спросил:

– И какое впечатление произвел на вас Доддс?

– Довольно высокомерен, но ничего таинственного. Он сказал, что когда-то доктор Гассман завещал все свое состояние больнице. Затем изменил завещание и оставил больнице весьма скромное пожертвование. Почти все досталось его пациенту Уильяму Таунби, а небольшая сумма – личной секретарше. В больнице ничего не знали об изменении завещания до самой смерти Гассмана. Решение было столь неожиданным, что они даже подумывали, не опротестовать ли его, но юристы отсоветовали. Завещание было вполне законным.

– А он рассказал что-нибудь о Таунби?

– Я сказала, что, возможно, документы о нашем шотландском участке каким-то образом оказались у Таунби или у Алисы Таппер, личного секретаря Гассмана. Я спросила, как можно с ними связаться. Доддс тотчас же сообщил, что в данное время Таунби снова является пациентом их больницы. Он сказал, что они могут согласиться на мою встречу с Таунби в присутствии кого-нибудь и врачей. Создалось впечатление, будто он подозревает, что Таунби как-то смошенничал с этим завещанием. Я попыталась очаровать Доддса и узнать у него что-нибудь еще, но он сказал, что не имеет права обсуждать с посторонними своих пациентов.

– А секретарь?

– Он слышал, что она умерла. Думает, что это случилось два или три года назад. Не думаю, что он знал ее, во всяком случае хорошо.

– Итак, на чем же вы остановились? – спросил я.

– Я сказала ему, что на будущей неделе ожидаю прибытия одного из поверенных моего дяди, адвоката из Соединенных Штатов, и что позвоню, чтобы назначить следующую встречу. Его это устроило. Вы и будете этим самым адвокатом. Как вы думаете, Чарльз, вы справитесь с такой ролью?

– Если он ожидает увидеть деревенщину из Штатов, то пожалуйста, – ответил я. – Я и действительно хочу встретиться с Таунби. За всем этим может стоять он. По крайней мере он близко знал Гассмана и наверняка был знаком с Уикем, Хопсон и некоторыми другими.

– Мне удалось повидаться с моей подругой Анной, но я не сумела придумать, как заставить ее рассказать о пациентах побольше. Она расспрашивала меня о моем дяде и земле в Шотландии. – Адриана наклонилась вперед. – Итак, теперь ваша очередь рассказывать. Вы попали в Холлоуэй?

Я рассказал ей все, включая то, что ни мне, ни Конан Дойлу не поступало никаких звонков и что газеты молчат про Уикем.

Адриана внимательно слушала, затем ответила:

– Я думаю, предполагалось, что произойдет что-то другое, но этого не произошло. – Она откинулась в кресле с уверенным видом.

– Что, например? – спросил я. – Я готов выслушать любую теорию.

– Не знаю. Что-нибудь в связи с сэром Артуром. Без сомнения, они – кто бы они ни были – ожидали, что в тюрьму придет он сам. Кстати, вы там нигде не приметили привидения?

– Очень смешно. Уж будьте уверены, я высматривал его во все глаза. Может быть, там их и много, но ни одно не показалось. Обе женщины, Хопсон и Уикем едва смотрели друг на друга, но они хорошо друг друга знают, это очевидно. Мы пробыли в камере Уикем не более семи минут, вот и все. Единственное мое предположение состоит в том, что я, а вернее, Конан Дойл должен был убедиться в том, что предстоит повесить сумасшедшую. Если бы он ее увидел, он бы непременно что-то предпринял.

– Не думаю. Должно было случиться что-то еще, но не случилось, вот как я считаю. Тот, кто пытался затащить туда сэра Артура, ожидал, что произойдет что-то еще. Может быть, мы выбрали не того человека из списка. Возможно, вы должны были привезти не Мэри Хопсон.

– Дождемся утренних газет, – ответил я. – Посмотрим, будут ли апелляции в защиту Хелен Уикем.

– Хотелось бы мне подождать утренних газет здесь, но мне надо уходить. Фредди попросил меня быть дома к десяти. – Она опустила ноги на пол.

Я нежно поднял Адриану с кресла и сжал ее плечи. Я хотел бы, чтобы дела обстояли иначе, но у меня не было права что-то говорить. Адриана Уоллес вышла замуж за Фредерика Уоллеса за три года до встречи со мной. У них обоих имелись для этого причины. Теперь было слишком поздно. Даже если бы она захотела пересмотреть свое соглашение с Фредди, развод был едва ли возможен.

Адриана лишь озвучила мои мысли:

– Чарли, все не так уж плохо. Мы прекрасно ладим. Фредди пользуется выгодами от нашей сделки, я тоже. Возможно, мы с вами встретились слишком поздно, но дела могли обернуться и гораздо хуже.

– По крайней мере встретились, – сказал я. – И возможно, мы еще улучшим положение дел.

Адриана посмотрела на меня как на дитя, которое надлежит направить на путь истинный.

– Разве жизнь ничему вас не научила? Нам ничего не суждено улучшать, капитан Бейкер.

Через две минуты ее уже не было.

Стеля постель, я размышлял, согласен ли я с ней. Я никогда не смотрел на собственную жизнь как на цепь случайностей. Мне было приятнее думать о ней как о череде принятых решений и их последствий. И хотя я полагал, что в большинстве случаев мы совершаем выбор, обладая недостаточной информацией, все же его совершаем мы. Мне хотелось думать, что у нас с Адрианой все еще есть возможность выбора и что, выбрав правильно, мы получим то, чего хотим. Однако я вынужден был признать, что для этого надо точно знать, чего хочу я и чего хочет она. А вот насчет последнего я терялся в догадках.

– Я не раз убеждался, что в его безумии есть метод.
– Скорее в его методе есть безумие.

Рейгетские сквайры^[11]

В среду я просмотрел утренние газеты в поисках материалов о Хелен Уикем и апелляции о смягчении приговора на основании ее безумия. Конечно, как самого худшего я ожидал упоминания Конан Дойла, меня или Адрианы. Вместо этого я прочитал, что ирландский писатель Лайам О'Флаэрти и группа диссидентов захватили в Дублине Ротонду. Впрочем, полиция заявляла, что ситуация под контролем.

Также упоминался митинг против смертной казни, но он не относился непосредственно к казни Хелен Уикем. Мне не звонили ни репортеры, ни юристы, и, насколько я знал, не звонили они и сэру Артуру. Чего бы ни собирались достичь авторы таинственного письма, какова бы ни была цель визита к Хелен Уикем, ничего не произошло. В десять часов начался дождь. Я ехал на «моррисе» по Ричмонд-роуд по направлению к реке, и мне пришлось сбросить скорость. Лобовое стекло было залито дождем, и все машины и повозки на улице почти остановились. Полотняная крыша пропускала не только холод, но, оказывается, и влагу.

Я пытался понять, что происходит. Неужели Мэри Хопсон увидела что-то такое, чего не увидел я? Услышала то, чего я не понял? Или же Хелен Уикем? И не участвовала ли в этом надзирательница? Я полз вперед, не переключая первой передачи более получаса.

Если Роберт Стэнтон в это утро находился в своей мастерской на Хардвик-роуд в Хэме, то ему было не миновать встречи со мной. Я и сам не понимал, что хочу узнать у него, но, поскольку моя поездка в тюрьму Холлоуэй с Мэри Хопсон оказалась бесполезной, я хотел хотя бы увидеть остальных людей, чьи имена входили в список. Имя Роберта Стэнтона значилось в списке вторым.

Я съехал на обочину и проверил свои записи. Роберту Стэнтону было около сорока, он строил лодки, жил и работал в маленькой мастерской в Хэме у Темзы. Как и в случае с Мэри Хопсон, сэр Артур обнаружил, что местный констебль знал Роберта Стэнтона лично. Было замечено, что Стэнтон часто закрывал мастерскую и прекращал работу на несколько дней, оставив записку на окне. Однажды его заподозрили в связи с несовершеннолетними проститутками из Ричмонд-парка. Никаких доказательств получить, однако, не удалось, Стэнтона освободили без дальнейшего расследования. Дважды его задерживали в тавернах по обвинению в недостойном поведении.

Возможно, если бы из списка я выбрал его, на встрече с Хелен Уикем дело пошло бы по-другому. Теперь было поздно что-либо менять, но я надеялся, что дальнейшие события прольют больше света на нашу тайну. И если я узнаю, как выглядят Роберт Стэнтон и Лиза Анатоль, это вряд ли нам повредит.

Дождь утих, как раз когда мне удалось повернуть на юг на Питерсхэм-роуд. Через две мили я повернул направо на Коммон и проехал монастырь Святого Михаила, снова направляясь на запад, к Темзе Я съехал на обочину и сверился с картой, потом поехал прямо через Хэм-стрит. Еще несколько кварталов и поворотов – и я уже сидел, поглядывая через легкую изморось на «Лодки Стэнтона», маленькую мастерскую на углу Риверсайд-драйв и Хардвик-роуд.

Я решил прикинуться покупателем, поэтому подошел к мастерской и приготовился к небольшому представлению. Однако дверь мастерской была заперта, в окне висела картонка, сообщавшая, что хозяина нет. Я заметил что надпись не нацарапана на клочке бумаги, а отпечатана в типографии и предназначена для регулярного использования. Более того, в оконную раму был вбит маленький гвоздь, чтобы легко прикреплять ее на окно. Без сомнения, мастер часто отлучался из мастерской. Что же касается информации о рабочих часах, то она вообще отсутствовала. В отличие от многочисленных заведений, информирующих клиентов о часах работы, «Лодки Стэнтона», очевидно, желали оставить их в неведении на этот счет.

– Вы ищете Боба? – спросил паренек, неожиданно появившийся позади меня.

Я обернулся и увидел мальчика лет десяти, стоявшего на обочине с метлой на плече. Несмотря на дождь, на нем были только рабочий комбинезон и кепка.

– Да, я надеюсь попросить мистера Стэнтона сделать для меня лодку, – ответил я. – Однако, кажется, я его не застал. А ты знаешь, когда он работает?

– Вы чуть-чуть с ним разминулись, – сказал мальчишка. – Он отправился к Лок-роуд минут пять назад. Я видел его из окна. – Он махнул рукой в сторону магазина на противоположной стороне Риверсайд-драйв. – Может, он пошел к воротам Хэм-гейт. Он там часто гуляет. Странно, что вы его не заметили, когда ехали. Я видел, как вы подъезжаете. Я, понимаете ли, заметил машину. У моего отца был такой же маленький «Оксфорд».

Я вспомнил, что возле монастыря видел под дождем пешехода. Высокий человек, в темном пальто, под зонтом, направлялся на восток.

– Я Боба не узнал бы, – сказал я. – Мы никогда не встречались. У него был зонтик?

Тогда дождь шел пуще. У него есть зонтик, думаете, он такой же дурак, как и я? И на нем хорошее пальто. Хэм-гейт находятся в миле отсюда. Если он пошел туда, вы легко его догоните. – Мальчик неожиданно опустил метлу с плеча, отступил к входу в мастерскую и прислонил ее к стене. – Слушайте, а давайте я с вами проеду по той дороге, по которой ушел Боб. Я вам его покажу, если он еще на улице. А обратно я сам дойду.

Я вспомнил о том, как отчаянно мне хотелось ездить на машине, когда я был моложе, – тогда автомобили были гораздо большей редкостью. Я не видел никаких причин не позволить этому парнишке немного проехаться на «моррисе». И возможно, он окажется источником дополнительной информации о Стэнтоне.

– Я не хотел бы мешать ему на прогулке, – сказал я. – Лучше ты мне его просто покажи, а обратно я тебя доставлю. А кстати, как твой хозяин? – Я показал на магазин.

Какое-то время мальчик, видимо, обдумывал мой вопрос.

– Папа велит мне быть услужливым – это хорошо для дела. Я скажу ему, что вы попросили меня показать дорогу к Хэм-гейт.

Через минуту мы ехали на восток и вскоре заметили пешехода, которого я видел возле монастыря.

– Вот и Боб, – сказал мальчик. – Так хотите, я вас представлю?

– Нет, спасибо за предложение, но я действительно не хочу его беспокоить. Я повидаю мистера Стэнтона в мастерской позже.

– Как скажете. Развернуться можно прямо на Черч-роуд, это рядом.

Мы проехали мимо Стэнтона, в его плотном пальто, с большим зонтиком под мышкой, и повернули через сотню ярдов, как и предлагал мальчик.

Через десять минут я снова был в машине один и направлялся к Хэм-гейт. Остановив машину как раз напротив ворот, я увидел, как Стэнтон заходит в парк. Скоро я и сам был за воротами и увидел, что он повернул на север. Повинуясь импульсу, я ускорил шаг и стал приближаться к нему. Подойдя на расстояние двадцати ярдов до цели, я окликнул:

– Послушайте, мистер Стэнтон!

Человек впереди меня остановился и обернулся. Он был не только выше меня на несколько дюймов, но и весьма крепко сбит. Казалось, он изучал меня, когда отвечал:

– Мы знакомы, сэр?

Подойдя, пойти вплотную к нему, я ответил:

– Нет, мистер Стэнтон. Я только что был около вашей мастерской, и молодой человек, ваш сосед, был столь добр, что предположил, что я смогу найти вас здесь, в парке. Я хотел поговорить с вами насчет лодки. – Немного запыхавшись, я продолжил: – Извините, что прерываю вашу прогулку, но я не знаю, когда смогу застать вас снова. – Я протянул руку. – Чарльз Бейкер.

Стэнтон тряхнул мою руку:

– Построить вам лодку, сэр, так вы сказали?

– Да, небольшую.

– Извините, приятель, – сказал Стэнтон, пускаясь в путь, – я не строю лодок на заказ.

– Извините. Мне сказали, что вы строите маленькие лодки, мистер Стэнтон, – продолжил я. – Мне вас рекомендовал один друг.

– Да, ваш друг отчасти был прав, но он одновременно и ошибался, – ответил Стэнтон. – Я действительно строю лодчонки. Кстати, одну как раз вчера закончил. Но я не беру заказов. Я строю лодки, которые пользуются спросом. А как закончу одну, то выставлю цену, повешу объявление на окно и примусь за следующую. Мои лодки хорошо продаются, и я не связан с заказчиками, которым одному делай так, а другому этак. – Он помедлил и посмотрел на меня. – Кстати, я только что закончил ялик. Даже еще не вывесил объявление о продаже.

– Ялик, – ответил я. – Это не совсем то, что я хотел, но может быть. Когда я могу на него посмотреть?

– Я немного погуляю. Вернусь в мастерскую около половины третьего, если только мне ничего не взбредет в голову и я не задержусь. Хотя вот что я вам скажу: я в стану вывешивать объявление о продаже, пока вы со мной не повидаетесь, по крайней мере до пятницы. Так что если меня что-то задержит и сегодня вы со мной не встретитесь, вы все равно первый его увидите. – Он остановился и протянул руку. Это явно означало, что он не планирует больше разделять свою прогулку с потенциальным покупателем. – А кто вам, кстати, рекомендовал меня, мистер Бейкер?

Я внимательно смотрел в глаза Стэнтона, отвечая:

– Если честно, то ваше имя мне назвал сэр Артур Конан Дойл.

– Вот это да! А вы, случаем, не знаете, кто сказал ему о моих лодках?

Пока что я не обнаружил в реакциях Стэнтона ничего необычного.

– Думаю, ему могли сказать о них Мэри Холсон или Лиза Анатоль, – медленно ответил я, наблюдая за ним.

Казалось, было мгновение, когда Стэнтон выказал некоторое замешательство, но после паузы он ответил:

– Нет, таких я не знаю.

– Что ж, надеюсь увидеть вас позже, мистер Стэнтон, чтобы осмотреть ялик.

Стэнтон повернулся и продолжил свой путь.

– Я придержу его до пятницы, мистер Бейкер, – бросил он через плечо.

Я повернул назад к Хэм-гейт и направился туда прогулочным шагом Я обдумывал, как последовать за Стэнтоном незамеченным, но риск попасться ему на глаза был слишком велик. Приняв решение, я поспешил к машине и поехал прочь, разыскивая паб, где смогу поесть и пропустить пинту-другую, прежде чем навестить Стэнтона в его мастерской. Я не знал, чего можно добиться, изображая интерес к ялику, но, по крайней мере, я бы смог осмотреть мастерскую.

Ровно в полдень я отыскал подходя идее заведение. Паб был довольно оживленным, но мне удалось занять столик у окна и развернуть карту. Тут же я обнаружил, что дом Лизы Анатоль находится совсем недалеко отсюда. Если бы я проехал пару миль на юг и повернул на северо-восток, я бы оказался в Кингстоне-на-Темзе. Перед въездом в Уимблдон я бы оказался на территории Кингстонского университета. Где-то там она и живет. Я решил не спешить с попыткой увидеть ее до визита в мастерскую Стэнтона. Сандвич с говядиной был хорош, и я попросил, чтобы мне завернули с собой второй. Две пинты эля оказались еще лучше. Колесить по предместьям и угощаться элем, безусловно, было приятнее, чем корпеть за конторкой в Пресс. Я подумал, что бы предпринять, чтобы каждый мой день был похож на этот.

В четверть третьего я снова оказался возле лодочной мастерской и тотчас увидел, что табличка «Владелец вышел» все еще висит на входной двери, но сама дверь приоткрыта, и внутри горит свет. Когда я вошел, Роберт Стэнтон считал деньги за столом в задней части мастерской. В углу стоял открытый небольшой железный сейф, который Стэнтон тут же прикрыл от меня своим телом.

– Я сейчас вами займусь, сэр. Мне надо закончить с этим, – сказал Стэнтон. Он положил что-то в карман и пошел к сейфу с маленькой коробочкой. Убрав ее в сейф и закрыв его, он повернулся ко мне. – Чем могу служите сэр?

– Я пришел взглянуть на ялик, – ответил я.

– Ялик?

Стэнтон подозрительно посмотрел на меня, затем взглянул вглубь мастерской. Там на козлах покоилась перевернутая свежевыкрашенная лодка. Корпус ялика сверкал белизной, а планшир был ярко-зеленым. Он снова повернулся ко мне:

– Вы имеете в виду эту лодку, этот ялик? Он еще не закончен. – Мастер приятно улыбнулся и посмотрел прямо на меня. – Приходите через несколько дней – в понедельник, положим, тогда она будет готова.

Казалось, Стэнтон не помнит ни меня, ни нашего разговора трехчасовой давности. Я оценил освещение мастерской и заключил, что при таком свете меня невозможно было бы не узнать.

– Когда мы прежде говорили, вы сказали, что я буду первым, кто взглянет на ялик, мистер Стэнтон. И я рассчитывал, что мне представится возможность купить его сегодня.

Сначала Стэнтон казался удивленным, потом его лицо расплылось в довольно притворной улыбке.

– Я... э-э... да, сэр. Это было прежде, но после этого мне пришлось выйти, и я не смог ее закончить, лодку то есть. Извините, я не могу показать вам ее до понедельника, мистер... э-э...

– Чарльз...

– Ах да, мистер Чарльз, – прервал Стэнтон. – Когда я ранее сказал вам, что вы можете посмотреть на нее сегодня, я собирался закончить ее, но не смог. Мне пришлось выйти по делу. Я не могу вам ее сейчас показать. Извините.

– Но сегодня утром...

– Я никогда не показываю лодку, пока не закончу ее полностью. Знаю, вы меня поймете, мистер Чарльз, и я правда предоставлю вам возможность первому осмотреть ее. Я повешу на нее записку «Оставлено для мистера Чарльза». К сожалению, я теперь снова должен идти. А лодочка – я закончу ее к понедельнику.

Стэнтон взял меня за рукав и принялся выпроваживать.

Я был совершенно сбит с толку. Стэнтон должен был ждать меня. Когда мы говорили в парке, этот человек показался мне довольно замкнутым, но отнюдь не странным. Потом я вспомнил, что Стэнтон в прошлом был пациентом больницы «Мортон Грейвз». Я не имел понятия о том, каково его душевное состояние и как оно проявляется. Возможно, у него плохо с памятью или же он страдает от раздвоения личности. Это могло объяснить тот специфический способ, которым он вел свои дела, и его неспособность запомнить имена заказчиков Мы почти дошли до двери, когда я снова заговорил:

– А вы не вспомнили Мэри Хопсон и Лизу Анатоль, Роберт?

Стэнтон выпустил мою руку.

– Что вы сказали? – Сузив глаза, он смотрел на меня. – Что вы сказали, мистер Чарльз? – повторил он.

– Когда ранее я упомянул, что вас могла рекомендовать Мэри Хопсон или Лиза Анатоль, вы не смогли их вспомнить. Мне просто стало интересно, не припомнили ли вы их с того времени.

Стэнтон Довольно долго медлил с ответом.

– Нет, я их не припоминаю. Как я уже сказал, я не знаю этих особ. А где вы с ними познакомились, мистер Чарльз?

Более чем прежде я осознал рост и силу Стэнтона. Теперь он казался взволнованным, пожалуй даже, рассерженным.

– Я сам с ними незнаком, – сказал я. Внезапно я почувствовал, что мне надо быть очень осторожным, что я зашел слишком далеко, упомянув имена из списка. – Человек в пабе у Хэм-коммон сказал мне, что лодку надо заказывать у вас. Я интересовался лодками. Когда я его спросил, кто может порекомендовать вашу работу, он упомянул этих Мэри с Лизой. Он сказал, что кто-то из них говорил, что вы строите хорошие лодки. Но это не важно.

Я не сводил глаз с лица Стэнтона. Реакция была бурной. Не оставалось никаких сомнений: эти имена вызвали в нем отклик. Стэнтон явно был взволнован и что-то быстро соображал.

– Нет, это очень интересно, мистер Чарльз. Я никогда не продавал лодок женщинам, ни этим, ни каким-либо еще. Почему же тот человек в пабе так сказал? – Он взглянул мне прямо в глаза. – А он сам со мной знаком?

Я посмотрел на большие мозолистые кулаки Стэнтона.

– Нет, не думаю, что он вас знает. Но я бы на вашем месте не стал об этом беспокоиться, мистер Стэнтон. Без сомнения, это хорошо, что вас рекламируют. Можно сказать, делу это только на пользу.

Я пытался вспомнить все, что знаю о сумасшедших. Этот человек вел себя решительно не так, как раньше.

Стэнтон отступил на шаг и, продолжая изучать мое лицо, ответил:

– Конечно. Хорошо, когда тебя рекламируют, но здесь замешаны какие-то женщины... Когда упоминают твое имя, надо побеспокоиться о том, что за женщина о тебе говорит. Прошу прощения, мистер Чарльз, могу я спросить вас, чем вы занимаетесь? Вы ведь американец, не так ли?

– Я юрист и сейчас живу в Лондоне. Кстати, далеко не каждый может определить, что я американец.

– Нет, вы ошибаетесь, мистер Чарльз. Думаю, это может каждый. И вам нужна лодка. Зачем? – Стэнтон ни на секунду не сводил с меня своего пронизывающего взгляда.

Раздвоение личности. Вот что происходит со Стэнтоном. Он не вполне mom человек, что был утром. И эта, дневная сторона его личности кажется опаснее и умнее.

– О, я... Тут же есть река, и мне может понадобиться лодка. Я начал расспрашивать, и всплыло ваше имя.

– В пабе на Хэм-роуд? – спросил он скептически.

– Да.

Стэнтон продолжал смотреть мне прямо в глаза. Он даже подался вперед и наклонил голову так, чтобы его лицо находилось на уровне с моим, словно бы рассматривая, запоминая его.

– Что ж, я придержу для вас эту лодку, мистер Чарльз, – сказал он наконец. – Она будет готова в понедельник, но сейчас я вынужден с вами попрощаться. Мне нельзя опаздывать на встречу.

Стэнтон шагнул вперед, пока я пятился из мастерской. Потом он закрыл дверь и запер ее изнутри.

Мне ничего не оставалось, как пойти к машине.

Он явно знал эти имена, и их упоминание его встревожило. Это куда-то нас ведет. Теперь он размышляет, знаю ли я, чем они занимаются. Может, он даже думает, что знаю. Внимательно следи за тем, что у тебя за спиной, Чарли, мой мальчик.

Открыв дверь своего номера в половине пятого, я понял по запаху лука и чеснока, что Адриана побывала у меня на кухне. Это было правдой только отчасти: она все еще находилась в крохотной кухне и совсем не старалась сохранять тишину. Ящики гремели, дверцы шкафов стучали, сковорода гремела по горелке. Она не услышала, как я подошел сзади, и была удивлена, увидев, как моя рука протянулась и ухватила кусочек со сковороды, полностью занимавшей ее внимание.

– О Чарльз! Вам повезло, что я уже все нарезала. Иначе вы бы получили нож в руку, будьте уверены.

– Простите. А как получилось, что вы здесь готовите? Вам же надо быть дома к семи, не позже, это правило?

– Я попросила и получила разрешение. Фредди сказал, что встретит меня в «Савойе» в десять. А оттуда отправимся домой. Он передает вам привет, Чарльз.

– Ему тоже. А что готовите?

– Думаю, что соус к макаронам. Я готовлю по рецепту из «Таймс». Предполагается, что это настоящее итальянское блюдо. Я думаю, что в состоянии хорошо отварить макароны, остальное же сущее притворство. У меня есть хорошие новости, я позвонила доктору Доддсу и сказала, что приехал американский адвокат нашей семьи. У нас назначена встреча на завтра в десять с ним и этим таинственным Таунби. А как прошла вылазка в место обитания Стэнтона? – Она помолчала, помешивая, и указала мне на две банки, стоявшие на доске. – Откройте их, пожалуйста.

Я стал открывать банки, рассказывая ей о происшедшем:

– Я с ним виделся – и даже побеседовал с ним дважды. Нам наконец-то удалось что-то получить. Я упомянул имена Мэри Хопсон и Лизы Анатоль, и он клюнул. Сначала ему удалось скрыть это, и очень убедительно, но потом он так разволновался, что даже забыл мое имя. Я, кстати, застал его за подсчетом довольно большой суммы. Он явно намерен что-то предпринять, но понятия не имею, что именно. Я постараюсь проследить за ним и выясню это.

– А как он выглядит? – спросила Адриана, нетерпеливо кивая на банки с помидорами. – Он ведет себя как сумасшедший?

– Да, но он явно не глуп. Он крупный, сильного сложения. Похоже, он может быть опасен.

– Опасен?

– Да. Я бы очень не хотел, чтобы он очутился у меня за спиной где-нибудь в темном месте.

– И вы не собираетесь ему это позволять, – сказала Адриана скорее с повелительной, чем с вопросительной интонацией.

– Нет. Похоже, я заставил его думать, что мы опережаем их на шаг. Я планирую продолжать в том же духе. После того как мы завтра побываем в «Мортон Грейвз», я планирую посвятить некоторое время слежке за ним. Думаю, он понимает, что происходит, и не он один.

– А привидений вы не видели? Чарли, не думаю, что вы находите то, чего от вас хочет сэр Артур.

– Адриана, я ищу привидения везде, куда бы ни пошел.

Ничто так не обманчиво, как слишком очевидные факты.

Тайна Боскомской долины^[12]

Пока мы ждали у кабинета доктора Доддса в больнице «Мортон Грейвз», Адриана просматривала утренние газеты за четверг, которые нашла в холле.

– Послушайте, Чарльз, нам следует продать машины. Как только люди прочитают это, цены на бензин опять подскочат.

– А что там? – спросил я.

– Геологическая комиссия Соединенных Штатов опубликовала заключение, что запас нефти в Америке истощится через двадцать лет.

– Правда? – спросил я. – К сорок второму году? А откуда они это узнали?

– Вспомните, мы же читали об этом в «Таймс» в четверг. Они опубликовали «горячие новости», так ведь это называется? Ой, я забыла. Вы же теперь поверенный.

– Адвокат, – сказал я.

Я попытался придать себе как можно более убедительное сходство с юристом, то есть надел свой самый лучший свежеотглаженный костюм. Он был сшит лондонским портным, но я решил, что американский адвокат вполне может заказать себе костюм здесь. Наконец доктор Доддс вышел из своего кабинета.

– Миссис Уоллес, – произнес он, кивая Адриане и протягивая руку. – Как я уже сказал, ваши фотографии в газетах не отдают вам должного. Я так рад снова видеть вас. – Он повернулся ко мне. – Мистер Бейкер, рад познакомиться. Я Дуглас Доддс, главный врач больницы, вашим услугам. Заходите, пожалуйста!

Мы прошли в его кабинет и расселись в обстановке удивительно уютной для здания, которое пыталось выглядеть на пятьсот лет. Сначала разговор коснулся того, что Адриана сказала доктору: я адвокат из Нью-Йорка и занимаюсь делом о собственности, которое касается покойного доктора Гассмана.

– Как я понял из слов миссис Уоллес, у вас есть пациент, который когда-то был врачом и который может каким-то образом иметь отношение к собственности доктора Гассмана. Признаюсь, что эта ситуация вызывает у меня некоторое недоумение, – сказал я. – Не могли бы вы мне ее прояснить?

– Она затруднительна даже для нас самих, мистер Бейкер. Позвольте мне рассказать вам эту историю с самого начала. Доктор Гассман был весьма преуспевающим неврологом в Шотландии. Он специализировался на случаях глубокой депрессии и очень эффективно применял гипноз для лечения таких пациентов. Когда он стал подыскивать работу в Лондоне, мы пригласили его тотчас же, хоть ему в то время было уже почти семьдесят. И хотя я не всегда соглашался с его методами, без колебаний могу сказать, что он был одним из самых блестящих неврологов, которых я когда-либо знал. Он умер здесь – с ним случился приступ – в тысяча девятьсот девятом году.

Доддс начал набивать трубку.

Я взглянул на Адриану, которая смотрела на доктора с вежливым, в меру заинтересованным выражением лица. Она выглядела, как и подобает послушной племяннице, действующей в интересах любимого дядюшки. Я опять переключил внимание на Доддса.

– Я полагаю, что вы испытывали к этому человеку некоторую неприязнь.

– Разве я так сказал? Хотя теперь, спустя годы меня ничто не удерживает это признать. Да, я не любил Гассмана. Он грубо обращался с персоналом, и это мягко выражаясь. Гордость собственным богатством сочеталась в нем с заносчивостью. Хуже того, душевнобольные были для него в некотором роде ущербными людьми и потому законы медицинской этики на них как бы не распространялись. Он не скрывал этого. Пациенты по его мнению, были самыми подходящими объектами для экспериментов.

– Он с ними плохо обращался? – спросил я.

– Да. Он неоднократно настаивал на использовании электрошока – мы этого здесь не делаем. Он то и дело доводил пациентов до слез. Ходили слухи, что Гассман причинял им физическую боль, но открытых обвинений никто не выдвигал. – Доддс покачал головой и продолжал: – Одним из его пациентов был Уильям Таунби, молодой человек, поступивший к нам в состоянии нервного срыва в тысяча девятьсот седьмом году. Он чудесным образом исцелился. Гассман был, очевидно, близок с этим человеком, по причинам, мне неведомым. В общем, когда доктор Гассман умер, обнаружилось, что он оставил большую часть своего состояния этому пациенту.

– Большую сумму? – спросил я.

– Что-то около сорока тысяч фунтов. Не скрою, что для меня и всех остальных в больнице это было ударом. Гассман не делал секрета из того, что у него нет прямых наследников и что он завещает большую часть состояния «Мортон Грейвз». Вместо этого он оставил больнице лишь десять тысяч фунтов. Примерно такая же сумма была завещана его секретарше, которая отошла от дел и, как я полагаю, жила на эти деньги до смерти. Ей достались наличные и ценные бумаги, прочую же собственность унаследовал Таунби.

– Удивительно, – откликнулся я. – Я думаю, что вы, то есть больница, могли бы опротестовать завещание. Как вы думаете, доктор Гассман пребывал в здравом уме?

– К сожалению, должен сказать, что он был в здравом уме. Хотя и не отрицаю, что мы думали о возможности опротестования. Мы полагали, что сможем найти признаки умственного расстройства в его рукописях, но то что нам удалось обнаружить, не предоставило нам такой возможности.

– Вы хотите сказать, что какие-то его бумаги пропали? – спросила Адриана.

– Да, причем большая их часть. Он собирал материал для книги, собирал его годами, но рукописи так и не нашли. Он составил последний вариант завещания за несколько месяцев до смерти, хоть мы и не знали об этом. В конце концов наши поверенные отговорили нас опротестовывать завещание. Десять тысяч и так были достаточно щедрым даром больнице. Из доходов е этой суммы мы оплачиваем работу старшего врача. Нам не на что жаловаться.

– Вы сказали, что был повод усомниться в разумности Гассмана, – заметил я.

Главный врач выглядел смущенным и быстро взглянул на Адриану, которая до сих пор тихо прислушивалась к нашей беседе. Он нервно пососал трубку.

– Ну... это деликатный вопрос. О таком не принято говорить. Просто скажем, что состояние его здоровья могло дать повод усомниться в его уме.

– Вы, вероятно, говорите о сифилисе, доктор Доддс? – прямо спросила Адриана. – Я опытная медсестра. Вам нет нужды деликатничать из-за меня. Моя семья заинтересована в имуществе доктора Гассмана, и мы хотим знать все, что имеет отношение к этому.

Доддс был явно удивлен прямотой Адрианы и опустил трубку.

– Да, у него был сифилис. И ходили слухи – хоть и неподтвержденные, – что он не всегда контролировал свое поведение. Мы могли бы потребовать вскрытия, чтобы осмотреть тело на предмет повреждений мозга, но, честно говоря, ярко выраженных симптомов у него не было. И, кроме того, такие вопросы нам не хотелось бы поднимать. Вред от этого мог бы и не окупиться его деньгами, вы же понимаете.

– Вы хотите сказать, что больнице лучше не объявлять во всеуслышание, что один из врачей болен сифилисом? – спокойно сказала Адриана. – Да, мы это понимаем. Итак, завещание Гассмана в пользу Уильяма Таунби осталось неоспоренным. И что было потом?

– После этого история приняла оборот еще более удивительный. Таунби был совершенно здоров, и это никого не удивило. Но сразу же после получения наследства он объявил, что отправляется в Эдинбург изучать медицину! Утверждал, что его вдохновил на это Гассман. У Таунби уже был диплом инженера. И теперь у него, безусловно, имелись средства, чтобы отправиться учиться, если он этого хотел. Итак, он уехал.

– А оставленное ему состояние было в наличных? – спросил я.

– Большая часть, но он также получил хороший дом здесь, в Ричмонде-на-Темзе, и какое-то жилье, которое сдавалось. И пока он учился в Эдинбурге, он все это продал – и выгодно. Перевел все в деньги и облигации на предъявителя. Я это знаю, потому что он просил меня рекомендовать ему агентов по недвижимости и брокеров. Я порекомендовал «Уиллоуби и Мартин Лимитед», я знаком с ними по клубу. – Он помолчал. – Что ж, они информировали меня, вы же понимаете. Я чувствовал себя вправе знать, что происходит с состоянием. В общем, Таунби получил степень и прошел практику по неврологии. Гассман умер в тысяча девятьсот девятом, а в начале тысяча девятьсот тринадцатого Таунби стоял у нашей двери, желая занять должность в том самом заведении, где его лечили от нервного расстройства.

– И вы его приняли, – сказал я. – Но разве не возникло возражений из-за того, что он бывший пациент?

– Конечно, возражения были, но открыто их никто не высказывал. Если честно, мистер Бейкер, некоторые из нас полагали, что он обладает сорока тысячами, которые могли бы принадлежать больнице. И было не исключено что какая-то их часть может вернуться к нам. По правде говоря, так и произошло. Таунби тотчас предложил финансировать грант на исследования в пять тысяч фунтов, если его примут. Это благотворительная больница, мистер Бейкер. Вы понимаете, что это такое?

– Я полагаю, это означает, что здесь работают в основном добровольцы, – сказал я, прекрасно зная, что это не так.

– Нет, это значит, что источники финансирования – благотворительные взносы. Например, мы носим имя Мортона Грейвза в честь филантропа, который внес первый большой дар. Персоналу здесь платят хорошо. Но финансирование берется из пожертвований, грантов, благотворительных акций и прочего. Гассман был к нам чрезвычайно щедр, и вот перед нами стоял человек, получивший большую часть его денег, и предлагал внушительное дополнительное перечисление из той же суммы. И он доказал, что был хорошим врачом – в большинстве случаев.

– В большинстве? – переспросил я. – Но не всегда, вы хотите сказать?

– Мы с ним расходились во мнениях, и довольно часто. Он во многом был похож на Гассмана в плане отношения к пациентам. Его методы лечения бывали весьма суровыми. Он тоже пытался применять электрошок и верил в аверсивную терапию. По моим представлениям, он был попросту жесток. Однако в целом лечил эффективно.

– Но это продолжалось недолго, – сказала Адриана – Теперь он снова стал пациентом, вы ведь так мне сказали?

– Да. В пятнадцатом году он опять впал в безумие. – Доктор Доддс снова поднял свою трубку и курил, пока его лицо почти не скрылось за клубами дыма. – Однажды он читал лекцию – молодой Таунби – по приглашению ординаторов больницы Приората Я сам там присутствовал. На середине фразы – именно на середине – он внезапно замолчал и незряче уставился прямо перед собой. Это продолжалось двадцать или тридцать секунд. Затем он продолжал, читая по конспекту, но только около минуты. Потом резко окончил лекцию и извинился, сказав что чувствует себя плохо. Потом сошел с кафедры и вышел вон. Так вот, больница Приората находится отсюда в целых двух милях, но Таунби отправился сюда пешком. Через полчаса он был уже здесь. Он совершил обход, то есть поговорил с несколькими пациентами, как мне сказали. А затем потерял сознание в коридоре. И с тех пор находится здесь, снова в качестве пациента.

– Это удивительная история, доктор Доддс, – сказал я. – И он вернулся к своему прежнему состоянию... безумия?

– Не к изначальному срыву, нет. Сначала он был даже в худшем состоянии, чем прежде. Страдал от полной потери памяти и потери ориентации. Но спустя какое-то время Таунби вернулся в почти нормальное состояние, если не считать того, что он начисто забыл шесть лет своей жизни. И так никогда их и не вспомнил – ничего. Он утверждает, что не помнит, что получал деньги, учился в медицинской школе и был врачом. Мы устраивали хитроумные психологические ловушки, чтобы поймать его на лжи, но тщетно. Я верю, что у него действительно не сохранилось никаких воспоминаний о тех годах.

– А деньги? – спросил я. – Нам надо знать, не сможет ли он рассказать нам о земле, вы понимаете.

– Деньги пропали, – тихо сказал доктор Доддс. – На его банковском счете оказалось менее тысячи фунтов, деньга немаленькие, да, но это всего лишь ничтожная часть его состояния. Недвижимость, как я уже сказал, была продана раньше. Какие бы у него ни были ценные бумаги – а они у него имелись, я уверен, – они так и не были обнаружены. Здесь он получал жалованье и, насколько мы можем судить, жил исключительно на эти средства. Мы позволили себе секретно разузнать о его делах в Эдинбурге. Там его расходы были скромными – он тратился только на... «ночных бабочек». Простите мне мою прямоту, миссис Уоллес, но я думаю, вы хотите, чтобы я называл вещи своими именами. Верю, что состояние хранится где-то нетронутым. Учитывая, что основная его часть состоит из ценных бумаг, которые он приобрел в десятом и одиннадцатом годах, приобрел через людей, которых я лично знаю, капитал должен существенно увеличиться.

Я выдохнул почти со свистом:

– Одни проценты с него могут заменить два или три приличных жалованья. И он пропал? – Я изучал лицо главного врача и видел на нем ответ на вопрос о том, почему уже вроде бы поправившийся Уильям Таунби все еще заключен в «Мортон Грейвз». – А теперь скажите, доктор Доддс, представляет ли сейчас Таунби опасность для себя или других?

Он на мгновение опустил глаза и попытался придать своему лицу искреннее выражение.

– Думаю, это возможно, – наконец сказал он.

– А решение выписать его зависит только от ваших врачей, я прав? – спросил я.

– Этот конкретный случай находится под моим наблюдением. Я и другие старшие врачи регулярно оцениваем состояние Таунби. И мы полагаем, что пока он должен оставаться здесь...

Адриана вмешалась:

– А ему сообщалось об этом? Он знает, что если окажет помощь в вопросе о деньгах, то сможет покинуть больницу?

Она не потрудилась скрыть осуждения. Я поймал ее взгляд и поднял бровь. Она ответила мне умиротворенной улыбкой и продолжала:

– Простите меня, я уверена, что вы знаете, какое лечение подходит ему больше всего.

– Но вы ведь работаете медсестрой не в клинике Для душевнобольных?

– Доктор Доддс, я опытная сестра, но в настоящее время вообще не работаю. И вы правы, я никогда не работала в подобном учреждении.

– Позвольте мне признать, что мы, разумеется хотим узнать, где деньги. Но Уильям Таунби находится здесь отнюдь не по этой причине. Он здесь потому, что все еще болен, и потому, что в его истории есть противоречия, зафиксированные документально. Такой человек может представлять опасность и для себя, и для окружающих. По нашему суждению, риск существует. Здесь же Таунби в безопасности. Условия его жизни выше средних.

– Средних для сумасшедшего дома, вы хотите сказать? – спросила Адриана.

Врач заметно поморщился, но твердо встретил ее взгляд:

– Миссис Уоллес, он не жертва, он пациент. Что же касается земли, находившейся в совместном владении доктора Гассмана и члена вашей семьи, то я по вашей просьбе занимался ею последние пару дней. Никто из тех, кто имел отношение к собственности доктора Гассмана, не помнит такой сделка Однако двое его поверенных уже скончались. Я сильно сомневаюсь, что мистер Таунби сможет или, лучше сказать, захочет пролить свет на это дело. Хотя, конечно, я не стану пытаться помешать человеку вашего положения изучить каждый возможный источник информации. А собственность ценная?

Адриана кивнула.

– Сейчас наводят справки в Глазго. Мой дядя полагает, что участок может обладать достаточной ценностью, чтобы оправдать продолжение дела, – убедительно ответила она. Я видел, что она просто наслаждается своей ролью.

– А мы можем сейчас побеседовать с Таунби, доктор Доддс? – спросил я.

Доктор Доддс посмотрел по очереди на нас, словно бы оценивая все возможные «за» и «против». Наконец он ответил:

– Конечно, мистер Бейкер. Мы будем только рады помочь вам.

Я всегда придерживался мнения, что мелочи существеннее всего.

Установление личности^[13]

Но пути в палату я уверил доктора Доддса, что расскажу ему обо всем, что узнаю во время беседы, но попросил разрешения поговорить с Таунби наедине. Доддс согласился с готовностью, сказав, что у нового собеседника есть шанс получить новую информацию. Однако он, очевидно, не верил, что вообще возможно вытянуть хоть что-то из Таунби.

Пока мы шли, я заметил, что на некотором расстоянии от нас идет пациент, который упорно следовал за нами по всем коридорам и даже вышел в сад. Наконец я спросил об этом Доддса:

– Этот пациент преследует нас, или это плод моего воображения?

– Это не воображение. Наверное, он думает, что его не заметно. Это Томми Моррелл, и он совершенно безобиден.

– Мне он не кажется безобидным, – заметила Адриана. – Он похож на хищника, преследующего добычу.

– Сегодня он просто чуть более возбужден, чем обычно. Вы должны понимать, что двое хорошо одетых посетителей здесь вызывают удивление, – объяснил Доддс, когда мы приблизились к корпусу Таунби.

После вежливого представления доктор Доддс оставил Таунби наедине с Адрианой и со мной. Мы уселись на удобной, скупо обставленной мебелью террасе, с окном во всю стену, выходящим на север. Когда мы пришли, Таунби читал в своей комнате, на террасу он вышел с книгой в руках. Несмотря на свое заключение, он выглядел крепким и здоровым. Он весьма любезно улыбался. На нем были удобные, хорошо скроенные брюки и добротная шерстяная рубашка. Туфли из дорогой кожи и толстые носки придавали ему вид сельского джентльмена у себя в теплице.

– Такие достойные посетители пришли к человеку, к которому вообще никто не приходит, – сказал он с воодушевлением. – Миссис Уоллес, я узнал вас с первого взгляда. Я ведь слежу за газетами. Я нахожусь здесь с небольшими перерывами уже пятнадцать лет, мистер Бейкер, и ко мне никто никогда не приходил. Теперь же ко мне пришли сразу две, да еще такие приятные особы! Потрясающе! Ну что, вы не разгадали тайну моих денег? – Он наслаждался собственной проницательностью.

– А это правда, что у вас есть деньги, доктор Таунби? – с улыбкой спросила Адриана. – Мы только что слышали от доктора Доддса, что у вас их как раз и нет.

– О, по всей видимости, у меня их очень много. Дело в том, что никто из нас не имеет ни малейшего представления, куда я их дел. И пожалуйста, не называйте меня доктором. Родители называли меня Уиллом, а большинство людей здесь зовут просто Таунби. Я полагаю, что для того, чтобы именоваться доктором, – человек должен быть врачом – практикующим врачом, я хочу сказать. Итак, вы хотите поговорить о деньгах. – В его голосе послышалась легкая усталость.

– Вы умеете хранить секреты, Уилл? – спросила Адриана, наклоняясь вперед и кладя ладонь на его руку.

Он бросил взгляд на ее руку в аккуратной перчатке, потом посмотрел ей в лицо. Затем его глаза скользнули по мне, и он снова улыбнулся Адриане.

– Должно быть, весело, когда у тебя есть что держать в секрете, особенно если это не является секретом для тебя самого.

Похлопав его по руке, Адриана выпрямилась и посмотрела через плечо, словно бы хотела увериться, что ее не услышат.

– Нам нет дела до ваших денег. Мы хотим поговорить с вами о старом друге, – тихо прошелестела она. – Мы пришли, чтобы поговорить о докторе Гассмане.

Никакой реакции при упоминании этого имени.

– Но ведь Гассман и деньги – это одно и то же? – резонно спросил Таунби. – Не думаю, что я что-нибудь слышал о старине Бернарде за последние несколько лет. Доктор Гассман здесь превратился в деньги Гассмана. – Казалось, эта мысль опечалила его на мгновение. – Если только вы не имеете в виду пропавшие дневники. Вы пришли за этим?

– Только не мы, – ответил я. – Мы хотим знать о Гассмане как враче. Вы его помните, Уилл?

Таунби выпрямился и посмотрел мне в глаза. Он помедлил, удостоверяясь, что наше внимание целиком приковано к нему.

– Нам лучше прояснить все с самого начала. У меня прекрасная память, я нисколько не безумен и не подавлен. У меня не бывает приступов, и я не теряю контроль над собой. Это знают здесь все, особенно врачи. И вам, мистер Бейкер, тоже лучше это знать, если хотите говорить со мной.

Я спокойно кивнул, встретив его взгляд:

– Прошу вас, называйте меня Чарльз и примите мои извинения. Я неправильно сформулировал вопрос Я не сомневаюсь в ваших словах. И мне, и миссис Уоллес совершенно очевидно, что вас держат здесь не из-за вашего душевного состояния.

– Вот именно! – сказал он.

– Все, что я хотел узнать, – это что вы помните о методах Гассмана и помните ли вы о них вообще. Нас не интересуют пропавшие деньги и записи. Мы даже не знали о них еще пару дней назад, и они не имеют для нас никакого значения. Нам нужно больше узнать о Гассмане совершенно по другой причине.

– По причине, которую вы собираетесь сообщить мне или не собираетесь? – спросил он, не скрывая любопытства.

– По причине, которую мы не можем сообщить никому, Уилл, – вмешалась Адриана. – Этот секрет принадлежит не нам, а нашему другу.

Таунби отвернулся и посмотрел на зимний пейзаж за окном. Через несколько секунд он снова повернулся к нам:

– Чарльз, как вы полагаете, есть ли способ освободить меня отсюда?

Мне надо было быть готовым к такому откровенному вопросу, но я не был. Я пробормотал довольно бессвязно:

– Если честно, то я сомневаюсь в этом, но насколько нам удалось разобраться в ситуации, кто знает? Честно говоря, до настоящего момента эта мысль не приходила мне в голову. Мы пришли сюда, ожидая встретить душевнобольного пациента, который, возможно, будет в силах ответить на наши вопросы о Гассмане. А вместо этого мы увидели, на мой взгляд, совершенно здорового заключенного. – Мои слова повисли в воздухе между нами.

– Хоть и в очень приятной тюрьме, – вежливо заметил Таунби и оставил эту тему, обратясь к причине нашего визита: – Что ж, я помогу вам, если сумею. Полагаю, я знал доктора Гассмана не лучше и не хуже, чем любой другой его пациент. Завещание, возможно, навело вас на мысль, что я знал его лучше, возможно, был его близким другом, но это не так.

– Но он оставил вам почти все свои деньги, – сказала Адриана.

– Я совершенно искренне не понимаю, почему он это сделал. Если честно, я даже не особенно его любил. Он умер в девятьсот девятом, почти тринадцать лет назад. И первые шесть лет после этого я совершенно не помню. А следующие семь я провел здесь и беспокоился о других вещах, поэтому не уверен, что помню подробности того, как работал Гассман. Я никогда его хорошо не знал.

– Справедливо, – сказала Адриана. – И до нынешнего дня мы не знали о вашем положении – по крайней мере каким оно представляется. Но теперь я знаю. Я медсестра, и, как вы знаете, мой муж влиятельный человек. Если окажется, что с вами поступили несправедливо, я постараюсь что-нибудь сделать. Я обещаю. Что до Чарльза, он не может помочь вам. Он не имеет такого влияния, и по некоторым причинам он не может позволить себе быть вовлеченным в подобное дело. Но моя помощь и ваши сведения – это совсем другое дело, Уилл. Я помогу вам, если вы тот, кем кажетесь, независимо от того, что вы нам скажете.

Таунби, казалось, принял предложение, но ничего не сказал. Адриана посмотрела на меня, а потом перешла прямиком к делу, спросив:

– Итак, скажите мне: по-вашему, сошел ли Гассман с ума к концу жизни?

Я поморщился от ее прямоты, но Таунби продолжал задумчиво смотреть на зимний пейзаж.

– Некоторые считали, что он всегда был сумасшедшим. Среди персонала ходили слухи, что он позволяет себе вольности с пациентками. Пациенты даже распускали безумный слух, что он убил одну женщину. Но если он и был сумасшедшим, я этого не замечал...

– Убил женщину? – прервал я. – И в чем же состоял слух?

– О, это просто безумные сплетни, каких здесь хватает. Женщина по имени Клэр Томас должна была выписаться и вернуться к своей семье. Большинство врачей согласились с тем, что она может покинуть лечебницу, но Гассман так не считал. Вот что породило слухи. В общем, ночью накануне выписки она была убита в своей палате Ее изнасиловали и задушили.

– И почему подозревали Гассмана? – спросила Адриана.

– Ну, она была из тех пациенток, с которыми, по слухам, у него была связь. Шептались, что он не мог позволить, чтобы она вернулась в свет, где она могла об этом рассказать.

– А в этом есть доля истины? – спросил я.

– Нет. Он был слишком стар и немощен, чтобы побороть и задушить здоровую молодую женщину. Кроме того, он спал за своим столом в то время, когда предположительно произошло убийство. Слухи ходили просто потому, что пациенты его не любили. Большинство из них даже боялись его.

– А для этого были основания? – спросила Адриана. – Каково было быть его пациентом?

– Мне трудно вспомнить многое из его сеансов. Видите ли, он использовал гипноз. Каждый сеанс начинался с беседы – обычно малоприятной. Потом, полагаю, он вводил меня в транс. Поэтому все, что я могу рассказать вам о его сеансах, – это то, что мы разговаривали о моей жизни до поступления в «Мортон Грейвз» или же о книге, которую я читал. Потом он усыплял меня. Мне это не нравилось, но он умел подчинять себе.

– А вы помните, как он это делал? – спросил я. – Он что-нибудь использовал? Знаете, как фокусники.

– Я понимаю, о чем вы, потому что читал о них, хоть никогда сам такого не видел. Нет, он ничем не раскачивал у меня перед носом. Просто садился напротив и завладевал моим вниманием, потом спрашивал, хорошо ли я себя чувствую или что-то в этом роде. Мы разговаривали. Я чувствовал, как мое внимание рассеивается. Я начинал терять ориентацию в пространстве. Вот и все.

– А о чем вы разговаривали? – спросил я.

Таунби немного подумал:

– Обычно о неприятных моментах моей жизни, А иногда о печальной главе из книги, которую я читал до его настоянию. Думаю, его жизнь была похожа на мою. Он был способен сочувствовать мне, потому что сам пережил то же. Дальше я ловил себя на том, что фантазирую о чем-то приятном. Помню, что не мог различить реальную обстановку и нереальные воспоминания.

– А что потом? – спросила Адриана. – Как вы себя чувствовали?

– Обычно весьма хорошо. Долго был сонным. Потом на какое-то время подавленное состояние проходило. К концу лечения, хоть я и продолжал ходить на сеансы, я почти не ощущал депрессии, поэтому не чувствовал никакой разницы после них. Иногда я бывал уставшим и не мог собраться с мыслями. Иногда не понимал, где нахожусь. Мне казалось, что я шел к нему в кабинет, но просыпался в общей комнате или у себя в палате.

Таунби встряхнул головой, словно смущенный своими воспоминаниями. Потом продолжил:

– Незадолго до смерти он сказал мне, что я совершенно здоров и что скоро он меня выпишет. Кстати, это был последний разговор, который я помню до моего длительного периода помутнения.

– Вы хотите сказать, что не помните, что разговаривали с кем-то другим после того, как вышли из его кабинета? – спросила Адриана. – А как скоро после этого умер Гассман?

– Мы разговаривали у него в кабинете, потом я потерял сознание, – полагаю, он ввел меня в транс. От других я знаю, что он умер через несколько дней после этого сеанса – полагаю, в течение недели, – но, когда я в последний раз видел его, он был в полном порядке. Я очень долго был в беспамятстве. Когда я очнулся, я лежал на полу в коридоре. Вокруг стояли несколько пациентов, а медсестра пыталась мне помочь.

– И как долго вы были без сознания, Уилл? – спросила Адриана. – Несколько часов?

– Шесть лет – так, по крайней мере, мне сказали. Позже, через несколько недель после того, как я пришел в сознание, я узнал, что на дворе пятнадцатый год, а доктор Гассман уже давно мертв. Все, что мне известно о тех шести годах, я знаю со слов других. Многие люди рассказывали мне разные части истории – как пациенты, так и персонал. Я знаком с этой историей довольно хорошо. Но, несмотря на все подробности, которые я знаю, это просто рассказ, который я заучил. Я называю его для себя «легендой о докторе Таунби». – Он посмотрел на Адриану.

Она сжала его руку:

– Уилл, во время войны я знала многих мальчиков, молодых людей, которые не помнили длительные периоды времени, несколько дней. И некоторые из них так никогда и не вспомнили это время. Иногда они не помнили почти ничего из того, что с ними случилось с тех пор, как они покинули Англию, в течение несколько месяцев. Мы не держали их в отделениях для душевнобольных долго. Мы просто посылали их домой. И я смею предположить, что некоторые из них так и не вспомнили, но они на свободе, работают и живут нормальной жизнью.

Таунби с надеждой посмотрел на Адриану, но ничего не сказал. Возможно, он думал о жизни, которой ему бы хотелось жить, и я не хотел его прерывать, но время нашего посещения подходило к концу.

– А вы помните Мэри Хопсон? – тихо спросил я.

– Да. Она была красавица. Оказалась здесь почти одновременно со мной. Она тоже была пациенткой Гассмана. По-моему, я особо с ней и не общался – так, несколько раз обменивался незначащими фразами. Я знаю о ней больше по рассказам, чем по собственным воспоминаниям.

– Рассказам? – переспросил я.

– Это часть легенды о моей жизни в качестве доктора Таунби. Согласно рассказам, она была моей» пациенткой. Мне намекали, что я оставался с ней за закрытыми дверями несколько дольше, чем позволяют приличия. – Он понизил голос. – Признаться, меня посещали фантазии о ней.

– А вы помните Алису Таппер, Уилл? – спросила Адриана.

– Личного секретаря Гассмана? Да, помню и ее. Она была ко мне добра. Я отключился незадолго до того, как она отошла от дел, а к тому времени, как я пришел в себя, ее здесь не было уже много лет. Раньше она иногда приезжала, чтобы навестить бывших коллег, но я уже давно слышал, что она умирает от рака или чего-то еще.

– А Хелен Уикем? – продолжал я. – Вы помните ее?

– Только по легенде. Она оказалась в «Мортон Грейвз» за год до смерти Гассмана. Рассказывают, что она была и моей пациенткой. Также намекают, что она была для меня больше чем просто пациентка. Ее выписали до того, как я очнулся. Большую часть времени она провела здесь во время моего шестилетнего помутнения. К сожалению. – Он беспомощно пожал плечами.

– А Лиза Анатоль? – продолжал я.

– Да, ее я помню хорошо. Очень красивая девушка. Попала сюда еще подростком, лет, наверное, семнадцати. Да, ей было семнадцать, потому что ее год рождения совпадал с началом века. Она однажды мне это сказала. Родилась в начале января тысяча девятисотого года. Ее отец и брат погибли на войне один за другим в течение нескольких дней. Она сломалась и совершила попытку самоубийства – очень серьезную попытку, насколько я слышал. Когда ей полегчало, я много раз разговаривал с ней. Она выписалась пару лет назад.

– Значит, она не могла знать Мэри Хопсон и Хелен Уикем...

– Простите, что перебиваю, мистер Бейкер, – сказал Таунби. – Вы сказали, что хотите узнать о Гассмане, но эти имена не имеют к нему никакого отношения. Хотя Мэри имеет, полагаю, да и Хелен знала его некоторое время, но вот Лиза никогда не видела доктора Гассмана.

– В этом-то и состоит часть проблемы, – вставила Адриана. – Кое-кто предположил, что между Гассманом и всеми этими людьми существует какая-то связь. И часть нашей проблемы состоит в том, чтобы вычислить, в чем заключается эта связь. Еще одно имя – Роберт Стэнтон.

Таунби поглубже устроился в кресле и снова пожал плечами:

– Это еще одна часть легенды. Его имя я услышал в ходе бесед о моих пациентах. Я же его совсем не помню. Он покинул больницу до тысяча девятьсот пятнадцатого года. А что, эти люди находятся в опасности? Они живы? Не могли бы вы все же рассказать мне немного о том, чем занимаетесь?

Я ответил:

– Они все живы. Однако вы, скорее всего, знаете о Хелен Уикем. Она недолго останется в живых. Все остальные живут и работают здесь, в Западном Лондоне. И насколько мы знаем, им не угрожает опасность.

– И эти люди пытаются помочь Хелен Уикем? В этом дело? Я, конечно же, читал о демонстрации против повешения женщин. И она ведь подала заявление о невменяемости. – Он испытующе посмотрел на нас обоих. – Держу пари, вы возбудили мое любопытство гораздо сильнее, чем я ваше. Что происходит?

Мгновение я обдумывал вероятность того, что сама наша беседа была некоторым образом попыткой спасти Хелен Уикем. Однако это было явной натяжкой, и какое-либо участие Уилла в этом заговоре, несмотря на подозрения доктора Доддса, выглядело совсем маловероятным.

– Нет, мы сочувствуем Хелен, но мы ее не знаем и также не знаем, как ей помочь. Ее имя просто оказалось связанным с Гассманом в том деле, которое мы расследуем.

– Расследуем! Доктор Доддс сказал, что вы поверенный, адвокат. Так что же за расследование? Гассман умер более двенадцати лет назад, Чарльз. За исключением Мэри и Хелен, ни один из этих людей его не знал А мое имя тоже упоминается в этом деле, в чем бы оно ни состояло?

– Нет, Уилл, – ответила Адриана, – и это кажется странным. Ваше имя всплыло, когда мы пытались установить связь между этими людьми. И до сих пор, между прочим, вы представляетесь единственной связью, соединяющей их всех, – вы и эта больница. Может быть существует и другая связь – Томми Моррелл.

Таунби выпрямился:

– Точно! Томми Моррелл сейчас единственный здешний пациент, помимо меня, который знал доктора Гассмана. Только Томми с явным приветом. Он здесь целую вечность. А вы с ним не пытались говорить?

– Нет, пока нет, – ответил я.

– Что ж, желаю удачи. Хотя я бы поставил на то, что вам не удастся разговорить его, но не думаю, что это совсем уж невозможно.

– Что вы имеете в виду? – спросила Адриана. – Он нездоров?

– Если вы говорите о физическом здоровье, то он вполне здоров, – сказал Таунби с улыбкой. – Но его разум в расстройстве, или он хочет, чтобы мы так думали. И я не знаю, какой вариант верен.

– Продолжайте, Уилл, – подбодрила Адриана.

– Ну, Томми ни с кем не разговаривает – никогда! Но иногда бывает и по-другому. Иногда Томми – ну, не знаю – просто не в силах говорить, не может сфокусироваться. В других случаях он похож на лисицу, наблюдающую, как охотничьи собаки бегут мимо ее логова.

– Сегодня мы видели его. И полагаю, он находился в лисье-собачьем периоде, – сказал я.

– Иногда я могу поклясться, что он сидит здесь, в клинике, и придумывает решение всех проблем вселенной. Иногда он ест как джентльмен, иногда – как животное. Чаще всего он ходит так, словно в нем что-то повреждено, но порой я вижу, что он идет вполне нормально. Я даже видел, как он читает. Я предполагаю что он желает казаться безумнее, чем есть на самом деле. Хотя иногда он действительно сумасшедший, в этом нет сомнений.

– А он был пациентом Гассмана? – спросил я.

– Да. Доктор Гассман лечил его.

– При помощи гипноза? – спросила Адриана.

– Полагаю, что да, ведь это был основной метод Гассмана. Как и мой, насколько мне сказали.

– Так вы – гипнотизер, – сказал я.

Улыбаясь, Таунби сделал широкий жест рукой, низко поклонился в своем кресле и сказал:

– Часть легенды.

В самых отвратительных трущобах Лондона не
свершается столько страшных грехов, сколько в этой восхитительной
и веселой сельской местности.

«Медные буки»^[14]

Мы с Адрианой наскоро пообедали около больницы, потом я посадил ее на поезд до Лондона. Я хотел остаться в Ричмонде и проверить, что мне удастся узнать о третьем человеке, упомянутом в письме, – о Лизе Анатоль.

Адриана хотела выяснить все, что возможно, о банкирах, чьи имена мы узнали в «Мортон Грейвз». Она была уверена, что у Фредди нет никаких планов на вечер, которые могли бы ей помешать, поэтому мы договорились, что она ускользнет на встречу со мной в «Улане» в восемь.

Я поехал на запад к университету Кингстон, потом замедлил скорость, чтобы ознакомиться с обстановкой. Анатоль жила на улице Кумб-парк в Кингстоне-на-Темзе, и я полагал, что это будет улица на территории университета. Но оказалось не так. Улица просто примыкала к колледжу и представляла собой круг, граничащий с полем для гольфа Кумб-хилл. Ее резиденция, как выяснилось, располагалась во внушительном поместье позади самого поля.

Я подъехал к тротуару и перечитал свои записи о Лизе Анатоль. Ей было чуть за двадцать, она жила со своей сестрой и зятем. Местный констебль ее не знал, зато хорошо знали студенты Кингстонского университета. Среди них она пользовалась репутацией участницы случайных пирушек. В ее прошлом имелся тревожный полицейский протокол. Двое детей, брат и сестра одиннадцати и тринадцати лет, пропали и так и не были обнаружены. Свидетели видели обоих детей в компании девицы Анатоль идущими к реке.

У мисс Анатоль случился «провал в памяти» после похищения, которое могло состояться, пока она гуляла с детьми. Она сама оказалась жестоко избита, и в полиции заключили, что она пережила травму, которая и ввергла и без того неуравновешенную девушку в состояние амнезии. Она не могла вспомнить, что случилось с детьми. Похитители не были обнаружены, требования о выкупе родители не получали, и детей больше никогда не видели.

Я отложил заметки и еще раз медленно проехал по извилистой улице. Я отъехал от дома на сто ярдов, скрылся из виду и, завернув, остановился, чтобы обдумать свои дальнейшие действия. Никаких новых мыслей мне в голову не пришло, поэтому через несколько минут я снова тронулся и поспешил по кругу назад, к тому месту, где улица соединялась с дорогой, ведущей на Кингстон-вейл. На этом перекрестке я почти столкнулся с молодой велосипедисткой. Мне удалось затормозить в самое последнее мгновение. Однако, казалось, девушка не обратила на меня никакого внимания. Даже не взглянув через плечо, она продолжала свой путь. Молодая женщина в серых брюках и толстом свитере была блондинкой. Я предположил, что это может быть Лиза Анатоль, и решил последить за ней.

Было бы разумно предположить, подумал я, что она направится в сторону Кингстонского университета, где работают ее родственники. Я въехал на Кингстои-вейл и обогнал ее. Она, казалось, вновь не обратила на меня внимания. Я завернул на территорию университета и остановился у проезда в сотне футов от входа. В зеркале заднего вида я видел дорогу у себя за спиной, так что, если бы она свернула, я бы заметил. Потом, как только станет ясно, куда она направляется, я пойду пешком вслед за ней.

Но она не въехала на территорию университета. На хорошей скорости миновав вход, она покатила дальше по Кингстон-вейл. Это означало, что мне опять надо разворачиваться и выезжать на главную дорогу. Там я притормозил и, когда она почти скрылась из виду, продолжил преследование. Мой план состоял в том, чтобы обогнать ее и остановиться, пока она не окажется совсем рядом. Я подъехал к воротам Робин-Гудгейт и въехал на парковку возле конюшен. Я вышел из машины и пошел к месту, где облокотился о забор и стал наблюдать за Кингстон-вейл. Девушка, как и я, проникла через ворота в парк и поехала по дорожке прямо.

Что мне оставалось делать? Я не мог въехать на «моррисе» в парк, поскольку прямо передо мной висела табличка, воспрещавшая частным автомобилям передвигаться по его территории. Велосипедистка скрылась бы из виду за две-три минуты. Я развернулся и пошел к конюшне, возле которой конюх расседлывал лошадь.

– Можно у вас взять лошадь напрокат? – спросил я его.

Он окинул меня взглядом, не торопясь с ответом. Я понимал, что мой наряд был не самой подходящей одеждой для верховой езды.

– Да, сэр, но сейчас ни одна не оседлана. Впрочем, если вы справитесь в конторе...

– А как насчет вот этой лошади, которую вы держите? – спросил я. – Я как раз предпочитаю ездить без седла.

– Эта кобыла только что вернулась с прогулки. Спросите в конторе, и, возможно, ее снова отправят. – Он смотрел на меня с явной усмешкой.

Я шагнул вперед и протянул ему банкноту в один фунт:

– Не могли бы вы это устроить? Я спешу. Тут в парке я заметил одну молодую леди, и мне надо срочно переговорить с ней.

Он посмотрел на банкноту, словно та была драгоценным камнем. Мои экономические весы снова заработали, и мне стало интересно, видит ли он те буханки хлеба, которые воплощает этот банковский билет.

– Устройте это мне, и сдачи не надо, – сказал я берясь за поводья. – Я верну лошадь буквально через час.

Он отпустил поводья и подмигнул мне:

– Я буду работать у ворот прямо рядом с вашей машиной, сэр. Просто приведите ее туда. – Он снова оглядел меня. – Вы непременно испортите свои штаны, сэр. А мне и минуты не потребуется, чтобы ее оседлать. Вы не пожалеете, что чуть задержались.

Я кивнул, и он оседлал лошадь в рекордный срок. И тем не менее, когда я выехал на тропинку, велосипедистка уже пропала из виду. Я пустил лошадь галопом по тропинке. Через полмили я проехал небольшой указатель, сообщавший, что слева от меня находится пруд Мартинс-понд. Налево ответвлялась небольшая дорожка. Тут мне пришлось остановиться и присмотреться к велосипедным следам. К сожалению, их было несколько. Я решил, что самые свежие ведут как раз по дорожке, на которой я стою. Еще через сотню ярдов налево пошла другая дорожка, и мне показалось, что следы шин повернули в том направлении. Я проехал по меньшей мере полмили, когда увидел ее.

Я пустил лошадь шагом и держал молодую женщину в поле зрения. Велосипедистка свернула на тропинку поуже, которая, в отличие от предыдущей, не была посыпана гравием. Это была сплошная грязь. Проехав немного по тропинке, она остановилась, прислонила велосипед к дереву и дальше пошла пешком. Притом быстро.

С большим преимуществом в обзоре, которое давала мне лошадь, я мог держаться вдалеке от нее. Минут через пять после того, как она оставила велосипед, девушка резко повернула направо, еще на одну тропинку, уходившую на север. Еще через пять минут она совсем сошла с тропинки и пошла по краю пруда, пока не дошла до третьей тропинки, по которой последовала примерно в том же направлении, что и раньше.

Когда я доехал до пруда, я понял, что уже бывал здесь. В тот раз я пришел пешком и с севера, но я уже стоял и смотрел на этот самый пруд. Если бы я не ехал верхом, я бы узнал его сразу. Субботним вечером с этого самого места у пруда я наблюдал за Мэри Хопсон. Теперь же я видел, как особа, которая предположительно была Лизой Анатоль, подходила к той же самой скамье, где тем холодным вечером сидела Мэри Хопсон.

Я развернул лошадь и снова обогнул пруд, чтобы ждать поодаль. Проделывая это, я, возможно, минуты на три упустил женщину из виду. Когда я снова повернул лошадь к своей жертве и посмотрел, что та делает, она уже была на северном берегу пруда и шла прямо на меня.

Сохранять спокойствие. Она явно не запомнила меня, когда я чуть не сбил ее на перекрестке. Сегодня чудесный день, в парке много людей. Она просто пройдет мимо. Возможно, я даже заговорю с ней, если найду предлог. Хотя нет, не сейчас. Я просто проеду мимо нее вокруг пруда и потом поверну к тому месту, где она оставила велосипед. Хороший план.

Однако все вышло совсем не так. Я поехал по тропинке к женщине, которая целеустремленно спешила вперед. Я пытался сделать вид, что не обращаю на нее внимания, а просто смотрю на пруд, но внезапно она остановилась и уставилась прямо мне в лицо. Между нами было все еще футов тридцать, я наблюдал за ней боковым зрением и видел, что она просто потрясена. Видимо, она все же обратила на меня внимание на Кумб-парк. Не глядя ей в глаза, я повернул лошадь и поехал по южному берегу пруда к тропинке на его восточной стороне.

Снова тайком следя за ней боковым зрением, я увидел, как молодая женщина зашагала на юг, туда, где оставила велосипед. Я продолжал ехать на север, пока она не скрылась из виду. Я знал, куда она идет, и знал, что она примерно в полумиле от своего велосипеда. У меня было преимущество в скорости, поэтому я был уверен, что не потеряю след.

Спустя некоторое время я оказался на Куинс-райд, согласно указателю, и поехал параллельно тропинке, по которой проделал почти весь свой путь по парку, то есть возвращался по собственным следам. Сначала я видел ту тропинку за сто ярдов справа, она отклонялась к югу от Куинс-райд. Велосипедистки не было видно, я не мог определить, где она – впереди или позади меня. Затем Куинс-райд привела меня в густые заросли, и я потерял из виду вторую тропинку.

Я пустил лошадь галопом до восточного конца Куинс-райд и повернул на юг к Робин-Гуд-гейт. На такой скорости я точно окажусь у ворот раньше блондинки. У меня будет время вернуть лошадь и убрать «моррис» из виду. Когда я доехал до перекрестка с той дорожкой, по которой должна была ехать она, я осадил лошадь и посмотрел в том направлении, где ожидал ее увидеть. За полмили я различил фигуру на велосипеде, съезжавшую с невысокого холма. Хорошо было бы доехать до конюшни шагом, чтобы остудить лошадь, но времени у меня было в обрез.

Я въехал в маленькие воротца, которые указал мне конюх, и спешился. Не успел я этого сделать, как он уже стоял рядом, держа поводья.

– Она вся в пене, сэр. Нужно немного пройтись шагом, когда возвращаетесь, – сказал он, когда я повернулся к нему.

– Знаю. Прошу прощения. Надеюсь, все будет в порядке. Я просто забыл, что у меня назначена встреча и мне надо спешить.

– Что, ничего не вышло с молодой леди? – спросил он с улыбкой. – Ничего страшного, сэр. Я сам немного прогуляю ее. Можете уезжать.

Сказав это, он закрыл ворота, и я понял, что он хочет, чтобы я удалился, пока его начальство не узнало, что он сдавал лошадь.

Я завел машину и поехал на Кингстон-вейл, направляясь к университету. Забрав немного влево, я съехал на Робин-Гуд-лейн и остановился, зная, что вскоре увижу, как Лиза Анатоль едет по Кингстон-вейл. Однако спустя два часа, в пять вечера, я прекратил ожидание. Мне был хорошо виден большой участок дороги, и она так и не выехала из парка, по крайней мере по Кингстон-вейл.

Так что же случилось? Может, эта блондинка вовсе и не Лиза Анатоль? Но почему она так уставилась на меня? И потом, почему вернулась не через Робин-Гуд-гейт?

Почему же имя Лизы Анатоль оказалось в списке? Что может быть общего у нее с доктором Гассманом, Хелен Уикем, Мэри Хопсон и, наконец, с Конаном Дойлом?

Нитей много, но ни за одну я не могу ухватиться как следует.

Человек с рассеченной губой^[15]

Мне потребовался час, чтобы вернуться в «Капитан» и припарковать свой «моррис» в переулке. Я решил, что ванна – это то, что мне надо, чтобы успокоиться и собраться с мыслями, поэтому в четверть седьмого я уже набирал в ванну горячую воду и наливал себе бренди.

Пока ванна наполнялась, я позвонил Конан Дойлу и попал прямо на него. Я сказал ему, что мы с Адрианой встречаемся в восемь в «Улане», и он тут же сказал, что присоединится к нам.

– Вы полагаете, что это необходимо, сэр Артур? – спросил я. Мне начинало казаться, что он не может устоять перед возможностью принять более активное участие в деле.

– Я просто собираюсь соблюсти приличия, мой мальчик, – сказал он добродушно. – Случайная встреча в пабе троих друзей выглядит гораздо благопристойнее, чем свидание замужней светской дамы с известным молодым человеком.

Я не мог с этим поспорить.

Он продолжал:

– Если вы опоздаете на несколько минут, я смогу преподнести Адриане настоящий сюрприз. А потом, когда вы войдете, мы пригласим вас присоединиться к нам.

– Сэр Артур, – сказал я, – вы уже, наверное проделывали нечто подобное?

Он усмехнулся:

– Только на бумаге, Чарльз. Но мне это нравится.

Я повесил трубку с уверенностью, что войду в «Улан» не ранее четверти девятого, и отправился в ванную комнату обдумывать случившееся сегодня.

Я не был знаком с западной окраиной Лондона и до минувшего воскресенья никогда не бывал в Ричмонде-на-Темзе. Только сегодня по пути домой я осознал, что каждое место, куда привело меня расследование, находится очень близко к Ричмонд-парку. Так, мастерская Мэри Хопсон – примерно в полумиле к северу от ворот Бог-гейт, которые, как я теперь понял, служат северным входом в парк. Лодочная мастерская Роберта Стэнтона располагается в Хэме, то есть к западу от парка, в полутора милях от ворот Хэм-гейт.

Кстати, и благотворительная больница «Мортон Грейвз» также должна находиться неподалеку от парка. Я ехал туда с севера по Куинс-роуд на юг от Шин-роуд. Пытаясь наилучшим образом припомнить маршрут, я понял, что находился почти в парке, когда повернул на Чис-холм-роуд. Наконец, был дом Лизы Анатоль в Кингстоне-на-Темзе. Девушка, которую я принял за нее, проехала на велосипеде немногим больше мили и въехала в парк с юга в ворота Робин-Гуд-гейт.

Погрузившись в ванну со вторым стаканом бренди, я прибавил еще несколько фактов. Я шел за Мэри Хопсон по северной части парка, направляясь к западу от Бог-гейт. Сегодня я следовал за женщиной, которая, по моему предположению, была Лизой Анатоль, мили три по парку от Робин-Гуд-гейт. Мы ехали на северо-запад и в результате оказались в том самом месте, до которого в воскресенье дошла Мэри Хопсон.

Когда вчера утром я пошел за Робертом Стэнтоном, он тоже направлялся в Ричмонд-парк, войдя через Хэмгейт и повернув к северу. Он, вполне вероятно, направлялся к тому же месту, что и Лиза с Мэри. Благотворительная больница «Мортон Грейвз», судя по всему находится на северном конце парка и, стало быть, недалеко от того места, куда направлялись Хопсон и Анатоль. Для подтверждения моих предположений нужна была карта, а та лежала в столе в комнате. Я остался в ванне, делая в уме узелок: посмотреть на карту попозже.

Где жила Хелен Уикем, пока не совершила убийство и не попала в тюрьму Холлоуэй? В районе Сент-Маргаретс? Я сделал еще один узелок: уточнить, где это. Потом я вспомнил, что Хелен Уикем должны завтра повесить. Мне почему-то это показалось неправильным. Я не был особенно уверен, что заключенная, которую я видел, была сумасшедшей, а из отчета об этом деле я также не был уверен, что она виновна в предумышленном убийстве. Однако, в конце концов, как и во многих других случаях, я ничего не мог поделать с этой несправедливостью.

Кто был личным секретарем Гассмана? Алиса Таппер. И где она теперь? Умерла? Я сделал третий мысленный узелок. Нет, это уже слишком много для выпитого бренди. Я понял, что надо взять блокнот. Я быстро вылез из ванны, прошлепал по паркетному полу в гостиную за блокнотом и карандашом и поспешил назад. Вода уже остыла, казалось, градусов на двадцать. Моя пробежка охладила меня, и ванна утратила всякую прелесть. Я снова выбрался из нее и поспешно оделся.

Карта Лондона подтвердила мои предположения. Ричмонд-парк был огромным парком на западе около Уимблдона, За прошедшие несколько дней я познакомился с некоторыми входами в него: воротами Бог-гейт на севере, Хэм-гейт на западе и Робин-Гуд-гейт на юге. На карте я увидел, что больница «Мортон Грейвз» примыкает к парку. Я предположил, что скамейка, на которой сидела Мэри Хопсон, возможно, видна из больницы. Девушка, которую я принял за Лизу Анатоль, возвращалась к своему велосипеду тоже от этой самой скамьи.

Из-за времени, проведенного над картой и заметками, мне не составило труда опоздать в «Улан», чего желал сэр Артур. Когда я появился, Адриана и сэр Артур помахали мне из кабинки. Мне уже заказали мое любимое крепкое. Мне стало интересно, кто из них узнал, что заказывать. Я бы поставил на Адриану.

– Сначала вы, – сказала она, когда я сделал первый глоток. – Расскажите, что вы узнали от Лизы Анатоль.

Я детально описал свой день и представил им список вопросов, на которые следует ответить.

– Я могу ответить на один вопрос, – немедленно откликнулась она. – «Мортон Грейвз» находится прямо в парке. Надо быть слепым, чтобы не заметить этого.

– Я это просчитал, – сказал я.

– А вы не заметили деревья за забором? – спросила она. – Это и есть Ричмонд-парк. Он площадью порядка миллиона акров. В нем водятся даже олени.

– Миллион?

– Ну, это лучше вам судить. Это же вы целый день изображали там ковбоя.

Я на мгновение задумался и понял, что с востока на запад парк на две мили шире, чем с юга на север. Я не знал точно его формы, но догадывался, что его площадь могла составлять четыре или пять квадратных миль. Я вытащил блокнот и произвел кое-какие подсчеты:

– В нем должно быть более двух тысяч акров.

– А я-то полагал, что вы, ковбои, подсчитываете площадь прямо на ходу, – сказал Конан Дойл. – А в мое образование эта дисциплина не входила, – Он негромко посмеялся.

– Кстати, я действительно когда-то занимался подобной работой. Хотя в Лондоне мне этот опыт не очень пригодился.

Адриана сказала:

– Итак, что до меня, то сегодня я кое-что разузнала. Я сделала несколько звонков и обнаружила, что один из партнеров «Уиллоуби и Мартин лимитед» – давний друг моего дяди Уильяма. И старик согласился напоить меня чаем в четыре часа.

– А есть ли в Лондоне человек, которого вы не знаете или который не знает вас? – спросил я ее.

– Да, меня знают слишком многие. И кстати, я думаю, что сегодня вечером один из таких знающих шел за мной сюда.

Мы с сэром Артуром огляделись вокруг.

– Кто? Кто это шел за вами, Адриана? – спросил Артур.

– Его здесь нет, но я уверена, что он следил за мной. Я вышла из дому и обратила внимание на низкорослого человека – он чем-то напомнил мне Тулуз-Лотрека: в бушлате и бескозырке. И держался позади меня на расстоянии в полквартала. Наверно, он сел в тот же вагон на станции Виктория, потому что снова попался мне на глаза, когда я шла по Сент-Джордж-драйв. Было уже темно, и мне это не понравилось. Когда я повернула на Кларендон, я потеряла его из виду. Было страшновато.

– Без сомнения, это был дух доктора Гассмана, – сказал я, подмигнув Конан Дойлу. – Или сыщик, нанятый вашим мужем, чтобы узнать, как вы проводите время. – Я шутил, но лишь отчасти.

– Ему нет в этом надобности, Чарльз. Я всегда говорю ему, куда иду. У нас нет секретов друг от друга. Ну почти нет.

Конан Дойл поднял бровь и спросил:

– Так кто же мог следить за вами?

– Не знаю. Иногда это бывают фотографы, если мы с Фредди идем на какое-нибудь представление. Полагаю, это мог быть репортер.

– Кто-то пытается найти что-то, компрометирующее Фредди? А разве репортер может знать, где вы живете? – спросил я.

Адриана закатила глаза:

– Чарльз, любой, кто читает газеты, может узнать, где именно мы живем. Они помещают в статьях не только адрес, но и маршруты наших садовых прогулок – Еще раз быстро окинув взглядом помещение, она подалась вперед и понизила голос: – Итак, я нашла кое-какие следы денег, вернее, окончание этих следов.

– А сами следы?

– Цепочка обрывается, и в ее конце нет ничего, – сказала она и подняла руку, чтобы подозвать официанта. – Хотите есть?

– Да, а также услышать о деньгах.

– Доктор Доддс прав. Они должны быть у Таунби, – сказала она.

Нас прервал официант, обращавшийся к Адриане «миссис Уоллес», а к Конан Дойлу «сэр Артур». Она бросила на меня взгляд, говоривший: «Теперь понимаете, о чем я?» Мы заказали ужин, и она продолжила:

– Таунби упорно и систематически переводил недвижимость и ценные бумаги в наличные деньги и золото. Поскольку партнеры в «Уиллоуби и Мартин» проявляли любопытство и подозрительность, они навели справки и выяснили, что он при каждой возможности покупает то, что называется «облигации на предъявителя».

– Доддс об этом говорил, – сказал я.

– Я слышал этот термин, – сказал Конан Дойл, – но не вполне понимаю, что он значит.

– Облигация на предъявителя – это документ, по которому деньги может получить не указанный в нем владелец, а любой, кто его предъявит, – объяснил я.

– То есть любой, у которого он есть, может получить по нему деньги?

– Совершенно верно, – ответила Адриана – Так можно вкладывать деньги и не указывать своего имени.

– Стало быть, след обрывается, – сказал я.

Адриана продолжала;

– След всегда обрывается, когда имущество переводят в наличность и ценные бумаги. Таунби распродал все, и не осталось никаких следов сделок Он продал все акции и облигации, на которых указан владелец. Он начал это еще в Эдинбурге, когда учился в медицинской школе. Он продавал понемногу каждый месяц. И в первый год по возвращении в Лондон он закончил эту операцию.

– А есть ли идеи относительно того, какова вся сумма? – спросил Конан Дойл.

– Они совершенно уверены, что к началу четырнадцатого года она превышала тридцать тысяч, но ему удалось купить достаточно облигаций с высоким процентом, а определенная часть была в золоте. Из-за войны золото резко подскочило в цене. Где бы ни находилось состояние, процентов с него хватило бы, чтобы обеспечить весьма небедную жизнь, – ответила она.

Я не мог поверить, что тот самый Уилл Таунби, которого я видел сегодня утром, был таким хорошим актером. В конце концов, он и сам признал, что, видимо, умыкнул деньги.

– А как вы, Адриана, думаете, знает ли он, где эти деньги?

Она надолго задумалась, прежде чем ответить.

– Нет. Я не думаю, что Уильям Таунби в своем нынешнем состоянии знает, где они. Но существует множество доказательств того, что другой Уильям Таунби, каким он был в четырнадцатом году, об этом прекрасно знает.

– Но ведь теория о раздвоении личности чересчур отвлеченна, не так ли? – спросил я.

– Многие неврологи начинают признавать, что в ней что-то есть, – ответил Конан Дойл.

– И также многие спиритисты, – добавил я.

– И они. Но тот факт, что кто-то верит в то, во что вы не верите, не означает, что он ошибается, – добавила Адриана. – И также не опровергает других идей, в которые он верит. – Она энергично кивнула в сторону сэра Артура.

Он нагнулся к ней, по-отечески похлопал ее по руке и сказал;

– Совершенно верно, дорогая. Спасибо.

Принесли ужин, и минут пять мы ели молча. Потом Адриана продолжила:

– Джентльмены, но какое это отношение имеет к письму? Вы не забыли, кстати, что завтра Хелен Уикем собираются повесить, а так никто и не вмешался в это?

– Может быть, помощь ей и не входила в их планы, – предположил я.

– Тогда зачем было заставлять меня посылать кого-то на встречу с ней? – спросил сэр Артур.

– Неизвестно. Может, она знает, где спрятаны деньги. В любом случае я думаю, что Адриана права: что-то, что должно было случиться, не случилось.

– И это все как-то связано с «Мортон Грейвз», – сказала Адриана.

– И с доктором Гассманом, – сказал Конан Дойл.

– Нет, – возразила она. – Вспомните, что Лиза Анатоль не могла знать ни доктора Гассмана, ни Мэри Хопсон.

– Это так, но вы сказали, что она не могла знать и Хелен Уикем. И все же Лиза входит в список лиц, кого мы могли отвезти к Хелен, – сказал я.

– Роберт Стэнтон тоже не знал Гассмана, – сказала Адриана.

– А вот доктор Таунби так или иначе знал их всех, – сказал Конан Дойл. – И он обналичил состояние Гассмана.

– Однако же письмо было написано доктором Гассманом, – добавила Адриана, в недоумении качая головой.

– Не совсем. Таунби унаследовал многое из имущества Гассмана. Он мог многое узнать об этом человеке, – сказал я.

– Итак, Чарльз, попробуйте воспроизвести целиком картину происходящего. Дайте мне почву для возражений. Что, по-вашему, происходит?

Помолчав немного и отхлебнув пива, я начал:

– Версия номер один. Таунби заперт в «Мортон Грейвз». Он каким-то образом заручился доверием доктора Гассмана и унаследовал основную часть его состояния. Он решает заняться той же профессией, что и Гассман, – возможно, потому, что в «Мортон Грейвз» хранится нечто, что ему нужно, но что он еще не нашел. По каким-то причинам все состояние нужно ему наличными. Потом напряжение пагубно сказывается на нем, и с ним случается припадок. Больница пользуется возможностью запереть его. Они хотят получить деньги и не собираются отпускать его, пока не получат их.

– И как же в игру вступает Хелен Уикем? – спросила Адриана.

– Хелен Уикем знает что-то, что нужно Таунби, но она должна умереть. Каким-то образом он убеждает троих знакомых пойти и выведать у нее необходимую ему информацию. Это может сделать любой из них, но у них нет доступа в тюрьму. Таким образом, в игру включается сэр Артур. Таунби знает достаточно об отце сэра Артура из записок доктора Гассмана или других источников, и ему хватает этого, чтобы заставить сэра Артура помочь. Но то, что должно случиться в Холлоуэй, не случается. Таунби оставил эту затею, мы топчемся здесь в тупике.

Я замолчал и стал ждать реакции. Мне пришлось прождать минуту, пока она воспоследовала.

– Швейцарский сыр, Чарльз. Он такой ломкий, и в нем много дырок. – Адриана рассеянно повертела в руках солонку и продолжила: – Во-первых, Таунби не стал бы утруждать себя и становиться врачом, когда разбогател. Он даже заплатил «Мортон Грейвз», чтобы его приняли. Во-вторых, если бы он знал, где деньги, он бы нанял хорошего адвоката вроде Фредди и в мгновение оказался бы на свободе. – Она помедлила и отпила вина. – Как у меня пока получается?

– Неплохо, – признал я. – Если честно, то очень неплохо.

– А у меня есть возражение и получше, – сказал Конан Дойл.

– Можно его услышать? – сказал я.

– Оно касается конца пути, Чарли, но только вашего пути через парк.

Я кивнул:

– Они все ходят к «Мортон Грейвз». Я это понимаю. Вероятно, окна палаты Таунби выходят в парк.

Адриана медленно облизала губы и покачала головой. На ее лице было написано, что я безнадежен.

– Крыло Таунби и сад за забором находятся в северной части больницы. А Ричмонд-парк – на юге. Что скажете на это?

– Что сэр Артур нанял не того детектива, – сказал я, улыбнувшись Конан Дойлу.

– Но в качестве компенсации он получил меня.

Конан Дойл с восхищением посмотрел на нее:

– Без сомнения, удачное приобретение, но я не уверен, осталось ли нам что расследовать, если только мне не пришлют еще одну записку. Хелен Уикем скоро умрет, и этим все закончится.

Адриана сказала:

– Не знаю, как вы, Чарли, но я не могу оставить сейчас это расследование, даже если сэр Артур с ним покончил. – Она повернулась к Конан Дойлу. – У вас же еще есть письмо от того, который представляется призраком. – Она допила вино. – Вы не подвезете меня домой, Чарли?

Конан Дойл посмотрел на входную дверь паба:

– Если за вами следили, Адриана, полагаю, мне лучше выйти через черный ход. Я все еще стараюсь избежать прямой связи с этой историей. Кое-кто. может о многом догадаться.

– А мы, к сожалению, не можем, – тихо сказал я, пока Конан Дойл вставал из-за стола.

Я оплатил счет, и мы с Адрианой вышли через входную дверь в январскую ночь. Мы медленно брели по тихой улице к месту возле отеля «Капитан», где стояла моя машина.

– Не думаю, что его идея с привидением выгорит, – сказал я. – Я все больше склоняюсь к тому, что Гассман еще жив.

– Вам легче поверить в то, что больной восьмидесятилетний старик симулировал собственную смерть и спустя десяток лет все еще бегает по Лондону, – проворчала Адриана. – Честное слово, Чарльз, я скорее поддержу сэра Артура и его компанию. Гассман мертв и похоронен. А люди, с которыми имеем дело мы, вполне живы.

– Но я не понимаю, Адриана, как эти люди могли узнать об альбоме старого Дойла, как не понимаю и того, с какой целью они послали нас к Хелен Уикем. Двое из людей в списке никогда с ней не встречались.

– То, что мы не понимаем их причин, не означает, что у них нет причин, Чарли. Не забывайте, в этом деле фигурируют большие деньги. Я ставлю на то, что в деле участвуют живые люди и что их цель вовсе не спасти Хелен Уикем, – ее повесят через несколько часов, – произнесла она горькую очевидную истину.

Мы прошли уже две сотни футов, когда миновали магазинную дверь, чуть утопленную в стену. В нише сидела невысокая блондинка в морском бушлате, который был ей велик на несколько размеров, и с намотанным на голову шерстяным шарфом. На ее коленях лежала бескозырка. Ее волосы упали вниз, когда она взглянула на меня. Я слегка кивнул в знак учтивости и прошел мимо. Потом до меня дошло, что в ней было что-то очень знакомое. Я остановился и обернулся, чтобы проверить, не знаю ли я ее, и мой рассудок словно притормозил, пытаясь осознать несколько вещей одновременно. Во-первых, это была та самая женщина, за которой днем я следовал в Ричмонд-парке. Во-вторых, она тотчас оказалась рядом.

– Чарльз Бейкер? – отчетливо проговорила она. Распахнув пальто и достав пистолет, она неловко навела его на нас, ухватившись за рукоятку обеими руками, словно с трудом могла его поднять. Однако ее взгляд был решителен и осмыслен.

Я схватил Адриану и оттолкнул к стене за несколько футов. Когда Адриана споткнулась и стала падать, я увидел, что женщина нацеливает пистолет на меня.

Мы не вольны в нашей любви, но управлять
своими поступками в нашей власти.

Знатный холостяк^[16]

Затем, как я уже говорил, Адриана спасла мне жизнь.

Когда я очнулся в Королевской больнице, я почти ожидал, что снова увижу свои ноги на уровне лица Лизы Анатоль. Но вместо этого я увидел медсестру в белой форме. Хотя и не совсем белой: спереди было пятнышко крови. Она надевала мне на лицо маску.

Я снова очнулся, как мне показалось, через несколько минут. Человек, которого я увидел на этот раз, был санитаром. Над его головой проплывал потолок. Я осознал, как сильно у меня болит живот – да, собственно, вся центральная часть тела. «Он очнулся», – обратился к кому-то мужчина. Но он ошибся, потому что я уже был без сознания.

Наконец я увидел лицо Адрианы, склоненное надо мной, а рядом – лицо ее мужа. Она улыбалась, он нет. «Вы слышите меня, Бейкер?» – спросил он.

Я слышал его, я слышал его вполне отчетливо. Просто сначала я не мог говорить. Думаю, я пошевелил губами, потому что Адриана сказала:

– Не пытайтесь, Чарльз. Поговорите позже. Вы выздоровеете.

Я чувствовал, что должен заговорить, если сумею.

– Лиза Анатоль, – хрипло пробормотал я.

– За кого он принимает тебя, Адриана? – спросил Фредди.

– В меня стреляла Лиза Анатоль, – сказал я Адриане. – Вы ее видели?

– Я никого не видела, Чарльз. Вы меня толкнули я услышала выстрел и лежала, пока не услышала удаляющиеся шаги. Когда я подняла голову, только вы, раненный, лежали на улице.

Фредерик Уоллес склонился к моему лицу:

– Послушайте, старина, люди полагают, что я был с вами возле паба. Мы были вместе, понимаете?

Тут я вспомнил небольшой уличный спектакль Адрианы.

– Вы погнались за стрелявшим, – прошептал я.

Адриана засмеялась:

– Вы точно поправитесь, Чарльз. Хорошая память. Слушайте: когда узнают, что вы живы, будет много вопросов. В холле ждут репортеры. Придет сэр Артур, если ему удастся избавиться от газетчиков. Нас уже допросила полиция: меня, когда я приехала сюда с вами, Фредди чуть позже. Они даже отправились на встречу с Конан Дойлом, потому что он был с нами в «Улане».

– Понимаю, – сказал я, в то время как мое сознание быстро прояснялось. Я подумал о том, как серьезно это может оказаться для Адрианы и Фредди. Колонки сплетен даже без особого старания могли бы сделать из этого две страницы. – Что вы им сказали?

– Почти правду, – ответила Адриана. – Мы только что вышли из «Улана», где я ждала Фредди, и тут вас подстрелили. Я не видела стрелявшего. Я не предполагала, что вы его видели.

– Мистер Уоллес, – сказал я, – вы должны сообщить полиции, что я сказал: стреляла Лиза Анатоль. Ее адрес записан на первой странице моего блокнота – он в машине.

– Я займусь этим, старина. Я скажу, что вы ее узнали.

– А что вы им сказали: где вы были, когда в меня стреляли? – спросил я.

– Вы все меня ждали, – ответил Уоллес. – Я опоздал, и вы ушли без меня. Я приехал и встретил вас на улице как раз перед нападением. Я начал погоню, но упустил нападавшего через несколько кварталов. Он был слишком молод для меня. А скажите, какого роста эта Анатоль? У меня сложилось впечатление, что на вас напал мужчина среднего роста.

– Она очень маленькая, – сказал я. – Но на ней была куртка на несколько размеров больше, чем нужно.

– Я же говорила! – резко обратилась Адриана к мужу. – Я же говорила, что мы прошли мимо какой-то женщины. – Она повернулась ко мне. – Как вы себя чувствуете, Чарльз?

– Как будто меня ударили в живот. Куда?...

– Пуля прошла прямо через желудок, Чарльз, и вышла со спины. Вы ранены, но вы живы и поправитесь. У них здесь все самое лучшее; новейшие антисептики против всех микробов я затолкала вам в живот еще на улице, морфий – держу пари, он вам сейчас не помешает. – Она сама выглядела так, словно ей больно. – Боюсь, прошло слишком мало времени после операции. Дежурный хирург два года зашивал полостные раны во время войны. Вы не могли выбрать лучшего времени, чтобы получить пулю в живот.

– Я смогу ходить? Я не могу пошевелить ногами, кстати и всем остальным.

Я пошевелил пальцами и поднял левую руку так, чтобы ее увидеть. То, что я смог это сделать, принесло мне облегчение.

– Еще слишком рано говорить, но позвоночник не поврежден. Однако вам какое-то время не придется много есть. Ваш желудок теперь несколько меньше, чем прежде, и на нем несколько швов. Вы потеряли много крови и будете ощущать слабость.

Я увидел, как на ее покрасневшие глаза наворачиваются слезы, и вспомнил, что она не пролила ни одной слезинки, когда я лежал на улице, а она перевязывала меня.

– Полагаю, теперь меня отправят домой. – Так говорили на войне, когда ранение было слишком тяжелым, чтобы оставаться на фронте, но недостаточно тяжелым, чтобы умереть. – Когда меня выпишут?

– Еще рано говорить, Чарли. Вас привезли из операционной пару часов назад. Думаю, еще нет и часа ночи, – ответила она.

– Десять минут третьего, – сказал Фредди. – Нам предстоит долгая ночь. Вам надо поспать, если сможете, старина.

– Он уснет, когда ему дадут морфия, – сказала Адриана, когда в палате появилась медсестра со шприцем в руке.

Я проснулся и увидел у своей кровати Конан Доила. Я уже легко поворачивал голову, поэтому увидел его. Через окно лился солнечный свет. Сэр Артур читал газету. Я огляделся кругом и увидел, что нахожусь в маленькой комнате, где нет других пациентов. На столе у стены стояли подносы с инструментами и лекарствами.

– Который час? – спросил я.

Он опустил газету.

– Мальчик мой! Вы проснулись! – сказал он. Затем вытащил из кармана часы и раскрыл их. – Четверть четвертого, Чарльз, пятница.

– Пятница, двадцатое?

– Да, январь двадцать второго года, Чарльз. Вы спали недолго.

Внезапно я вспомнил, что пятница на этой неделе обладала для нас особым смыслом.

– А казнь? – спросил я. – Ее отменили?

Пожилой человек грустно опустил голову:

– Увы, Чарльз. Ее... это случилось незадолго до полудня. С сожалением должен сказать, никто этому не помешал. Однако, кажется, вы что-то заварили, Чарльз, – в вас стреляла Лиза Анатоль!

– Полагаю, это была Лиза, – сказал я. – В общем-то, я с ней незнаком – не уверен, что это – именно она, но это была та самая женщина, за которой я ехал вчера.

– О, это была именно она. Ее уже арестовали, – бодро сказал он. – Ее поймали сегодня утром – она бродила по набережной Темзы в Кингстоне. Говорят, она замерзла чуть ли не до смерти. – Он словно радовался, говоря это.

– Она объяснила, почему стреляла в меня?

– Она клянется, что этого не делала, уверяет, что не отходила далеко от дому. Она говорит, что вчера отправилась на велосипедную прогулку. Оставила велосипед и пошла пешком. Потом у нее случился «небольшой провал», и очнулась она только ночью на берегу Темзы. Ее сестра и зять обратились в полицию вчера после заката, а с рассвета ее, естественно, разыскивала уже лондонская полиция после того, что им сказал Фредди. Когда из Лондона поступило «приглашение на допрос», она уже была дома. Поэтому из Лондона приехали и тотчас же задержали ее.

– А пистолет у нее нашли?

– Нет. Пистолет остался на месте преступления. Он лежал прямо на тротуаре. Его ночью подобрал констебль. Очень большой пистолет для такой хрупкой особы – кольт сорок пятого калибра, модель тысяча девятьсот одиннадцатого года, на вооружении у американской армии. Пули тоже военного образца, одна из них и прошила вас насквозь, как я понимаю.

– Это пистолет ее зятя? – спросил я.

Он покачал головой:

– Он это отрицает. Говорит, что у него никогда не было оружия. Его слова подтверждают жена и экономка. Девушка сейчас в тюрьме в Лондоне на основании, вашего заявления. Больше никто ее не опознал, даже Адриана. А вы сами-то уверены, Чарльз?

– Ошибки быть не может. Женщина, за которой я ехал от дома Лизы Анатоль, – та самая, которая стреляла в меня. – Я поймал себя на том, что снова прокручиваю в голове события минувшего вечера.

– А вы догадываетесь, как она сумела выследить вас в Лондоне, Чарльз? Где вы видели ее в последний раз?

– В Ричмонд-парке, на велосипеде. Я предположил что она направлялась через ворота Робин-Гуд-гейт к себе домой. – Я помедлил, чтобы передохнуть. Конан Дойл терпеливо откинулся на стуле. – Я ждал ее у дороги, но она поехала другим путем. Видимо, она заметила, где я стою. Но она не могла бы приехать за мной в Лондон на велосипеде.

– Безусловно, нет, и все же она оказалась именно там и поджидала вас возле вашего любимого паба. А она знала, кто вы?

– Не понимаю, как она могла это знать. Но есть одна странность. Увидев меня в парке, она прямо замерла на месте. Ошибки быть не может: чем-то я ее напугал. Она прямо пулей метнулась к своему велосипеду.

– Но домой не поехала, – размышлял он. – А когда ее нашли, при ней не было велосипеда. Его так и не обнаружили. Как же, бога ради, она вас выследила?

Я секунду поразмыслил, и потом мне в голову пришла очевидная мысль.

– Не думаю, что она следила за мной. Из того, что было сказано в тот вечер, я заключаю, что девушка следовала за Адрианой от дома Уоллесов до паба, а это, соответственно, означает, что ей известно, что мы с Адрианой связаны. – Я снова передохнул и еще подумал. – А подобная информация могла поступить только из «Мортон Грейвз». Это единственное место, где за время нашего расследования нас видели вместе.

– А благотворительная больница «Мортон Грейвз» находится прямо на краю Ричмонд-парка, где вы вчера следили за Лизой! Но разве у нее было время, чтобы узнать это?

– Нет. Если только ей кто-то не помог. И вы сказали, что, когда ее нашли, она была замерзшей. Разве на ней не было бушлата?

– Нет. По сообщениям, на ней были только брюки и толстый свитер. Подходящая одежда для утренней велосипедной прогулки, но не для январской ночи.

– Когда она стреляла в меня, на ней были морской бушлат, перчатки и шерстяной шарф, – сказал я. – Если я прав, она покинула парк, каким-то образом добралась до Лондона и нашла Адриану. У Лизы на это было несколько часов. Потом она могла просто следовать за Адрианой до места нашей встречи, а это случилось очень скоро.

Он задумался и сделал несколько шагов по комнате, прежде чем продолжить:

– Чарльз, я задам вам вопрос, который, полагаю, вам не очень понравится, но тем не менее. Не думаете ли вы, что этот Таунби, о котором рассказала мне Адриана, является медиумом? Ну, вы понимаете: общается с доктором Гассманом?

– Сэр Артур, вы ведь знаете, что я верю в то, что существует более приземленное объяснение происходящего, но Таунби, сдается мне, действительно играет здесь главную роль. Впрочем, Адриана так не считает. Хотя могу сказать вам, что, если бы вы увидели его, вы бы его не заподозрили.

– В его с Гассманом истории фигурирует большая сумма. Но какое, черт возьми, отношение каждый из них имеет ко мне? – спросил сэр Артур, качая головой.

Я попытался обдумать этот вопрос:

– Очевидно, никакого. Все имена, указанные в письме, ведут в «Мортон Грейвз». Но ни одно не значит ничего лично для вас, как и сама больница. И никто из них не упоминал вас, когда мы с ними разговаривали. – Я помолчал и перевел дыхание. – Чего бы Гассман или кто-либо еще ни хотел достигнуть с помощью записки, это ему не удалось.

– Напротив! Из-за нее-то вас и подстрелили, мой мальчик Вы стали следить за людьми из списка и задавать вопросы в больнице, где работал Гассман. И немедленно одна особа из списка отреагировала: выследила вас, дождалась и хладнокровно выстрелила, – твердо сказал он. – И это имеет какое-то отношение ко мне. Записку прислали мне. Тот, кто выследил вас, без сомнения, знает, что послал вас я. Этот кто-то обязательно позаботится о том, чтобы убили и меня – и Адриану тоже. – Он помедлил и склонился надо мной. – И этот кто-то должен быть доктором Бернардом Гассманом!

– Но он мертв, сэр Артур. В этом нельзя усомниться.

– Несомненно! Отсюда и мой» вопрос о медиуме. Я думаю, что это самое лучшее направление нашего расследования.

– Возможно, – сказал я без особой уверенности, – но здесь я вам помочь ничем не могу.

– Нет, – улыбнулся он мне, – нет, поскольку вы выжили. Хотя, если бы вы погибли, вы могли бы оказаться очень полезным. – Он похлопал меня по руке и усмехнулся, – Чарльз, теперь я вас оставлю отдыхать. Может, я еще загляну, но какое-то время я собираюсь держаться подальше. Рад, что застал вас в хорошем самочувствии, мой мальчик. – И с этим он удалился.

Я лежал и думал о том, что он сказал об опасности, угрожающей ему и Адриане. Верно, участие Конан Дойла обнаруживалось уже в том, что я выполнил указанное в записке и проследил за тремя людьми, упомянутыми в ней. Было также очевидно, что опасности подвергается и Адриана. Она работала со мной над этим делом. Если моя смерть была в интересах этой группы – а теперь я был убежден, что за запиской стоит некая группа, – тогда таковыми могли быть и смерти Артура и Адрианы. Я уже погружался в сон, когда у моей кровати появился Фредерик Уоллес. Казалось, он материализовался, едва я моргнул глазом.

– Чарльз, мне надо с вами поговорить. Вы достаточно бодры? – спросил он.

Я ответил утвердительно и даже смог немного приподняться на постели.

– О чем вы хотите поговорить, мистер Уоллес?

– Полагаю, что при данных обстоятельствах вы можете называть меня Фредди, Чарльз. Так меня зовет Адриана. Я уверен, что именно так она называет меня в разговорах с вами.

– Хорошо, Фредди. Чем могу помочь?

– Это, конечно, неудобно. Я знаю, что Адриана открыла вам некоторые факты. Я знаю, что вы стали. «близки за последние несколько недель. – Он замолчал и посмотрел на меня, словно ожидая ответа.

– Это не то, что вы могли себе вообразить, Фредди, – сказал я.

– Вполне... Нет, я это знаю, Чарльз. Адриана сказала мне об этом, и я ей верю. Дело в том, что... через некоторое время это может перерасти именно в это. Вы меня понимаете. Адриана – здоровая молодая женщина, Чарльз. А вы...

– Определенно не здоровый молодой человек в настоящий момент, Фредди, – прервал я его. – Но я понимаю, о чем вы говорите. Продолжайте.

У меня было неприятнейшее чувство, что муж Адрианы сейчас задаст мне вопрос, на который я не хочу отвечать.

– Как вы думаете, такое возможно или нет, Чарльз? Я вынужден спросить.

В вопросе, которого я не ожидал, были вежливость и даже некоторое любопытство. С другой стороны, я никогда не бывал в подобной ситуации. Может, так и положено.

– Полагаю, это весьма маловероятно, Фредди, Так говорит Адриана, и я, естественно, не говорил и не делал ничего, чтобы изменить положение вещей, – сказал я. – Мы добрые друзья. Я думаю, что предоставляю ей некое безобидное развлечение, пока вы... отсутствуете. Она выполняет условия вашего соглашения. С моей точки зрения, она замужняя женщина Я никогда не имел отношений с замужними женщинами и всегда был уверен, что и не буду иметь.

– А теперь?

– А теперь появилась Адриана, ваша жена. И насколько я знаю, она предполагает оставаться в этом положении. Я думаю, что она любит вас, Фредди. – Я не стал добавлять, что ее любовь была скорее дочерней.

На это он улыбнулся:

– Я уверен, что любит, Чарльз, но полагаю, что она может полюбить и вас. И я думаю, что вы можете полюбить ее. Так сделал бы любой мужчина.

Я пожал плечами и отвернулся, потому что мои глаза внезапно наполнились слезами. Проклятый морфий, всегда он выводит чувства на поверхность. Фредди просто стоял рядом со мной, не выказывая никаких признаков нетерпения или смущения, и ждал, когда я снова смогу заговорить.

– Вы хотите знать, как бы я поступил в такой ситуации – и как бы поступила она?

Он помедлил с ответом.

– Это лучше обсудить заранее, не находите? В нашем случае – нашем с Адрианой – мы обсудили все до брака.

– И вы полагаете, что нам с вами лучше все обсудить до того, как ваша жена вступит со мной во внебрачные отношения? – сказал я чересчур громко. – Что ж, я тоже так думаю. Если когда-нибудь у нас начнется роман – а я не думаю, что такое возможно, – мы, конечно, это обсудим. – Я с трудом произносил слова и говорил бы совершенно несвязно из-за смущения, если бы не сочувственное выражение лица Фредди и его успокаивающий тон.

– Я знаю, вам нелегко обсуждать это, Чарльз, но я хочу, чтобы мы остались друзьями. Если Адриана собирается сделать вас своим близким другом и вы, хотите того или нет, приобщитесь к нашему не совсем обычному браку. Я хочу, чтобы вы знали, что я честный человек. Я не стал бы настаивать, чтобы Адриана придерживалась нашего изначального плана, если обстоятельства изменились, но я бы ожидал предупреждения. Я бы ожидал возможности уладить дела наилучшим для всех образом.

– Нет нужды в скандале, – сказал я, стараясь скрыть сарказм.

– Мы всегда старались избежать скандала, Чарльз, но дело не только в этом. Наша цель всегда заключалась в том, чтобы мы оба, а не только я, жили так, как нам хочется. Адриана хотела вести такую жизнь, которая приветствуется не более, чем моя. Я знаю, она вам об этом сказала.

– Да.

– Так вот, я знаю жизнь на двадцать пять лет дольше, чем она, и я знаю, что все меняется. Я знаю об Адриане то, чего она сама не знает.

Я глубоко вздохнул, пытаясь думать так же рассудительно и тонко, как говорил муж Адрианы.

– И что же это, Фредди?

– Я знаю, что она исцеляется, Чарльз. Я знаю, что она до сих пор приходит в себя после верденского госпиталя. Я знаю, что она возвращается к жизни. И когда она вернется, она, скорее всего, поймет, что то уединение, которого она жаждала в восемнадцатом году, совсем не нужно ей, не нужно навсегда, надолго. – Он отвернулся, отошел на несколько шагов и снова повернулся ко мне. – Я не стану ей в этом мешать, но я должен узнать об этом заблаговременно, чтобы предпринять необходимые меры. Необходимые не только для меня, но и для Адрианы.

– Понимаю, – сказал я. – Развод получить очень трудно – если, я хочу сказать, нам понадобится развод. – Я надеялся, что не произнес это с излишним рвением.

Он вздохнул и вернулся к креслу у моей кровати.

– Без убедительных причин, Чарльз, развод почти невозможен. А развод по причине вредит всем. Безусловно, Адриана легко могла бы предъявить мне претензии, но это в буквальном смысле разрушило бы меня а ее выставило в дурном свете. В ином случае мне можно было бы предъявить обвинения, ложные, но не без губительных последствий для ее репутации. Мы оба происходим из старых родов. Это дело касается не только нашей репутации. Возможно, вы скажете, что мы должны были подумать об этом три года назад. Но мы не подумали. Мы старые добрые друзья, и нам казалось, что мы нашли наилучшее решение.

– И вот появляется чертик из табакерки. – Я попытался улыбнуться, но из-за морфия меня больше клонило в сон, чем в энтузиазм.

Он ответил, в свою очередь улыбнувшись:

– Никакой чертик не выпрыгнул. Адриана просто меняется, – я уверен, меняется к лучшему, но мы оказались в трудном положении. Или можем на каком-то этапе в нем оказаться. Вот почему я сейчас с вами разговариваю. Даже если вы и не являетесь причиной этих перемен, вы заметите их. И, как добрый друг, помните о том, что я сказал. И если она захочет пересмотреть наше соглашение, это будет непросто, но не невозможно.

Не успел я ответить, как раздался стук в дверь и в палату вошла Адриана. Она устало взглянула на нас, но спросила бодрым тоном:

– Что здесь происходит, мальчики? Я думала, что ты подождешь меня в приемной, Фредди. Я немного задержалась.

Она наклонилась и поцеловала Фредди в макушку.

– Мы согласовываем наши показания полиции, дорогая, – сказал Фредди Он встал и с нежностью улыбнулся ей. – Это проклятие всех заговорщиков, ты же понимаешь.

Она положила руку ему на щеку, заглянула в глаза и беззаботно ответила:

– Не знаю, существовала ли когда-нибудь менее подходящая группа заговорщиков?

Они оба рассмеялись.

Ничего более прозаического, чем полиция, нет.

Знак четырех^[17]

Спустя сутки, днем в субботу, я проснулся оттого, что Фредди тряс меня за плечо. Я чувствовал себя так, словно съел самый ужасный обед в своей жизни. Изжога была просто непереносимой, а тряска мало способствовала тому, чтобы она прошла, хотя Фредди и старался быть осторожным.

– Я не сплю, не сплю, – сказал я, чтобы он прекратил. Потом открыл глаза, а он отступил на шаг, и передо мной возникло лицо Адрианы.

– Это я заставила его потрясти вас, Чарльз. Нельзя спать целый день, как вы делаете. Я должна кое-что сообщить. Вы слушаете?

Я попытался сесть, Фредди помог мне. Переложив подушки и осторожно приподняв меня, он смог придать мне более или менее сидячее положение.

– Вот так, старина, – сказал он. – Говорят, скоро вы уже сможете ходить.

– Надеюсь, что нет, – ответил я. – Мне понравилось лежать.

Я потерял ориентацию во времени. Мне казалось, что я говорил с Фредди и Адрианой лишь несколько секунд назад, но потом я заметил, что они были одеты иначе, нежели в прошлый раз. Я понял, что упустил какое-то время.

Вмешалась Адриана, заговорив великосветским тоном. Она вскинула подбородок и посмотрела на меня буквально сверху вниз.

Можете оставаться здесь сколько хотите, Чарльз Я полагаю, что прекрасно справляюсь и без вас. Осмелюсь предположить, что вы не желаете слышать об Алисе Таппер. Я не хотела бы обременять вас той информацией, которую она сообщила.

– А кто такая эта Алиса Таппер? – глухо спросил я. Имя показалось знакомым, но очень смутно.

– Очень личный секретарь Гассмана. Помните?

– Адриана, вы стали похожи на сэра Артура – разговариваете с привидениями. Все говорят, что она умерла несколько лет назад.

– Ну, – сказала она с самодовольной улыбкой, – я спросила ее об этом, и она процитировала мне вашего соотечественника Марка Твена: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены». Она жива, Чарльз, но, боюсь, долго не протянет. Вчера я узнала, что она живет здесь, в Лондоне.

– И что, вы уже успели с ней поговорить?

– Успела? Чарльз, сейчас три пополудни. Я разговаривала с ней почти все утро. Она живет в доме престарелых в нескольких милях к северу. Она скверно себя чувствует, Чарльз, но вполне вменяема.

– Она подтвердила, что Гассман мертв? – спросил я. Мое первое желание, даже несмотря на туман в голове, заключалось в том, чтобы выяснить, кто написал записку. – Она может с уверенностью подтвердить это?

– Она-то и обнаружила его тогда. Он еще не умер, но был в коме. Он умер несколько дней спустя – кстати, именно здесь, в Челси. Алиса видела его тело в гробу на похоронах. Над ним хорошо поработали: он выглядел совсем как живой.

– Значит, она полагает, что он мертв.

Чарли, она, правда, не сказала, что пыталась его ущипнуть. Но он умер. Именно поэтому, кстати, людей и кладут в гроб. – Она посмотрела на меня с преувеличенным раздражением. Фредди за ее спиной попытался подавить улыбку.

– Хорошо, хорошо. И как она выглядит?

– Маленькая, хрупкая, полна решимости. Есть еще порох в пороховнице! Я полагаю, что у них были интимные отношения, но, когда она говорит об этом, в ее голосе слышен надлом. Возможно, их отношения были непростыми – может, даже сложными.

– У меня это не вызывает сомнений, – добавил Фредди. – Сегодня утром я ходил с Адрианой. И я бы сказал, что, разговаривая с нами, эта Таппер выказывала очень смешанные чувства. – В его голосе звучало такое же удовлетворение результатами их разведвылазки, как и у Адрианы.

– И сколько она помнит? – спросил я.

– Все, Чарли, все, что угодно. С ее памятью все в порядке. Хотя она очень скрытная особа. Есть вещи, о которых она решительно не желает говорить.

Вмешался Фредди:

– В ней мы наблюдали причудливую смесь удовольствия, оттого что ее пришли навестить, и желания поговорить, с одной стороны, а с другой – осторожность и уклончивость. Она ничего не имела против того, чтобы говорить о Гассмане как о человеке, но о Гассмане-ученом – и тем более Гассмане-гипнотизере – молчок. Что скажешь, Адриана?

– Точно. Однако она кое о чем проговорилась, когда я спросила о пропавшем дневнике. Она сказала что-то насчет того, что он предназначался только для его собственных глаз. Что она сказала, Фредди?

– Она сказала: «Никому не позволялось видеть его личный дневник. Он предназначался только для его глаз, и я об этом позаботилась».

– Именно. Она подчеркнула слово «я»: «Я позаботилась об этом».

– Думаете, она его сожгла или что-то в этом роде? – спросил я.

– Вполне вероятно, – ответил Фредди. – А что касается гипноза...

– Как только я упоминала гипноз, – перебила Адриана, – она расстраивалась. «Бернард был не шарлатаном, – говорила она. – Он был неврологом».

Секунду я смотрел на них обоих. Им вместе было уютно, и я внезапно уловил какой-то смысл в их браке, который раньше казался мне совершенным нонсенсом. Меня не слишком радовало, что Фредди вмешался в это дело, но я был в этом виноват сам, потому что дал себя подстрелить в обществе его супруги. Я вздохнул и снова сосредоточился на их словах.

Я сказал:

– Хотел бы я посмотреть, есть ли в его дневнике запись о случае с Конан Дойлом и его отцом. Ведь кто-то об этом узнал. Тот самый эпизод с вырванной страницей. – Я понял, что так или иначе нам придется узнать, как и кто мог это прочесть. – А вы с ней говорили о деньгах?

Адриана кивнула:

– Да. Она рассказывает практически то же самое, что и Доддс с Таунби. Она сказала, что ее имя в завещании было для нее полной неожиданностью. Видимо, это распоряжение было сделано тогда же, когда и насчет Таунби. Ей бы могло этого хватить на всю жизнь, но к настоящему времени медицинские расходы все поглотили. Ей пришлось пройти современное лечение. Очень современное. – Адриана помолчала и грустно добавила: – Теперь ею занимаются благотворительные организации.

– Я так понял, Доддс считает, она уже мертва. А что с ней?

– Рак. Опухоль в брюшной полости. Два года назад ей сделали операцию, которая позволила ей дожить до сегодняшнего дня, – резекция толстой кишки, новая операция, но теперь появились метастазы в груди, и они неоперабельны. Ничего нельзя поделать. Я говорила с ее врачом сегодня утром. Он полагает, ей осталось максимум несколько месяцев.

Фредди добавил:

– У нее сильные боли, и ей дают морфий. Жаль. Врач говорит, что ей нет и пятидесяти, но выглядит она гораздо старше.

– Значит, когда Гассман умер, ей было около тридцати, – сказал я.

– И слегка за двадцать, когда Гассман пришел в «Мортон Грейвз», – добавила Адриана. – Она сказала, что помнит его приход. «Такой почтенный господин», – сказала она.

– Ему тогда было уже за шестьдесят, – сказал Фредди. – Как и Адриана, я думаю, что их отношения не ограничивались отношениями врача и секретаря. И в его дневнике действительно было нечто, что она не хотела бы обсуждать.

– А вы думаете, мы в состоянии заставить ее сказать об этом чуть больше? – спросил я. – Может, нам поможет морфий?

Фредди воскликнул:

– О! Помнишь, Адриана? Она не могла знать, что там написано. Она с определенностью заявила, что его дневник был написан по-немецки. Она сказала это, когда говорила, что его дневник-де был только для его глаз. Гассман, по ее словам, был таким скрытным, что вел Дневник по-немецки, чтобы даже она не смогла его прочитать.

– По-немецки? – переспросил я. – Я мог бы без труда разрешить эту проблему, если бы мы раздобыли дневники.

– Расскажи ему о ревности, Адриана, – сказал Фредди. – Это действительно интересно.

– Ах да, Чарльз. Как только мы упомянули Хелен Уикем и Мэри Хопсон, чтобы посмотреть, что она сможет сказать о них, она очень рассердилась. Отпустила несколько весьма колких замечаний на их счет. Позже мы с Фредди согласились, что это была чистая ревность.

– Полагаю, она видела в них соперниц, – сказал я.

– Возможно, они и были соперницами, – возразил Фредди.

– Но к тому времени ему было за семьдесят, – сказал я.

– Я знаю несколько известных людей здесь, в Лондоне, которым за семьдесят и которые волочатся за молодыми женщинами, вполне возможно, даже сейчас, когда мы здесь разговариваем. В любом случае она явно ревновала к ним и, по-моему, до сих пор сердится на него, – ответил Фредди.

– Я согласна, – добавила Адриана.

– А вы спросили ее по поводу других? – спросил я.

– Алиса не знала никого из них, кроме Таунби. О нем мы поговорили. Она заметила, что он с легкостью излечился от депрессии. Он ей был симпатичен. Она удивлялась тому, что Гассман так долго не выписывал его. К тому времени, как Таунби вернулся из Шотландии, она уже отошла от дел и не знала его как врача. Я спросила ее, виделась ли она с ним после его возвращения, и она ответила отрицательно. Кстати, она сказала, что редко бывала в «Мортон Грейвз» после увольнения. У меня создалось впечатление, что Гассман был ее единственной связью с больницей.

– Адриана, провалы в памяти. Не забудь о провалах в памяти, – сказал Фредди. – Это было замечательно, Чарльз. – Он явно наслаждался своей ролью в этой истории.

– Да, я приберегла самое интересное напоследок, Чарльз. Алиса сказала, что, когда работала «у Бернарда», у нее случались провалы в памяти, но он вылечил ее.

– Провалы в памяти, как и у некоторых пациентов? – Я попытался выпрямиться, и Фредди снова помог мне. – Продолжайте.

– Хваля Гассмана как прекрасного врача, она вспомнила, как замечательно он помогал пациентам, страдавшим от депрессии или дезориентации. Она сказала, что многие его пациенты страдали короткими провалами в памяти. Иногда они не помнили, где находились. Некоторые из них рассказывали об этом ей. Потом, по ее словам, у нее тоже начались такие провалы. Иногда из ее памяти исчезала часть дня. Внезапно оказывалось, что уже на полчаса больше, чем она думает. Пару раз она приходила в сознание в другой части больницы. Алиса сказала, что тогда страшно перепугалась и обратилась к доктору Гассману за помощью. Он обещал, что вылечит ее. И выполнил обещание.

– Как он ее лечил?

Фредди ответил:

– Она сказала, что он просто поговорил с ней и заверил, что провалы прекратятся, и они прекратились. После того как она поделилась с ним своими страхами, память больше не подводила ее. Это случилось за пару лет до его смерти. – Он подошел к двери и открыл ее. – Я распоряжусь, чтобы принесли чай, – сказал он.

– Вы полагаете, он ее вылечил с помощью гипноза? – спросил я Адриану.

– Или же, наоборот, провалы в памяти как раз и были вызваны гипнозом, а потом он прекратил ее гипнотизировать, – ответила Адриана. – Мне также удалось перевести разговор на Конан Дойла. У ее кровати лежал номер «Стрэнда», и я спросила ее, читала ли она там статьи и рассказы сэра Артура. По ее словам, она преданная его поклонница. Она также считает, что его работы о спиритизме замечательны. Я не заметила в ее поведении ничего необычного. Когда я спросила ее, любил ли доктор Гассман детективы, она ответила, что не имеет понятия.

– Похоже, Алиса не имеет отношения к тому, что происходит, – сказал я.

– Что мы будем делать дальше, Чарльз?

– Если говорить обо мне, то буду лежать в постели, – сказал я. – И как долго, по-вашему?

– Что до собственно постели, то, полагаю, недолго. Завтра, возможно, они заставят вас уже понемногу ходить. А что касается того, чтобы оставаться в Королевской больнице, то это продлится с неделю.

– Слишком долго, – запротестовал я.

– Может, меньше.

Нас отвлек разговор за дверью. Слышался приглушенный голос Фредди и еще чей-то. Посмотрев в открытую дверь, я увидел Фредди Уоллеса, с озабоченным выражением лица разговаривавшего с незнакомым человеком невысокого роста. Уоллес обернулся и увидел, что мы с Адрианой смотрим на них. Он кивнул нам и скрылся в коридоре. Адриана наклонилась к моему уху.

– Полиция, – прошептала она, – главный инспектор. Я уже с ним разговаривала. Не забудьте, что Фредди был с нами.

– Мы вышли и встретились на улице.

– Помните? Это хорошо. А то иногда морфий... ну вы знаете.

Человек зашел в палату и остановился у двери.

– Добрый день, миссис Уоллес, рад снова вас видеть. Мистер Бейкер, не могу ли я отнять у вас несколько минут, сэр?

– Мы с мужем уже уходим, главный инспектор, – сказала Адриана. – Увидимся позже, Чарльз. Поправляйтесь. – Она похлопала меня по руке и кивнула полицейскому, когда проходила мимо него.

Тот подошел ближе к моей кровати и протянул руку:

– Мистер Бейкер, я главный инспектор Уиллис, отдел убийств. У меня есть к вам несколько вопросов, касающихся происшествия в четверг вечером.

После того как мы обменялись рукопожатием, Уиллис подошел к изножию кровати и посмотрел на мою карту.

– Опиаты для обезболивания и мышьяк для дезинфекции. – Он с улыбкой приблизился ко мне. Я тотчас же узнал эту стандартную улыбку в начале допроса. Я сам улыбался так же бесчисленное количество раз, когда начинал допрашивать пленных. – Вы достаточно хорошо себя чувствуете для беседы, мистер Бейкер? У меня есть вопросы, но я могу прийти в другое время, если вы сейчас не в состоянии говорить.

– Я в полном порядке, главный инспектор Уиллис. Сейчас лекарства еще не подействовали: сознание ясное, боли нет. Чем могу вам помочь?

Он вытащил из кармана пальто блокнот, перевернул несколько страниц и начал:

– Чарльз Бейкер, служащий лондонского агентства Ассошиэйтед Пресс, американский гражданин, в настоящее время находитесь в отпуске. – Он поднял голову, ища подтверждения. – Правильно, мистер Бейкер?

– Да, это верно.

– Что, проводите отпуск в Лондоне?

– Пока да. Потом могу куда-нибудь поехать. Я еще не решил.

– И как вы проводите отпуск, если вы не против подобных вопросов, мистер Бейкер? – Он уже сделал несколько заметок в блокноте, хотя, по-моему, я не сказал ничего, что следовало записывать.

– Я выезжал за город, посетил несколько мест вблизи Лондона, я там еще не бывал. Ничего особенного, просто отдыхал.

Он что-то записал, потом снова заговорил.

– И как давно мы знакомы с мисс Анатоль, мистер Бейкер? – спросил он будничным тоном, не поднимая головы от блокнота.

– Прошу прощения?

– У меня здесь записано, что ранним утром в пятницу вы сообщили мистеру Уоллесу, что человеком, стрелявшим в вас, была Лиза Анатоль, проживающая в Кумб-парк в Кингстоне-на-Темзе. Позже в тот же день мы смогли задержать мисс Анатоль по подозрению в преднамеренном убийстве. – Он поднял глаза от своего блокнота и снова улыбнулся. – Вы ведь это имя назвали мистеру Уоллесу, сэр?

Я видел, что в перспективе нашего разговора вырисовывается солидная проблема. Откуда репортеру из Ассошиэйтед Пресс знать Лизу Анатоль из Западного Лондона? С чего бы ей стрелять в него? На кого я работаю в этом деле? Я понял, что нам предстоит беседа, к которой я не готов.

– Да, это то самое имя, – наконец ответил я.

– Итак, как давно вы знакомы с мисс Анатоль, сэр? Вы узнали ее, когда она в вас стреляла. Разве не это вы сказали мистеру Уоллесу?

– На самом деле я незнаком с ней, главный инспектор. Я просто знаю, как она выглядит.

– Как так, мистер Бейкер? Откуда вы знаете, как она выглядит?

– По газетной работе, – ответил я, думая, что все не так гладко, как хотелось бы.

– Занимались журналистским расследованием, мистер Бейкер?

– Да, и она могла попасть в репортаж, но в итоге не попала. Я не был представлен мисс Анатоль.

Он молча сделал еще несколько пометок, перевернул страницу и снова посмотрел на меня. На этот раз он не улыбался.

– Мистер Бейкер, мисс Анатоль также заявляет, что не знает вас, и ее зять настаивает на том, что незнаком с вами и никогда вас не видел. Это верно?

– Я не знаком ни с ней, ни с ее семьей. Я просто знал, как она выглядит и где живет, – ответил я.

– А какова была тематика журналистского расследования, результаты которого так и не попали в репортаж, мистер Бейкер?

– Я не могу сказать. Конфиденциальная информация. – Теперь уже я попытался улыбнуться.

Главный инспектор Уиллис опустил блокнот и карандаш и посмотрел прямо на меня.

– Мистер Бейкер, – сказал он после долгого молчания, – разрешите мне кое-что вам объяснить. Я – главный инспектор полиции. Я старший офицер и занимаюсь расследованием дела о покушении на убийство. – Он опять помедлил. – Вдобавок в это дело вовлечен член парламента, по крайней мере он утверждает, что находился там. В таких расследованиях участвуют только старшие сотрудники. Покушение на убийство – дело серьезное.

– Я прекрасно понимаю, что это серьезное дело, – сказал я.

– Иногда нам хотелось бы сохранить обстоятельства нашей жизни, так сказать, «личными». Но теперь это уже не ваше личное дело, даже если когда-то таким было, мистер Бейкер. Теперь это официальное полицейское расследование, и я его веду. Теперь это дело касается и моей репутации, а не только вашей, мисс Анатоль или чьей-то еще. – Он помолчал и постучал карандашом по блокноту. – Так вот, я хочу получить ответы на мои официальные полицейские вопросы, мистер Бейкер. Утаивание информации о серьезном преступлении само по себе является преступлением, и журналисты не обладают здесь неприкосновенностью.

Итак, теперь с одной стороны от меня был сэр Артур, с другой – Скотленд-Ярд. А я лежал посредине с дырой в животе.

– Я понимаю, главный инспектор. Это дело касалось письма, посланного известному человеку. Я пытался узнать, кто его отправил. Имя мисс Анатоль попалось мне в ходе расследования, поэтому я осмелился выяснить, кто она такая. Так я и узнал, как она выглядит и где живет.

Пока я говорил, он записывал. Когда я закончил и прошло достаточно времени, чтобы он понял, что я не собираюсь больше говорить, он спросил:

– Письмо. Это был шантаж?

– Нет. В письме не было ничего криминального.

Он поднял глаза от своих заметок. Я встретил его взгляд, и после нескольких весьма неудобных секунд он опустил глаза.

– Позвольте мне перейти к другому вопросу. Мы еще вернемся к тому, что вы знаете о мисс Анатоль. – Он перелистал страницы блокнота назад. – Вам принадлежит автомобиль модели «моррис-оксфорд». Это верно?

– Да.

– Ранним утром в четверг некая женщина, живущая в Кумб-парк в Кингстоне, позвонила в местный полицейский участок и пожаловалась на то, что некий незнакомый человек медленно ездил туда-сюда на машине. Затем он остановился напротив ее дома и простоял несколько минут, не выходя из машины. Модель автомобиля – «моррис-оксфорд». Констебль попросил ее перезвонить, если машина продолжит ездить по округе. Женщина не перезвонила, и это дело, хоть и было зарегистрировано надлежащим образом, было бы забыто, если бы не заявление, поступившее с той же улицы о пропаже человека. Это вы были в той машине, мистер Бейкер?

Мне определенно не нравился подобный поворот нашей беседы, но делать было нечего.

– Да. Я отправился туда, чтобы проверить адрес, по которому, по моим сведениям, проживает Лиза Анатоль.

– Понятно. Значит, расследование, о котором вы упомянули, то, что касалось письма, – еще не закончилось, так? И вы познакомились с мисс Анатоль в четверг, мистер Бейкер?

– Нет, не познакомился. Я ее видел – и удостоверился в том, как она выглядит.

– А она вас видела?

– Думаю, что могла, но она не знала, кто я. Как я сказал, мы незнакомы.

Казалось, главный инспектор Уиллис обдумывает, не сказать ли ему что-нибудь, но не находит слов. Он снова принялся перелистывать страницы, но ничего при этом не читал. Это был прием, который я и сам использовал в допросах, когда мне надо было протянуть время, чтобы подумать. Наконец он опустил блокнот и посмотрел на меня:

– Иногда у нас бывают случаи, когда молодая женщина водит компанию с людьми, не принадлежащими к ее кругу. – Он смотрел на меня, ожидая ответа, но не получил его. – Иногда бывают случаи, когда женщина каким-то образом обнаруживает, что ее любовник находится в романтических отношениях с другой женщиной. В таких случаях нет ничего необычного, если женщина в ярости нападает и даже убивает любовника, свою соперницу или их обоих. Вы понимаете, почему случаи такого рода пришли мне на ум, мистер Бейкер?

Я, естественно, понимал, о чем он говорит, и должен был лишить его подобных гипотез.

– Разумеется, но в данном случае я даже не знаю эту Анатоль и, конечно, не имел с ней никаких отношений. Это легко проверить, – сказал я, хоть и не был уверен, как могу доказать, что у меня нет тайного романа. – Более того, я не встречаюсь ни с кем, совершенно ни с кем. Выстрел не был преступлением на почве страсти, главный инспектор.

– Но есть еще одна любопытная деталь, – сказал Уиллис, на этот раз действительно сверяясь с записями. – Вы с миссис Уоллес встретили мистера Уоллеса на улице прямо перед выстрелом. Это верно?

Я не очень уверенно кивнул.

– Значит, вы трое должны были видеть нападавшую, по крайней мере мельком. Вы видели ее достаточно отчетливо, чтобы с уверенностью опознать, – и, я надеюсь, правильно. Однако супруги Уоллес оказались не способны этого сделать. Кстати, они оба думали, что это был мужчина. В то же время их описания этого мужчины существенно отличаются. Кроме того, фактом является то, что более никто не может засвидетельствовать присутствие там мистера Уоллеса. Хотя многие люди утверждают, что вы и хорошо известная миссис Уоллес вместе находились в пабе какое-то время. – Он замолчал и снова изобразил чтение блокнота. – И сэр Артур Конан Дойл был с вами. Это верно?

– Сэр Артур и Адриана ожидали Фредди, а я присоединился к ним в пабе, – ответил я.

– Вы с миссис Уоллес вышли вместе. Мистера Уоллеса не видел никто. Хотя некоторые завсегдатаи слышали выстрел и очень быстро выскочили на улицу, никто из них не заметил Фредерика Уоллеса. Как вы это объясните?

– А кто-нибудь видел Лизу Анатоль?

– Нет.

– Вот именно! – сказал я. – Никто из них не видел Лизу, потому что она уже скрылась за углом или далеко впереди. По той же причине никто не видел и Фредди. Он пустился в погоню.

– Но это ведь очень странно! Вы еще лежали на тротуаре, только что получив пулю. Свидетели заявляют, что Адриана Уоллес сама еще не поднялась с земли, но Фредерик Уоллес немедленно покинул место происшествия, не задержавшись даже на несколько секунд, чтобы удостовериться, в каком она или вы состоянии.

– Он храбрый военный. Он инстинктивно начал преследовать врага, – сказал я.

Уиллис снова сверился с записями:

– Мистер Бейкер не только храбрый офицер в прошлом, но и был тяжело ранен в ногу, так что до сего дня прихрамывает. Это также вызывает любопытство. Вы понимаете мои затруднения? Показания, которые я получил, кажутся неубедительными, а более разумные объяснения отвергаются вами.

– Напротив, главный инспектор. Мне кажется, вы не желаете принять весьма обстоятельные объяснения, предоставленные не только тремя хорошо известными особами в добавление к моим, но и объяснения, сделанные самой нападавшей, – возразил я, блефуя.

– Напротив, мистер Бейкер, мы-то принимаем ваши показания, а вот Лиза Анатоль не признается, что стреляла в вас Она говорит, что никогда не встречала вас и даже не слышала о вас. Но она утверждает и то, что не была в Лондоне, и мы пока не можем установить, каким образом она туда попала, – сказал он. – Не поймите меня неправильно. Я склоняюсь к тому, чтобы поверить, что именно она стреляла в вас. У нее было на это достаточно времени. Но я до сих пор не докопался до мотивов преступления.

– Поверьте, я тоже. А вы предъявили Лизе Анатоль обвинение в покушении на меня? – спросил я.

– Пока нет. Кстати, возможно, нам не удастся задержать ее надолго. Ее зять настаивает на том, чтобы ее освободили на его попечение. По его мнению, она ничего не сделала. У нее случился довольно долгий провал в памяти, и это с ней не впервые. По его словам, она неопасна, и у нас нет оснований для задержания.

– Безусловно, она опасна, – сказал я, – и именно я окажусь в опасности, если вы ее отпустите.

– Я вам верю, мистер Бейкер, несмотря на то что нет никаких доказательств вашей правоты. Вы единственный свидетель, заявляющий, что это была она, и вы не хотите прояснить ситуацию. – Он помолчал, словно ожидая ответа, которого не последовало. Тогда он продолжил: – Тем не менее инстинкт подсказывает мне, что в вас стреляла именно она. Я сделаю все, что смогу, но полагаю, что она будет отпущена, как только ее поверенные доберутся до зала суда. А это случится в понедельник. Когда мы чувствуем, что нас заставят освободить задержанного, мы обычно делаем это до судебного постановления. – Он пожал плечами. – Я полагаю, что мне прикажут освободить ее не позднее воскресного вечера.

Я понял, что он прав. Учитывая недостаток улик и очевидный недостаток мотивов, ее отпустят. Инспектор закрыл блокнот и опустил его в карман. Пока он закончил со мной. Мне хотелось бы знать, закончила ли со мной Лиза Анатоль.

– Отдохните, – сказал он, похлопав меня по руке. – Мы еще побеседуем.

Не дойдя до двери, он снова повернулся ко мне:

– У меня такое чувство, что я должен предупредить вас, мистер Бейкер. Эта девица Анатоль действительно опасна. В прошлом она была замешана в весьма неприятном происшествии, и с нее до сих пор не сняты подозрения. Если вы как-то связаны с ней, сэр, призываю вас сообщить нам. Подумайте об этом.

С этими словами он повернулся и оставил меня.

Отбросьте все, что не могло иметь места, и
останется один-единственный факт, который и есть истина.

Знак четырех^[18]

Воскресенье не принесло мне отдыха. Оно началось рано, когда пришла медсестра, заставила меня встать с кровати и сесть в кресло. Она сказала, что это необходимо, чтобы она поменяла белье, но, очевидно, это была форма пытки. Немного позже еще одна медсестра заставила меня встать и пойти в туалет. До сих пор мне не дали морфия, хоть я и не отказался бы от него. Затем мне предстояло принять целую процессию людей, меняющих мне повязки, моющих меня, переодевающих и заставляющих пить чуть теплую воду.

В полдень мне принесли полчашки теплого молока. Я объяснил, что не пью теплое молоко, но безрезультатно. Было очевидно, что в период моего выздоровления никто не будет принимать во снимание мои предпочтения. Боль была терпимой, и по опыту я знал, что лучше не использовать опиаты без необходимости. Да никто мне их все равно и не предлагал.

После жидкого обеда меня снова провели в уборную. Возвращаясь мелкими шажками при помощи медсестры в палату, я увидел Роберта Стэнтона, лодочника, в тридцати фугах от меня. Он стоял возле двери в мою палату и заглядывал туда через стекло. Я остановился как вкопанный и чуть не упал. Сестра поддержала меня и заглянула мне в лицо.

– Больно? – спросила она. – С вами все в порядке сэр?

Быстро, как только мог, я повернулся спиной к Стэнтону.

– Отведите меня назад, – прошептал я. – Мне надо снова в уборную.

На ее лице появилось озабоченное выражение.

– Вы не можете этого хотеть, мистер Бейкер, в вас ровным счетом ничего нет. Я лучше уложу вас в постель и позову врача.

– Нет! – резко прошипел я. – Отведите меня в туалет, немедленно.

Она решила не спорить со мной, и мы начали медленно продвигаться прочь от Стэнтона. Я раздумывал, вооружен ли он и посмеет ли стрелять в общественном месте.

– Сейчас время посещений? – все еще шепотом спросил я у сестры.

– Только после трех, мистер Бейкер, таковы правила, хотя в вашем случае они и не соблюдаются. Но теперь, когда вы поправляетесь, мы будем обращаться с вами как со всеми остальными пациентами.

– Я спросил, потому что прямо сейчас у моих дверей стоит человек. Я не знаю его и не желаю никого видеть.

Медсестра повернула голову и посмотрела за спину.

– Он уходит, – сказала она. – Идет по коридору. Может, он ищет другого пациента. В этом крыле находятся платные палаты, там свободное посещение. – Она снова обернулась. – Он уже спустился по лестнице. – Она заглянула мне в глаза, когда я снова остановился. – Так вы из-за этого хотели вернуться, мистер Бейкер? Вы не хотели, чтобы этот человек вас увидел?

– Несколько дней назад в меня стреляла совершенно посторонняя женщина. Полагаю, что сейчас меня пугают незнакомые лица. А сюда может попасть любой?

Секунду она размышляла над моими словами.

– Я понимаю, о чем вы. Обычно да, в частном крыле люди приходят и уходят без лишних вопросов. На этом этаже жертв преступлений не размещают. – Она помедлила, снова нервно глянув на мою палату. Наклонившись близко к моему уху, она сказала очень тихо: – Мы слышали, что женщина, стрелявшая в вас, задержана. Разве это не так?

– Я не знаю, зачем она в меня стреляла и кто еще может попытаться, – ответил я. – А вы не могли бы отвести меня в палату и позвать старшую сестру?

– Я могу отвести вас в палату, но по воскресеньям старшая сестра не работает.

– Да, конечно. А кто отвечает за порядок в больнице? – спросил я, когда мы пустились в путь. – В этом отделении есть дежурный?

– По правде говоря, по воскресеньям в отделениях не так уж много начальства. На то оно и начальство, чтобы не работать по воскресеньям, – сказала она с ноткой недовольства в голосе. – А чего вы хотите, мистер Бейкер? Может, я соображу, кто может вам помочь.

– Я хочу перейти в другую палату и не хочу, чтобы об этом знали, – сказал я.

Она казалась потрясенной.

– Вы думаете, что кто-то может снова попытаться застрелить вас прямо в больнице?

– Полагаю, да. Здесь есть охрана? Есть ли в больнице констебль или кто-то в этом роде?

Когда мы подошли в палате, она была по-настоящему обеспокоена:

– Нет. Если только у нас не оказывается преступник, полицейских в здании нет. Может, позвонить в полицию?

Я любым способом хотел бы избежать объяснений касательно Роберта Стэнтона.

– А нельзя ли мне просто перебраться в другую палату? Думаю, тогда я почувствую себя в безопасности. Мы можем сообщить полиции, если увидим других посторонних. Я не хочу выглядеть глупо в глазах Скотленд-Ярда.

Она помолчала и обдумала мой вопрос, мысленно представляя себе план отделения.

– Есть свободная палата за три двери от вашей. Вчера миссис Томас выписали. Я не имею права... В общем, вам придется вступиться за меня, если нас застанут за переездом. В крыле дежурит еще одна медсестра, остальные приходят и уходят по своим делам. Не думаю, что Пенни это одобрит. Мне придется сделать все самой.

– Я был бы вам очень благодарен, – сказал я. – Проведите меня в другую палату прямо сейчас, если можно. Мы поговорим позже.

Она повела меня дальше и ответила:

– Я принесу вашу карту через несколько минут.

– Нет, – сказал я, – оставьте ее на месте и не убирайте постель, словно я вот-вот вернусь.

– Хорошая мысль! – явно воодушевляясь, сказала сестра. – А у меня есть еще лучше. Я перебинтую вам лицо – наложу только в один слой. И положу рядом с кроватью карту с каким-нибудь другим именем. Тогда, думаю, вас никто не найдет, но я все равно буду посматривать. Я дежурю до шести. – Она была прирожденной заговорщицей.

Мы вошли в другую палату, и она уложила меня на кровать. В ту же секунду она ушла и вернулась с широкой полоской бинта и протянула его мне.

– Мне надо помочь другому пациенту, мистер Бейкер. Я скоро вернусь, а вы пока забинтуйте себе голову. Она поспешила прочь из палаты.

Я довольно неуклюже наложил вокруг головы и лица тонкую повязку из бинта, который она принесла. Я почувствовал себя более уверенно, чем несколько минут назад, но мне все равно повсюду мерещилась опасность. Боль в животе стала невыносимой, и я понял, что мне нужен морфий. С другой стороны, я не мог позволить себе спать или хотя бы дремать, пока не удостоверюсь в собственной безопасности. Возможно, прошло минут пятнадцать, прежде чем вернулась медсестра. Казалось, прошел целый час. Она вошла, держа в руках картонку, которую прикрепила на стекло, и закрыла дверь.

– Тут написано, что у вас ожоги и входить в палату нельзя, – объяснила она. – При ожогах велика вероятность инфекции. Без серьезной причины другие медсестры не станут заходить.

– Вы спасаете мне жизнь, – сказал я.

– Надеюсь, что нет. Надеюсь, что все это впустую, мистер Бейкер, – твердо сказала она. – Я тут подумала, и мне совсем не понравилась мысль о том, что вооруженные люди станут разгуливать по моему отделению, поэтому я лучше потрачу время на ваш переезд. – Она подошла к кровати и засмеялась, посмотрев на меня. – Надо поправить это безобразие. Вы похожи не на пациента с ожогами, а, скорее, на боа из перьев.

Она сняла повязку и перебинтовала меня сама. Потом, подумав, забинтовала мне правую руку. Отступила, полюбовалась на свою работу и решила так же поступить и с левой.

– Теперь даже не определить, мужчина вы или женщина, – сказала она, закончив. – Я убедилась; что внизу в сестринской в журнале регистрации все еще написано, что здесь находится миссис Томас. Я объяснила другим сестрам наш заговор, и они согласились, что это хорошая идея.

– Есть люди, которых я бы хотел видеть, если они придут сегодня, – сказал я.

– Держу пари, это миссис Уоллес.

– Да, Фредерик Уоллес и его жена – вместе или по отдельности. А также джентльмен по имени Конан Дойл, – сказал я, чувствуя неловкость оттого, что она первой назвала Адриану.

– Ах да, сэр Артур был здесь вчера. Для меня это было потрясением, скажу я вам. Клянусь, я прочитала все его рассказы. Уж про Шерлока Холмса точно... А я сама сегодня чувствую себя немного доктором Ватсоном, скрывающим пациента. Хотя говорят, что вы репортер, а не сыщик, но ведь это почти то же самое правда?

– Сегодня да, доктор Ватсон, – сказал я. – Кстати боль стала очень сильной. Что у меня в карте написано насчет морфия?

– Я могу сделать вам укол.

– Только небольшую дозу, хорошо?

– Меньше дать могу, а вот больше – нет. Вы не хотите засыпать? – спросила она.

– Нет, и хочу разговаривать.

– Начнем с малого, – сказала она, повернулась и вышла из комнаты.

Через десять минут боль утихла, я снова мог нормально существовать и успокоился. Я сомневался, что теперь меня смогут найти. Сестра оставила незабинтованными глаза, ноздри и пальцы. Я чувствовал себя настоящей мумией. В окне пару раз мелькнули лица медсестер, но ни одна не зашла. Незадолго до трех я сам встал с кровати и походил несколько минут в порядке эксперимента. Тест я прошел. Боль не усилилась, и я гораздо увереннее, чем раньше, держался на ногах.

После трех в палату вошел сэр Артур:

– Молодая медсестра по имени Милли отвела меня в сторону и сказала, где вы, Чарльз. Что случилось? Боже мой! Что с вашим лицом?

– Ничего, – ответил я. – Это грим. Я видел, как Роберт Стэнтон бродил здесь и пытался меня отыскать. К счастью, меня не было в палате, и он меня не видел. Я уговорил Милли спрятать меня, и она приложила все усилия.

– Роберт Стэнтон, говорите? – сказал он, подходя к кровати и понижая голос – Это скверно. Если один человек из списка доктора Гассмана пытался убить вас, можно ожидать этого и от других. Какая незадача, что вам надо оставаться в больнице, старина. Я бы спрятал вас от посторонних глаз за чем-то более существенным, чем повязка.

– Пока придется ограничиться этим. А как же вы, сэр Артур? Полагаю, вы также подвергаетесь опасности. Тот, кто за этим стоит, должен понимать, что мое расследование было вызвано письмом, которое вы получили. И мы знаем, что они впутали сюда Адриану.

– То есть вы хотите сказать, что вы впутали сюда Адриану, Чарльз, – сказал он, без одобрения взглянув на меня. – Но она оказалась очень полезной, она и Фредерик. Он подробно рассказал мне о том, как они нашли секретаря, Алису Таппер. Это должно стать важным направлением нашего расследования.

– Совершенно верно. Я прямо сгораю от нетерпения поговорить с ней, – я жестом посетовал на свое беспомощное состояние, – как только смогу.

– Я хочу пойти с вами, – сказал он.

– А вы не боитесь, что вас узнают?

Он махнул рукой, отметая возражения:

– Я нахожу весьма маловероятным, что эта женщина участвует в деле, после того, что мне рассказал Фредерик, и не думаю, что мы привлечем много внимания, если посетим женщину в доме престарелых.

Я вздохнул. Сколько бы сэр Артур ни заявлял, что ему не нравится созданный им сыщик, его явно снедало любопытство, которого устыдился бы и его Холмс. Судя по этому, связь сэра Конан Дойла с этой запутанной историей утаить будет почти невозможно.

Потирая руки от удовольствия, он заявил тоном лучшего сыщика Скотленд-Ярда:

– Давайте разберемся с тем, что у нас есть, – И, подтверждая мое подозрение, что он немедленно этим займется, продолжил: – Несколько человек связаны с письмом, и Бернард Гассман связан с ними всеми. Он написал это письмо или же сделал так, чтобы оно было написано.

– Вы хотите сказать, при помощи медиума? Я бы скорее рассмотрел вероятность того, что он написал его сам, – сказал я.

– Вы хотите сказать, что он жив?

– Не совсем. Я хочу сказать, что желаю убедиться в том, что он мертв. Существует вероятность, крайне малая конечно, что он симулировал собственную смерть. Он был гипнотизером, и я не знаю, на что он был способен.

– Но разве на его похоронах не присутствовали люди? И мы, конечно же, сможем получить подтверждение у врачей, которые констатировали смерть.

– Не уверен, что мне этого будет достаточно, – возразил я. – Возможно, он загипнотизировал врачей и внушил им мысль, что мертв, когда на самом деле был живехонек.

– Что же тогда убедит вас в его смерти?

– Его тело. Давайте выкопаем его, – сказал я так, словно это была простейшая вещь в мире.

Конан Дойл вскинул свои кустистые брови:

– Я сильно сомневаюсь, что смогу получить на это разрешение, Чарльз, особенно учитывая мою теперешнюю репутацию. Я даже остерегусь думать о том, что могли бы сказать люди в ответ на подобную просьбу с моей стороны.

Он был прав. Просьба откопать давно захороненное тело уничтожила бы остатки его репутации.

– Все равно давайте выроем его. Я бы предпочел, чтобы никто не знал, что мы собираемся это сделать.

– То есть эксгумировать его тайком? И что вы надеетесь узнать, Чарльз? Что нам сможет рассказать его труп?

– Если честно, сэр Артур, я надеюсь, что его тела в гробу не окажется. Мне гораздо легче поверить в живого Гассмана, симулировавшего собственную смерть, чем в привидение. Я воображаю способы – все до одного фантастические, включая наркотики и гипноз. Любой из них мне легче принять, чем письмо от мертвеца.

В ответ он улыбнулся и похлопал меня по руке:

– Естественно, для меня все наоборот, но я вас понимаю. С другой стороны, если труп действительно в могиле, тогда я более чем когда-либо буду уверен, что письмо написано мертвецом. Видите ли, Чарльз, я уже видел письма от мертвых, записанные медиумами, хоть вы в это и не верите. И, как врач, я не могу себе представить, как Гассману удалось симулировать смерть вплоть до похорон.

– Так давайте выкопаем его.

Конан Дойл поразмыслил над этим предложением:

– Я не могу позволить себе участвовать в этом непосредственно. Господи, вот был бы праздник для прессы! Я оплачу все расходы. Вам придется найти исполнителей и подходящий момент. Но не знаю, как вы все объясните, если вас поймают.

– Заявлю, что пытался установить местонахождение денег.

– Полагаю, вы все равно отправитесь в тюрьму. Если надо, я предоставлю вам адвоката, но все-таки не советую вам предпринимать это, мой мальчик. Давайте подтвердим его смерть каким-то другим способом.

Я покачал головой так энергично, как только мне позволяли бинты.

– Кто-то замышляет убить меня, сэр Артур, и, возможно, он замышляет убить и вас. Я хочу проверить вероятность того, что наш главный подозреваемый еще жив.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Мы должны считаться с угрозой вашей жизни здесь, в больнице» Прямо сейчас я устрою, чтобы кто-нибудь был у вас в палате всю ночь. Мы изобразим дело так, что обожженному пациенту нужен постоянный присмотр, – сказал он, – Но у меня есть для вас еще новости. Вы знаете, что они отпустили Анатоль?

– Я этого опасался. Главный инспектор вчера сказал мне, что ее освободят. Он думает, что у меня с этой девушкой был роман. И он, кстати, не купился на историю о том, что Фредди был с нами.

– Я буду осторожен в беседе с ним. Ее выпустили сегодня утром. Но все не так плохо, как могло бы быть Ее снова поместили в психиатрическую лечебницу.

– Только не говорите мне, что это благотворительная больница «Мортон Грейвз».

– Именно так, Чарльз. Родственники уже отправляли ее туда, и лечение, по их мнению, было успешным. Совершенно естественно, что ее отправили туда снова. Я получил известие от друга из Скотленд-Ярда. Похоже, больница – ключевое звено в этом деле.

– Относительно этого нет никаких сомнений. Единственный вопрос о «Мортон Грейвз»: кто в этом замешан и сколько их? Если дух Бернарда Гассмана и блуждает где-нибудь, то это здание его бывшей больницы.

– А может быть, и этой, – ответил он. – Будьте бдительны, мой мальчик. Сейчас я оставлю вас.

Он не вернулся, вместо него через несколько минут вернулась Милли и сообщила, что остается на ночь. Я заключил по ее улыбке, что ей предложено щедрое вознаграждение. Чуть позже санитар внес удобное кресло и поставил его в углу. В четыре Милли ввела ко мне в палату миссис Уоллес и оставила нас одних.

Адриана присела на краешек кровати.

– Фредди не пришел, – сразу же сказала она. – Он знает, где я. Как вы себя чувствуете? Я не вижу, как вы выглядите. К чему весь этот маскарад?

– Это придумала Милли, медсестра. Меня искал Роберт Стэнтон. Думаю, он меня не видел. В то время меня не было в палате. После этого мне пришло в голову спрятаться.

Адриана покусала губу и посмотрела на дверь.

– Если бы он снова пришел и заглянул через стекло, он мог бы меня узнать, и ваш маскарад лишился бы смысла. Лучше я сяду спиной к двери.

Я удержался от того, чтобы сказать ей, что с затылка она выглядит так же прекрасно. Стэнтон или любой другой, заглянув через дверь, без труда понял бы, кто она.

– У меня есть пистолет, Чарли. Я оставлю его вам. Это очень милая игрушка тридцать восьмого калибра.

– Вам он может понадобиться больше, чем мне. Здесь вокруг люди. И медсестра останется в палате на всю ночь.

– Как удобно, – сухо сказала она, – Может, лучше остаться мне? Пистолет-то у меня. – Затем ее голос смягчился. – Простите, Чарльз, у меня нет права на...

– Я тоже ревную, Адриана, каждый раз, как вы идете домой. – Я ожидал увидеть на ее лице удивление и негодование, но на нем была только легкая улыбка. – Ну вот. Я сказал то, что не следовало, – признал я.

– В который раз, – сказала она. – Кажется, мы говорим слишком много из того, что не следует, Чарли. И возможно, еще больше оставляем несказанным, – добавила она. – Но давайте вернемся к Роберту Стэнтону. Если я его увижу, я его не узнаю, но он, возможно, узнает меня. Какого человека мне стоит остерегаться?

– Крупного, атлетически сложенного, лет сорока, – сказал я. Потом замолчал и попытался вспомнить, как он был сегодня одет. – Да, и такой же бушлат, что и на Лизе Анатоль в четверг вечером!

– Может, это тот же самый бушлат? – спросила Адриана.

– И тот же, что был на невысоком человеке, следившем за вами до «Улана».

– Скорее всего Анатоль и следила за мной, но она была одна. Я в этом уверена.

– Но Стэнтон мог привезти ее в Лондон и одолжить бушлат, – сказал я.

Я задумался, есть ли у Стэнтона машина.

– Возможно. В этом есть смысл: оба они входят в список Гассмана.

– Когда я выберусь отсюда, я займусь самим Гассманом, – сказал я.

– Каким образом, Чарли? Куда еще мы можем обратиться, где еще не были?

– Я хочу удостовериться в том, что он действительно умер.

– Опять? Все говорят, что он умер. К настоящему времени он давно бы умер от старости, Чарли, а в его случае еще и от сифилиса. – Адриана покачала головой.

– Возможно, вы правы, но я не могу избавиться от мысли, что тот, кто написал письмо, слишком уж хорошо знал Гассмана. Каким бы это ни казалось невероятным, я все еще хочу убедиться, что не он сам за этим стоит. Пока я заперт здесь, я хочу, чтобы вы узнали, где он похоронен.

– Это трудности не составит.

– И я хочу попросить вас о другой услуге. Мне нужен гостиничный номер или небольшая квартира недалеко от «Капитана». Снимите ее на чужое имя. Набейте ее бинтами и болеутоляющим. Купите продуктов. Я хочу выбраться отсюда как можно скорее, но мне потребуется надежное укрытие, чтобы поправиться. Я в опасности как здесь, так и по старому адресу. И по той же причине я сомневаюсь, что вы с Фредди в безопасности.

– Фредди согласен с вами. Он заставил меня носить с собой пистолет везде и сам делает то же. Я принесу и вам.

– Раздобыть его не так просто в короткий срок.

– У Фредди целый арсенал: и пистолеты, и револьверы, а в охотничьем домике еще есть охотничьи ружья, – сказала она.

– Так Фредди охотник? – спросил я насмешливо. Это просто вырвалось, и я тотчас, же пожалел, что сказал это.

Адриана ощетинилась:

– Не будьте ослом, Чарли! Вы еще скажите мне, что удивляетесь его военным заслугам и наградам Он мужчина, Чарльз, настоящий мужчина. То, что он отличается от вас в чем-то одном, не значит, что он совсем не похож на вас. Попытайтесь быть не таким, как все остальные идиоты, ладно? – Ее лицо горело, она сжимала кулаки.

– Простите. Я действительно немного похож на всех остальных идиотов, Адриана. Полагаю, что я так же ограничен, как и все они, хоть мне и не нравится так думать. Фредди хороший человек, и иногда я забываю, что он ваш муж.

– Именно! – огрызнулась она. – Вы слишком часто забываете об этом. – Переводя дыхание, она смотрела в пол. Потом подняла глаза, и ее лицо стало спокойным. Она тихо продолжала: – Фредди тоже об этом забывает: чаще всего он думает, что он мой отец. – Она протянула руку и похлопала по бинту на моей руке. Потом добавила: – Я тоже об этом забываю, особенно с тех пор, как стала общаться с вами. – Адриана отняла руку и запустила ее в сумочку. Она вытащила пистолет – тридцать восьмого калибра, военный вариант с четырехдюймовым стволом. – Мне придется дойти до вокзала Виктория, а потом опять пешком идти домой. Лиза следовала за мной в оба места в четверг, и Стэнтон может сделать это сегодня. Что с тобой сделают, если застрелишь человека за то, что на нем бушлат? – серьезно спросила она.

– Это зависит от того, кто ты, – сказал я. – В вашем случае, полагаю, рискнуть стоит. Если кто-то в бушлате приблизится к вам на расстояние в десять футов, стреляйте в него. И я прошу вас не просто угрожающе наставить на него пистолет и выкрикивать предупреждения. Я прошу вас именно стрелять. В центр груди, и не допускайте, чтобы расстояние было меньше чем десять футов, – это примерно как от вас до окна.

Выражение ее лица сказало мне, что я снова присоединился к рядам полных идиотов. Словно желая быть терпеливой с раненым, она глубоко вздохнула, прежде чем ответить:

– Я знаю, Чарльз, нас всему этому учили перед тем, как отправить во Францию. Я никогда не забуду того, что сержант сказал на уроке самообороны. Он сказал, что первое и важнейшее для самообороны – это желание убить нападающего. Он сказал, что без этого все остальные средства бесполезны. «Тогда можете просто лечь на пол, леди». Он не был джентльменом.

– Но он был мудр. Будьте осторожны, Адриана н принесите мне сегодня пистолет, если сможете.

– А еще разыскать могилу Гассмана, снять вам комнату и превратить ее в больницу. А как вы надеетесь убедить их выписать вас, Чарльз? Ваша рана требует недели в больнице, никак не меньше.

– Я не собираюсь просить их и не собираюсь оставлять свой контактный адрес. Есть еще одна просьба. Принесите мне рабочую одежду и шерстяную кепку, – сказал я, Подумал немного и прибавил; – И прочные ботинки десятого размера. Когда все будет готово, я планирую выйти отсюда в часы приема, когда многие приходят и уходят. Мне потребуется сильный человек, чтобы опереться на него. Лучше нанять кого-нибудь: Фредди узнают и вспомнят о нем, когда обнаружат, что я исчез. Я, наверное, даже не расскажу об этом сэру Артуру. Чем меньше людей знает, где меня искать, тем лучше.

– Вы не доверяете ему? – спросила Адриана.

– Конечно, я доверяю ему, но не могу сказать, что доверяю всем его суждениям – по крайней мере не в вопросе моей жизни.

Адриана обдумала список моих просьб.

– У меня есть ключ. Я могу взять в квартире вашу одежду.

– Даже не приближайтесь к ней! Мы не знаем, где они поджидают и даже кто они. Фредди не намного крупнее меня. Возможно, вы сможете принести мне что-то из его одежды.

Она убрала пистолет в сумочку и направилась к двери.

– Не волнуйтесь, – сказала она мне на прощание.

Я повернулся к окну и увидел, что облачный день сменился темнотой. Через два часа Милли пришла ко мне на ночь. Мне достался морфий, а ей – чашка кофе и детектив.

– Опасность! Какая опасность?
– Если бы опасность можно было предвидеть,
то ее не нужно было бы. страшиться, –
с самым серьезным видом пояснил Холмс.

«Медные буки».^[19]

Проснувшись в понедельник, я на мгновение поддался панике. Милли исчезла, как и ее кресло. Яркий свет из окна подсказал мне, что уже давно утро, но мне потребовалась целая минута, чтобы разглядеть часы. Было пятнадцать минут десятого. Я проспал более двенадцати часов. Милли исчезла, но я жив, значит, мы все сделали правильно. Пошевелившись, я обнаружил, что чувствую боль, но она вполне переносима. Потом я увидел, что с моих рук пропали бинты. Я пощупал лицо и понял, что и оттуда они исчезли. Кое-что еще было не так, и только через мгновение я понял, что нахожусь не в той комнате, в которой остался с Милли. Тогда я вспомнил о пропавших из памяти Таунби шести годах и стал беспокоиться, не потерял ли и я десяток лет.

Сегодня должно быть двадцать третье января 1922 года. Интересно, так ли это?

С этими размышлениями я стал медленно садиться и опускать ноги на пол. Когда я сдернул с груди, одеяло зашуршал большой листок бумаги, и я обнаружил записку под своей ночной рубашкой:

Дорогой мистер Бейкер,

мне пришлось снять с вас бинты и вернуть в прежнюю палату перед тем, как пришла новая смена. Оставить вас там значило бы для меня лишиться работы. Друг помог мне переместить вас назад прямо на кровати незадолго до шести. Он наблюдает за вашей палатой из коридора. Он никуда не уйдет до моего возвращения. Я приду проведать вас до Полудня.

Милли

Я почувствовал облегчение. Оказалось, что я довольно легко могу встать на ноги и даже медленно пройтись без посторонней помощи, хотя это было и не совсем удобно. Я осторожно открыл дверь и выглянул в коридор. Так и есть: на стуле в нескольких футах от меня сидел санитар. Едва увидев меня, он встал и подошел.

– Мистер Бейкер, меня зовут Говард. Давайте я вам помогу. Вы, наверно, хотите в уборную, да? – сказал он, обхватывая меня рукой.

– Милли сказала, что вы будете здесь, – сказал, я, когда мы пошли. Я понял, что могу двигаться уже сравнительно быстро – почти вполовину моей обычной скорости – и что мне не особенно нужна его поддержка. – Кто-нибудь приходил?

– Одна женщина перепутала этажи и прошла по этому коридору. Это было около семи. Я ее остановил и помог найти правильное направление. Вот и все. Сейчас ходит много работников, но посетителей нет. Я буду следить. У меня нет дежурства. А все будут думать, что я просто болтаюсь тут и поджидаю Милли.

– А как выглядела та женщина?

Он немного подумал и ответил:

– Роста и телосложения примерно такого же, как Милли, но с карими глазами. А у Милли такие красивые голубые. На несколько лет постарше Милли, лет, может, за тридцать. Волосы посветлее, чем у Милли, но не совсем блондинка. Темноватая блондинка немного с рыжиной. Думаю, женщина богатая. Платье пошито на заказ, понимаете ли, дорогое пальто. Я хорошенько ее рассмотрела потому что Милли велела приглядываться к любому, кто войдет в это крыло. Она сказала, что никому не разрешено вас видеть. Велела мне быть внимательным. – Когда я входил в туалетную комнату, он добавил: – И эта женщина была немкой, по-моему.

Я остановился:

– С чего вы это взяли, Говард?

Я ожидал, что в ответе он снова прибегнет к сопоставлению с Милли, вроде «говорила не так, как Милли», но на этот раз обошлось.

– Когда я ее остановил – а я встал да и загородил ей дорогу, – то спросил, куда она идет. Она посмотрела на меня словно бы в изумлении и сказала: «Kinder». A потом исправилась на «дети». Она искала детское отделение. Я сказал, что у нас не одно детское отделение. Она спросила, где ей могут дать справку, и я послал ее вниз в регистратуру. Я много слышал, как говорят по-немецки, поэтому, когда она сказала «Kinder» вместо «дети», я понял, что она немка. Но у нее совершенно не было акцента.

Я размышлял над этим, закрыв дверь. Говард добросовестно стоял в коридоре и ждал меня. Возможно, в этом происшествии ничего не было, просто родственница, искавшая больного ребенка. Закончив мысленно преобразовывать внешность моей медсестры в соответствии с его описанием, я понял, что результат более или менее походил на Мэри Хопсон. Мэри раньше не казалась мне ни в малейшей степени опасной, и я ведь провел с ней довольно много времени. Тем не менее, если утренней посетительницей была Хопсон, это был дурной знак. Однако, обдумав все, я перестал удивляться. Она входит в список Гассмана, она, возможно, причастна так же, как и остальные. По крайней мере одна из списка уже пыталась меня убить. Ни у кого из них не было причин приходить и разыскивать меня в Королевской больнице в Челси, если только их дело не было таким же, как и у Лизы Анатоль.

С Говардом под боком – скорее для моральной поддержки – я смог медленно, но самостоятельно дойти до своей палаты, где застал ожидавшего меня Фредди. Он обрадовался при виде меня, стоя с увесистым чемоданом.

– Чарльз, я обеспокоился, не обнаружив вас в палате, в которой, Адриана сказала, я вас найду. И как я вижу, с вас сняли повязки, – сказал он.

Говард помог мне улечься и вышел из палаты, а я сосредоточился на Уоллесе:

– Что у вас там, Фредди?

– Кое-какая одежда, которая должна прийтись впору, – ответил он. Затем наклонился и понизил голос: – И весьма симпатичный люгер – то, что надо для человека, который говорит по-немецки, как вы.

– По какой-то причине немцы называют их парабеллумами, а не люгерами, – сказал я.

– Точно. Я и забыл, что вы работали в немецком отделении, Чарльз.

Он подошел к двери и посмотрел через стекло.

– Адриана подыскивает жилье еще и сейчас, пока мы разговариваем. Я за то, чтобы, забрать вас отсюда как можно скорее. Я оставил машину с водителем у Вест-роуд – это улица прямо под вашими окнами. Мой шофер узнает вас по кепке, которая тоже имеется. Он увезет вас, как только вы спуститесь, и отвезет вас туда, где вы подождете нашего звонка. Потом доставит вас в ваше новое жилище. Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, лучше. Я могу немного ходить, но мне кажется, что отсюда до той улицы путь слишком долог. Я только что прошел меньше ста футов и не думаю, что смогу это повторить в ближайший час.

– Я распоряжусь, чтобы за вами приехали с коляской, как только вы оденетесь, – сказал он, открывая дверь и выглядывая в коридор. Через секунду появился Говард. – Помогите мистеру Бейкеру одеться, пожалуйста, – сказал Фредди, – а я пойду поищу коляску. – Он повернулся ко мне. – А у вас еще есть бинт, Чарльз, вроде того, что описывала Адриана? Думаю, что сегодня утром нелишне будет повязать вам что-нибудь вокруг головы.

Говард подошел к столику и открыл ящик.

– Здесь нет, – сказал он и направился к двери. – Я принесу.

Фредди открыл большой чемодан и вытряхнул его содержимое на кровать.

– Извините, старина, но ботинки одиннадцатого размера. И боюсь, я забыл носки. Нам придется одеваться. Вставайте, и мы начнем.

Я медленно встал, опираясь на край железной рамы кровати. Фредди развязал мой халат и вежливо отвернулся. Не глядя, он протянул мне брюки, отошел к двери и снова стал смотреть в коридор. Мне удалось самостоятельно побороть брюки, оказавшиеся на дюйм длиннее и на дюйм шире, чем нужно. Но зато эти лишние дюймы скрывали от любопытных глаз голые лодыжки. Я нашел клетчатую шерстяную рубашку и надел ее, пока Фредди стоял на карауле. Рукава были длинноваты. К счастью, я нашел ремень и не позволил брюкам упасть с меня. Пистолет был завернут в подкладку хлопковой куртки. Я влез в куртку и спрятал пистолет в левый внутренний карман. Заканчивая свой туалет, я водрузил на голову шерстяную кепку. На удивление она подошла. Сейчас я выглядел словно ребенок, надевший обноски старшего брата. Однако я все еще стоял босиком и знал, что ни за что не смогу нагнуться, чтобы обуться.

Когда Фредди отвлекся от двери, чтобы посмотреть на мои успехи, он тотчас же заметил это затруднение.

– Мы сначала дождемся Говарда, старина, а потом наденем ботинки. – Он вернулся на свой пост. – А вот и санитар. Осталась минутка.

Он открыл дверь, и вошел Говард с бинтом и ножницами.

– А вы подумали, мистер Бейкер, какие неприятности будут из-за этого у Милли?

Фредди спросил в свою очередь:

– А разве сейчас ее дежурство?

– Нет, – ответил Говард, – но вопросы все равно будут. Впрочем, я что-нибудь придумаю.

– Но тогда неприятности будут у вас, – сказал я.

– Не думаю, что меня заметили. Я все улажу. Давайте-ка повяжем голову.

Говард снял с меня кепку и быстро наложил мне на голову один слой бинта, а Фредди тем временем вышел из палаты. Когда кепка вернулась на место, он уже стоял у дверей с коляской. Говард впустил его, закрыл дверь и помог мне перебраться в коляску. Потом стянул с кровати одеяло и прикрыл мне колени, подоткнув край под ноги. Фредди положил мне на колени под одеяло ботинки, а Говард сказал:

– Пойдемте. Выгляните, пожалуйста, за дверь, сэр, будьте любезны.

И мы пустились в путь.

Без приключений мы добрались до большого общего туалета рядом с приемным покоем на противоположном от моей палаты конце коридора. Там наконец мои ноги оказались в ботинках. Фредди снова выглянул в коридор и сказал:

– Время утренних посещений в самом разгаре. Я ухожу. Я не стану торопиться, пройдусь до станции Виктория и отправлюсь домой. Вы немного подождите. Потом спускайтесь к машине на Вест-роуд. Мой шофер узнает кепку. – Он протянул Говарду руку. – Хорошая работа, старина, увидимся.

Фредди ушел, а мы остались ждать. Я похлопывал по люгеру для собственного успокоения, Говард наблюдал за коридором, ожидая наплыва посетителей. Через пять минут, которые показались мне вечностью, он сказал:

– Больше народу не прибудет, сэр. Думаю, нам пора идти, пока дежурная сестра не хватилась, что вас нет.

– Хорошо. Я готов.

Он повез меня к ближайшему лифту. Когда дверь открылась, я увидел лицо Мэри Хопсон, смотревшее прямо на меня. К счастью, она не могла меня узнать из-за бинтов. Она отвела глаза и узнала Говарда.

Он заговорил первым:

– Здравствуйте, миледи. Вы разыскали ребенка, которого хотели найти утром?

Хопсон была, похоже, слегка удивлена, но ответила:

– Да, спасибо. Теперь я встречаюсь здесь с подругой. Боюсь, она тоже заблудилась. Я покажу ей, где ребенок, когда она сюда подойдет.

– Приемная прямо, потом налево. Удачи, – сказал Говард, провозя меня мимо нее в уже пустой лифт. Пока закрывалась дверь, я видел, как Мэри Хопсон, шагая по коридору, обернулась и посмотрела нам вслед.

– Говард, не возвращайтесь в больницу, когда я уеду, – сказал я. – Эта особа – одна из тех людей, которые охотятся за мной.

– Не беспокойтесь, мистер Бейкер, я пойду домой. Завтра у меня выходной, и я буду держаться подальше отсюда по меньшей мере до среды. Я оставлю где-нибудь на первом этаже коляску и исчезну. Я гораздо больше беспокоюсь за вас. Теперь идите.

Говард не обманул насчет исчезновения. Стоило мне отвернуться, как он уже пропал.

Шофер Фредди довез меня до маленького здания на Итон-Мьюз-норт и помог пройти через прихожую в маленький кабинет без окон на первом этаже. Он усадил меня за единственным столом в кабинете, принес блокнот и карандаши и сказал, что будет ждать в прихожей. Через час телефон зазвонил: я все это время смотрел на него так пристально, что он сдался. Звонил Фредди, он дал мне указания, как добраться до гостиницы в Челси Он велел подождать до двух часов, потому что хотел чтобы все «убрались с дороги». Уж не знаю, что он имел в виду.

После звонка Фредди я выбрался из кабинета и позвал шофера. Я попросил его привезти мне молока. Эта пища была мне позволена, и я не желал нарушать указания врачей. Шофер не хотел оставлять меня, но я солгал ему, что Фредди разрешил и даже велел ему привезти мне еды. Я сказал, что в любом случае не уйду из кабинета до двух. Я спросил, есть ли у него деньги, и объяснил, что у меня их нет. Пока его не было, я засунул руку в карман брюк и обнаружил, что солгал. Там лежала фунтовая банкнота и четыре пятифунтовые. Мне стало интересно, было ли это взносом Фредди в мое спасение, или лица его ранга носят такие суммы – примерно мою недельную зарплату – на карманные расходы.

К двум часам, когда шофер привез меня по указанному адресу в Челси, я почувствовал настоящую боль. Он понял, что я не смогу идти самостоятельно, поэтому поднялся в номер, который я ему назвал, чтобы проверить, не сможет ли кто-нибудь помочь. Через пару минут к машине подошла Адриана в рыжем парике. Она принесла с собой морфий, сделала мне укол, и мы немного подождали, прежде чем пойти. Они с шофером провели меня через заднюю дверь и в лифт, не столкнувшись с другими постояльцами. К половине третьего я уже лежал на одной из двух кроватей и чувствовал усталость и одновременно облегчение.

Большой сервант был набит перевязочным материалом, бутылочками с лекарствами и консервами. У стены стояли два больших чемодана, в углу на стуле лежали большие пакеты.

Когда шофер ушел, я спросил Адриану, на чье имя снят номер.

– Комната зарегистрирована на мистера и миссис Хэмпден. Мы заплатили вперед за две недели.

– Вы остаетесь со мной? – спросил я.

– Здесь две кровати, а когда буду выходить, то буду надевать парик. Вы же, естественно, выходить не будете. Вам нужна медсестра, Чарли. На самом деле вам нужен врач, но какое-то время его у вас не будет. Здесь есть морфий, бинты и антисептики, хотя с такими лекарствами я еще не работала. Но у меня есть хорошее руководство. Я знаю, какие дозы вам давали в Королевской больнице. Надеюсь, вы в хороших руках. – Она слабо улыбнулась.

– Я в этом уверен, – сказал я. – У вас были неприятности? Как вы думаете, за вами следили? – Я ждал ответа, но не дождался. – В больнице я видел Мэри Хопсон. Она приходила не меньше двух раз, но так и не поняла, где я.

– Боже мой, Чарли! Мне это совсем не нравится. Они превосходят нас в числе. Как определить, следили за мной или нет? Я не знаю, как выглядят эти Хопсон и Стэнтон. Хотя я передвигалась очень быстро, иногда с водителем, иногда вела сама.

– Вас не узнали здесь, в гостинице?

– Это не я нашла и оплатила номер и не я привезла запасы. При закупке еды и одежды я была переодета, но приехала сюда на одной из машин Фредди. Дворецкий занес вещи в номер. Им бы пришлось следить за мной, дворецким и Фредди по отдельности. Фредди сюда ни разу не приходил и не планирует. Когда я ехала сюда сама, я взяла кеб от дома и доехала на нем до ресторана поблизости. Оттуда я ушла через кухню. Ушла я в парике. Думаете, этого было достаточно? – Она беспокойно подошла к окну и выглянула в щелочку из-за тяжелых занавесей.

– Сомневаюсь, что мог бы тягаться с вами даже в мои лучшие годы, – сказал я. Затем, каким бы я ни был обеспокоенным и усталым, я не мог не рассмеяться абсурдной ситуации, в которой мы оказались. Однако взгляд, который бросила на меня Адриана, быстро оборвал мой смех. – Вы боитесь? – спросил я довольно робко.

– А вы, Чарли?

– Да, черт возьми. У вас есть револьвер?

– Здесь, в сумочке, но у меня есть кое-что еще, что вы хотели, чтобы у меня было.

– Надеюсь, носки для меня? Она засмеялась:

– Фредди мне рассказал. Да, есть и они, но у меня также есть базовое условие выживания – желание убить врага, Чарли. Чем больше я думала о том, что происходит, тем больше соглашалась с тем, что говорил сержант на занятиях по самообороне в четырнадцатом году. И теперь я скорее злюсь, чем боюсь.

– Что ж, а я скорее боюсь, чем злюсь, – сказал я. – Потому что мы имеем дело не с солдатами. Я понимаю солдат. Но это' что-то иное.

– Это зло, – сказала Адриана, – и мы даже не знаем, чего оно хочет.

– Оно? Почему вы говорите «оно»? – спросил я. Адриана подошла, села на краешек кровати и ответила:

– Письмо со списком людей, которые теперь преследуют вас, Чарли, – а может, и меня, – это письмо от мертвого. Как бы вы это назвали? Знаете, прошлой ночью мне приснился сон. В этом сне я стреляла в невысокого человека, который следил за мной в четверг. Но он не умер – он даже не замедлил шаг. Мы знаем, что они могут застрелить нас, Чарли, но уверены ли мы в том, что можем застрелить их?

Я взял ее протянутую руку.

– Я застрелил на войне далеко не одного человека, Адриана, и пока что они все падали. И вы видели многих, которых застрелили. Они тоже упали. И я думаю, что, если нам придется застрелить этих людей, они тоже упадут.

– Как вы сказали, те люди, в которых вы стреляли, были солдатами. А эти нет. Послушайте, я понимаю, что этот сон был всего лишь сном, ночным кошмаром. Наверное, он мне приснился из-за того, что вы сказали, что собираетесь раскопать могилу Гассмана. И все же эти люди – не солдаты в форме, сосредоточенные вдоль линии фронта. Они – мужчины и женщины в штатском на улицах Лондона. Мы не знаем, сколько их, но знаем, что они намерены нас убить – по крайней мере вас. И поэтому я готова убивать их. У меня есть оружие. – Она легла рядом со мной, все еще сжимая мою руку. – Если они попытаются настигнуть нас здесь, Чарли, я их убью.

Я нежно сжал ее руку.

– Я тоже, – сказал я, – но сначала я хочу выпить немного молока и переодеться.

Адриана поднялась на ноги:

– Вам давно пора сменить повязку» Вы еще совсем не здоровы, Чарли. Это очень неприятная рана, и опасность далеко не миновала, она угрожает вам не меньше, чем наши противники: – Она протянула мне пару носков и свежую ночную рубашку. – Можете надеть их в уборной.

– Не могу, – сказал я. – С ботинками и носками мне не справиться.

– Хорошо, – сказала она. – Мне надо сменить повязки и вымыть вас. Потом я разведу для вас консервированное молоко и добавлю в него ложечку меда. Вам понравится: я слегка подогрею его. А потом, когда вы отдохнете, сможете выпить очень вкусного мясного бульона, который я принесла с собой в термосе.

Она вела себя как дежурная медсестра и говорила ясным, бодрым голосом. Распространяясь о пользе мясного бульона в деле моей поправки, она довела меня до ванной, нежно протолкнула в дверь и закрыла ее за мной. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать ее инструкциям. Ее тон не допускал возражений.

Уже близился вечер, когда меня помыли, как следует перевязали, покормили и устроили в постели. Адриана положила люгер рядом со мной и сказала, что пойдет выбросить мои бинты в мусорный бак на улице, пообедает и выпьет чаю. Пока ее не было, я уснул. Адриана вернулась поздно вечером. Свет в комнате был потушен, а она возникла из ванной из освещенного облачка пара, обернутая полотенцем; второе полотенце было завернуто вокруг головы. Я не знал, понимала ли она, что у меня открыты глаза Она прошла мимо моей кровати и достала из ящика пижаму. Потом, проходя мимо моей кровати в ванную, уронила нижнее полотенце, когда закрывала дверь.

– Джентльмен закрыл бы глаза, Чарльз, – сказала она.

Я дотянулся до столика между двумя кроватями и включил лампу. Когда я ее увидел снова, она уже была одета в благопристойную пижаму, а я сидел с газетой, которую обнаружил у нее на кровати.

– Как давно вы не спите, Чарли?

– Несколько минут. Я что-то услышал, – должно быть, вы чем-то стукнули. – Я был уверен, что говорю спокойно и буднично, но каждую секунду я думал о том зрелище, которое наблюдал несколько минут назад. Становилось все труднее и труднее думать о ней как о жене Фредди. – Сколько сейчас времени?

Она ответила присаживаясь на край своей кровати:

– Почти десять. Вы ни на что не реагировали с тех пор, как я вернулась часа два назад. Я очень мило пообедала в гостиничном ресторане. Знаете, еда имеет совсем другой вкус, когда переоденешься. – Она лукаво улыбнулась. – Потом я часик погуляла чтобы проверить, не крутится ли поблизости кто-нибудь подозрительный. Но не заметила никого, кто бы прятался в дверях, или что-нибудь в этом роде. Как вы себя чувствуете?

– Полагаю, уже лучше. Но я обеспокоен вашими прогулками в одиночестве. Если они обнаружили, где мы, – это небезопасно.

Адриана перебралась на край моей кровати и положила руку мне на лоб, чтобы проверить температуру.

– Но ведь это была не я, Чарли. Там гуляла некая рыжеволосая особа, которая на меня совершенно не похожа. Кроме того, говорят, всегда полезно произвести рекогносцировку, а вы же не в состоянии это сделать. Я хорошенько подумала, пытаясь увидеть хоть какой-то смысл в нашей запутанной ситуации. Но у меня не было никаких озарений. А у вас?

У меня затекла рука, поэтому я с трудом высвободил ее и предоставил Адриане побольше места.

– Все, в чем я уверен, – кто-то не хочет, чтобы мы продолжали работать над списком. Это может быть тот, кто послал письмо, или же кто-то, кто просто знает о списке. Кем бы они ни были, у них вполне серьезные намерения, и нам не удастся выйти сухими из воды. Ведь даже если бы мы этого очень захотели, мы не смогли бы дать им знать, что намерены прекратить наше расследование.

Адриана повернулась и снова легла на спину рядом со мной, так что моя рука оказалась под ее шеей.

– А неужели вы готовы бросить это дело, Чарли, так и не узнав, кто написал письмо?

Я пошевелил рукой и уложил ее голову себе на плечо.

– Мне любопытно, но не до такой степени. Если бы я смог заключить перемирие, я бы это сделал. Что бы это ни было, это совершенно не мое дело. Но меня волнует то, что эти люди, возможно, хотят добраться до Конан Дойла так же, как и до меня или до нас. И Фредди, возможно, тоже в опасности. В настоящее время у нас, видимо, нет выбора. Нам придется выяснить, что происходит, и остановить их, пока они до нас не добрались. Они знают, что делают. А пока остается прятаться.

– А полиция не может нам помочь?

– Мы не можем ждать сотрудничества от полиции, пока прямо не объясним все, что знаем. Но если мы это сделаем, они вполне справедливо заключат, что мы – безумные спиритисты, и после этого нас не станут воспринимать серьезно. Мы снова останемся одни, опять придется прятаться. Полицию не стоит принимать в расчет. Уиллис ведь не поверил в то, что мы сказали. И если бы не общественное положение, которое занимает Фредди – да и вы тоже, – главный инспектор надавил бы на нас гораздо сильнее...

– А вдобавок, – прервала меня Адриана, – вы сбежали из больницы. Уиллис интерпретирует это не иначе как уклонение от дачи показаний.

Секунду мы помолчали.

– Не говоря уже о том, что он больше не сможет задать вопросов и вам. Фредди придется отдуваться за нас обоих, – сказал я.

– Фредди все уладит. Вот только как же медсестра? Разве Уиллис не станет допрашивать персонал больницы?

– Без сомнения, – Мне не хотелось об этом думать. Возможно, я принес очень милым людям очень крупные неприятности. – Уиллис не отступится.

Адриана повернулась на бок, пристроила голову поудобнее и положила руку мне на грудь.

– Но, с другой стороны, у нас очень приятное укрытие. Вы побудьте на часах какое-то время. Мне надо вздремнуть.

– Не думаю, что вам следует дремать в моей постели, Адриана. Я не уверен, что мои моральные устои для этого достаточно сильны.

Она засмеялась:

– Не беспокойтесь, Чарли. У sac не та физическая форма, чтобы непристойно вести себя, даже если у вас есть такое намерение. Поверьте мне: любая женщина будет в безопасности, находясь рядом с вами, еще не меньше недели.

И так мы пробыли в безопасности всю ночь.

Худшие из всех призраков – это призраки наших былых привязанностей.

«Глория Скотт»^[20]

Я проснулся во вторник и снова увидел, что остался в одиночестве. Я понял, что могу встать и пройти по комнате. Боль превратилась из, я бы сказал, интенсивно неприятной в смутно мучительную. Кровь больше не выступала на бинтах, и я ходил приличным прогулочным шагом. В зеркале отразился взлохмаченный, небритый, очень бледный человек, который выглядел на несколько лет старше меня. Он стоял сгорбившись. Я рылся в поисках бритвы, когда вернулась рыжеволосая Адриана.

– Вы голодны, Чарли? – спросила она, войдя. – Я принесла вам два стакана свежего молока. – Она подошла к раковине, над которой я склонился. – Как мило видеть вас на ногах, но вы плохо выглядите, мистер Бейкер. Давайте я найду вам бритву: у нас она должна быть. Я вас побрею. Потом мы приготовим вам ванну. Как вы думаете, вы на это способны?

– Сначала молоко, – сказал я. – Потом посмотрим, как далеко я смогу зайти. Полагаю, вы как следует позавтракали.

– Да. И купила утреннюю газету. За завтраком я прочитала маленькое сообщение на десятой странице о жертве нападения, исчезнувшей из Королевской больницы в Челси. Сомневаюсь, что вы на это обратили бы внимание, но именно этот пациент был той самой жертвой, о которой газеты писали в пятницу. Что вы об этом думаете Чарли? Вы снова попали в новости.

– Полагаю, полиция за мной охотится.

– Я позвонила Фредди, и он сказал, что главный инспектор Уиллис преследует его расспросами о моем местонахождении. Он неглуп.

– И что Фредди сказал ему? – спросил я.

– Что я сказала ему, что собираюсь поехать за покупками в Париж.

– И Уиллис проглотил эту пилюлю? – спросил я.

– Кстати говоря, я планировала эту поездку, пока не началась эта история. Некоторые мои друзья знали об этом.

Наверное, я посмотрел очень скептически, потому что она продолжила, как бы защищаясь:

– Мы ходим к кутюрье, назначаем примерки, пьем шампанское – это очень фривольно, но мы так поступаем.

– И для нас это очень кстати, – сказал я со всей признательностью, на какую только был способен. – Как долго вы обычно отсутствуете?

– Бывает, что и две недели. У нас небольшая квартирка на берегу Сены, и Фредди сказал консьержу, что я приеду, но предупредил, чтобы меня не беспокоили.

Адриана повела меня к кровати, усадила и набрала в таз горячей воды. Я пил молоко, а она нашла бритву, безопасную, со сменными лезвиями. Через десять минут я был накормлен и чисто выбрит без единой царапины. Потом она отправила меня в ванную, наказав помыться. Когда мне удалось приобрести более или менее представительный вид, она помогла мне надеть новые предметы гардероба, которые принесла. К тому времени, как это закончилось, я так устал, что вынужден был прилечь, но за все эти дни впервые чувствовал себя и выглядел по-человечески. Адриана нетерпеливо ходила по комнате, а я уснул.

Когда я открыл глаза в следующий раз, она расстегивала на мне рубашку, чтобы осмотреть повязки.

– Видимо, я задремал, – сказал я.

– Да, примерно на пять часов, Чарли. Я уже сходила на ленч. А вы даже не пошевелились. Однако вы быстро поправляетесь. – Она закончила ощупывать мой живот и помогла сесть, чтобы осмотреть спину. – Хотите еще молока?

– Когда я получу настоящую еду?

– Через несколько дней, вероятно в четверг, вы получите овсянку. А сегодня можете подналечь на бульон, если хотите. А если желаете выйти, я отвезу вас куда-нибудь, где подают легкий суп. Как вы думаете, вы сможете так много ходить?

Я сел, правда довольно кособоко, проверяя уровень неприятных ощущений, прежде чем ответить.

– Я хочу познакомиться с Алисой Таппер, – сказал я. – Я совершенно уверен, что смогу это сделать, к тому же нам надо продолжать расследование. Кроме того, она может быть в опасности, если кто-то следил за вами и Фредди, когда вы к ней ездили. Как думаете, я выдержу такую поездку?

– Не думаю, что для вас это самое лучшее, но я готова В конце концов, это вам станет хуже, а не мне, – сказала Адриана и принесла мне стакан молока. – Если серьезно, то вам было бы полезно выйти из комнаты и немного пройтись. Давайте наденем на вас галстук и пиджак. Мы спустимся по черной лестнице и будем осторожны.

– Надо позвать сэра Артура, – сказал я. – Думаю, пора поставить его в известность, где я нахожусь, особенно после того, как это попало в газеты.

Спустя два часа мы уже насладились супом в тихом ресторанчике и встретились с Конан Дойлом в холле дома престарелых.

И вот мы уже сидели у другой кровати и смотрели в лицо очень больной женщине. Алиса Таппер, однако, была рада обществу и готова поддержать разговор.

– А где мужчина, с которым вы были на днях, миссис Уоллес? Этот помоложе, так ведь? – спросила она Адриану. Не успела та ответить, как она повернулась ко мне. – Молодой человек, вы выглядите слишком плохо для своих лет.

– Это Чарльз Бейкер, Алиса. Я говорила о нем в прошлый раз. Это он пишет о докторе Гассмане, – сказала Адриана. – А это наш друг Артур.

Я сказал:

– Вы правы, мисс Таппер, я был нездоров. Попал в аварию, но уже поправляюсь. Как вы себя чувствуете сегодня? Вы хотите с нами побеседовать?

– В отличие от вас, мистер Бейкер, я не поправляюсь. Но я рада вашему приходу. Я теперь не часто вижусь с кем-то. А почему вас интересует Бернард? Он умер так много лет назад, что я удивлена, что к нему еще проявляют интерес.

Обращаясь ко мне, она смотрела на Конан Дойла.

– Я пишу о гипнозе как о методе терапии, мисс Таппер. А ведь он был одним из его пионеров?

Слегка нахмурившись, она ответила:

– О да_г но он так и не получил того признания, которого заслуживал, потому что не опубликовал свою последнюю работу – результаты исследований в «Мор-тон Грейвз». Я думаю, опубликуй он ее, он получил бы мировую известность. Полагаю, он значительно опередил всех своих современников. – Она выпрямилась и пронзительно взглянула на меня. В ее слабом голосе зазвучала сила, когда она потребовала: – А что именно вы пишете о докторе Гассмане?

– Ну, я только начал, но я уже понимаю, что он вел интересную работу с Уильямом Таунби, Мэри Хопсон и другими.

Я внимательно наблюдал за ее реакцией на имена. Похоже, ей приятно было слышать их; упоминание этих имен, казалось, уверило ее в том, что я делаю серьезную работу.

Она улыбнулась:

– О да, с ними, с Томми Морреллом и с другими особыми пациентами. Он использовал гипноз для лечения всех пациентов – в той или иной степени. Бернард мог избавить большинство больных от депрессии и беспокойства – любого, кто поддавался гипнозу. Но некоторых людей просто нельзя загипнотизировать.

– А вы помните Хелен Уикем? Она также была особой пациенткой, мисс Таппер? – спросил сэр Артур.

Она внимательно посмотрела на него:

– Вы ведь кто-то... известный. Я видела вас в газетах.

– Я писатель, – просто ответил он. – Наверное, вам попадалась моя фотография, мисс Таппер.

– Пожалуйста, называйте меня Алиса. Да, Хелен была одной из его особых пациенток, – ответила она с легкой гримасой, – раз уж вы о ней заговорили.

– А что особенного было в этих особых пациентах, Алиса? – спросила Адриана.

Алиса помедлила, очевидно прикидывая, как много она готова рассказать о работе Гассмана. Слова были произнесены с явно фальшивой рассеянностью, призванной изобразить, как мало она в этом понимает:

– Не знаю, как оценить это с медицинской точки зрения. Он работал с ними гораздо чаще и вносил в дневник подробные записи – в свой личный дневник, а не в официальные отчеты, которые я печатала для него. Он был очень скрытным в отношении своих особых пациентов. Думаю, переживал, чтобы кто-нибудь не украл его идеи. Однако в итоге он нашел способ хранить свои идеи в полной безопасности.

– Он прятал свои записи в тайнике? – подсказал я.

Таппер выглядела удивленной. Потом она расслабилась и нахмурилась:

– Нет, это уже потом. Я имею в виду шифр. Он хранил свой дневник в кабинете среди книг, но он писал его шифром – немецким шифром.

– Вы хотите сказать, что он вел дневник по-немецки? – спросил я.

– Нет. Он родился в Австрии и свободно владел немецким, но никто в «Мортон Грейвз», кроме меня немецкого языка не знал. Я же изучала язык в школе Но записи в дневнике он делал не просто по-немецки.

– Как так? – спросил Конан Дойл.

– Это был шифр на немецкой основе. Однажды я заглянула в дневник. Понимаете, меня разбирало любопытство. И, кроме того, я хотела посмотреть, не пишет ли он что-нибудь обо мне, – сказала она с озабоченным лицом. – Я смогла разобрать некоторые слова – достаточно для того, чтобы понять, что в основе шифра – немецкий. Но я не могла прочитать всего. Так он хранил свои исследования в тайне, пока не пришло время рассказать о них миру: думал по-немецки и писал шифром. – Она снова посмотрела на меня и кивнула.

Мое сердце упало. Начинало казаться, что этот дневник не поможет нам, даже если мы его найдем. С исчезающей надеждой я спросил:

– Вы хотите сказать, что слова, которые он писал, были вам неизвестны: вы не понимали их смысла?

– Нет, большинство слов были неузнаваемы, а те единственные, которые я смогла разобрать, были немецкими. Но и они выглядели как-то странно. Само написание было шифром. Да, у него был ужасный почерк, но тут дело не в этом. К концу своей жизни – конечно, тогда я не знала, что это конец его жизни, – он стал еще более скрытным и начал прятать дневник за фальшивой стеной в кабинете. Он был таким ребенком! Мне понадобилась всего неделя, чтобы узнать, где он его прячет, но это не имело значения. Я все равно не могла его прочитать. – Она вздохнула.

– И вы думаете, что этот дневник содержал записи о Мэри Хопсон, Уильяме Таунби и некоторых других. Почему вы выделили их? – спросил Артур.

Из-за того, что он почти ничего не писал об этих пациентах в официальных бумагах. Он вызывал Таунби, Хопсон и Моррелла гораздо чаще, чем кого бы то ни было. Но когда он передавал мне отчеты о сеансе, то это были лишь резюме. А ведь он был очень дотошен. О большинстве пациентов, если он проводил с ними хотя бы час, он давал мне не меньше страницы на перепечатку.

– Но не об этих пациентах? – спросила Адриана.

– А с этой троицей он проводил за закрытой дверью по два-три часа, а я получала в итоге три строчки: «Состояние пациента улучшается. Делает существенные успехи. Необходимы дальнейшие сеансы». Я знала, что это не были настоящие записи, потому и заглядывала в его личный дневник. И вот там после каждого сеанса появлялась целая страница зашифрованных записей.

– А Клэр Томас была его пациенткой? – спросил я. Она сердито посмотрела на меня.

– Это ерунда, будто бы он ее убил, – отрезала она. – Он не мог этого сделать, хотя бы потому, что был недостаточно силен.

– Я не это имел в виду, – сказал я. – Я просто хочу узнать о самых важных его делах.

Это, казалось, ее успокоило.

– О да, она была особой пациенткой. Он работал с ней по нескольку часов в неделю. Поэтому следовало бы прислушаться к его словам о том, что она еще не готова к выписке. Он знал ее гораздо лучше, чем другие врачи. У нее все еще бывали провалы в памяти, но они об этом не знали.

Адриана спросила:

– В прошлый раз вы сказали, что и у вас иногда случались провалы в памяти. Вы сказали, что доктор Гассман вас от них избавил. Поэтому он мог писать и о вас в своем дневнике?

Алиса Таппер мгновение молчала, казалось обдумывая ответ. Наконец она нахмурилась и сказала:

– Теперь это уже не имеет значения. Я могу рассказать вам об этом, не нанеся никому вреда, – Она замолчала и глубоко вздохнула. – Да, я начала читать его дневник именно поэтому. Хотела посмотреть, что он пишет обо мне.

– А что, по-вашему, вы могли там обнаружить? – сочувственно спросила Адриана.

Алиса взглянула сначала на Дойла, потом на меня. Наконец она пожала своими хрупкими плечами и ответила:

– Мы были близки. Но позже это переросло в нечто большее. Мы не только поддерживали интимную связь – в больнице и у него дома, но он еще экспериментировал надо мной в плане гипноза. Он попросил, и я разрешила. Я не знала, что он со мной делает. Это немного меня волновало: в то время я верила, что он меня любит, и была уверена в том, что он не причинит мне вреда. Но как раз в это время у меня начались провалы в памяти – после сеансов. Иногда, когда я приходила в сознание, я находила у себя небольшую травму, синяк, маленький ожог... боль... в отдельных местах. Тогда-то я и начала беспокоиться о том, что он обо мне пишет.

– Но ведь и у некоторых других его пациентов были провалы в памяти? – спросил Конан Дойл.

Она медленно кивнула, словно ее мысли были очень далеко.

– Да, – сказала она тихо, – но только у тех, о которых он писал в своем личном дневнике, вот почему мне так хотелось его прочитать. Я начала пытаться, как только представлялась возможность. Все, что я узнала: он делал записи и в те дни, когда мы с ним работали и он меня гипнотизировал, и в те, когда у меня случались провалы.

– Но ведь они прекратились, вы сказали? – спросила Адриана.

– Я рассказала ему, как беспокоюсь из-за провалов в памяти и что больше не хочу гипноза. Бернард понял, что я очень сердита, а он не мог позволить себе ссориться со мной. Он перестал меня гипнотизировать, и провалы прекратились. И все остальное, – сказала она с мрачным видом.

– А как вы думаете, он продолжал записывать о вас? – спросил я.

– Нет, не думаю. Во всяком случае, не в личном дневнике. То, о чем он писал, должно быть, имело отношение к гипнозу, а не... к другому. Я почувствовала облегчение. Я обычно доверяла ему, понимаете ли, но мужчины иногда бывают такими детьми. Никогда не знаешь, чем им придет в голову похвастаться. Об этом-то я и беспокоилась. Что, если дневник кто-то сумеет прочитать? Но теперь я уверена, что его никто никогда не прочитает, – добавила она, кивнув.

– А дневник у вас, Алиса? – мягко спросила Адриана.

Глаза маленькой женщины вспыхнули, и она отрезала:

– Конечно нет! – Потом она слегка расслабилась и добавила: – Он принадлежит Бернарду. Очень жаль, что он не закончил того, что изучал, и не опубликовал его. Я уверена, это было бы блестяще – с медицинской точки зрения. Но теперь ни у кого нет права видеть его.

– И вы не желаете, чтобы кто-то попытался его найти? – сказала Адриана. – Я думаю, что на вашем месте я бы уничтожила его.

Алиса долго смотрела на Адриану.

– А я не уничтожила. Нельзя уничтожить вещь, которая так много значила для небезразличного вам человека. Этот дневник со всеми своими секретами был для Бернарда всем. Я просто не могла его уничтожить. Он принадлежал Бернарду, да упокоится он с миром. И что бы он ни написал там обо мне или любой другой женщине, никто не должен был прочитать его, чтобы и я могла обрести покой.

– Другие женщины? – сказала Адриана. – Вы подозревали Бернарда в связи с другими женщинами? – Она спрашивала тоном, в котором звучало дружеское участие, и совсем отвернулась от меня и Дойла. Это ее небольшое движение должно было исключить нас из разговора, чтобы, как я предположил, вызвать откровенность Алисы в столь деликатном вопросе. Я откинулся назад, чтобы видеть глаза мисс Таппер за плечом Адрианы.

Она нахмурилась:

– Некоторые его пациентки были молоды и красивы. Я знала, что он мог загипнотизировать некоторых из них. У некоторых бывали провалы в памяти. Мы говорили об этом: я обвиняла его в том, что он пользуется их положением, но он всегда такое отрицал. – Она помедлила, обдумывая, продолжать ли. Адриана ободряюще подалась к ней, и Алиса продолжила: – Я была уверена, что он злоупотреблял их положением. У них обнаруживались признаки незначительных повреждений. В последние пару лет своей жизни он не мог... мы больше не были близки. Часто он очень плохо себя чувствовал. Тогда другие женщины перестали меня волновать. Но все же мне было интересно, что он о них пишет.

– Я хорошо знаю немецкий, – сказал я, наклоняясь над плечом Адрианы. Она снова подвинулась, впуская меня в разговор. – Я уверен, что смог бы показать, каким он был новатором, если бы сумел расшифровать записи.

Лицо Алисы приобрело чопорное выражение.

– Я не уверена, что хотела бы, чтобы его читал мужчина, даже если бы дневник был доступен. Но его нет. Они обыскали всю «Мортон Грейвз», но никогда его не найдут.

– Но, возможно, с вашей помощью мы могли бы поискать... – попытался Конан Дойл.

Она резко сменила тему:

– Вы ведь знаете о деньгах, завещанных им? Я получила не так уж много, но руководство больницы рассердилось даже из-за этого. Доктор Доддс знал, что не которые документы доктора Гассмана пропали, и он перевернул все здание в поисках чего-нибудь, что могло бы принести больнице выгоду. Они ходили к Бернарду и обыскали его домашнюю лабораторию. Пустая трата времени. Через какое-то время они сдались. Я отошла от дел и уехала. После смерти Бернарда я посетила больницу только несколько раз: там для меня ничего не осталось.

Адриана сказала:

– Можно спросить вас о провалах в памяти, Алиса? Я разговаривала с Уильямом Таунби. Он тоже через них прошел. Иногда он приходил в сознание и совершенно не помнил, как попал в то место, где находился. А с вами бывало нечто похожее?

– Иногда я просыпалась в крыле пациентов – в каком-то месте, куда должна была пойти, но не помнила, как вышла из кабинета. Однажды я была у Бернарда дома. Мы разговаривали, а потом я очнулась на улице. Десять – пятнадцать минут совершенно исчезли. Я испугалась. Бернард говорил, что это пустяки, но я заставила его это прекратить.

– Вы заставили его это прекратить? – уточнила Адриана. – А как он это делал, Алиса?

– Не спрашивайте меня как, я просто знала. Я велела ему прекратить, и он прекратил. И я уверена, что с остальными он тоже это делал.

– А что, по-вашему, это было? – спросил я.

– Однажды он при мне проговорил – в какой-то рассеянности, словно меня там не было: «Богом клянусь, Месмер был прав!» Вы знаете о Месмере? – спросила она.

Я кивнул.

– Гипнотизер, работал довольно давно и был скорее артистом, чем врачом.

– Боже мой! «Месмер был прав!» Это фантастика! – Конан Дойл широко улыбался.

– Мне пришлось навести о нем справки, – продолжала она. – Месмер говорил, что гипнотизер овладевает умом того, кого гипнотизирует. Я полагаю, что Бернард это и делал. По крайней мере он так думал. Видимо, он заставлял меня выходить из кабинета и идти в другую часть больницы, чтобы проверить, удастся ли ему это.

– А вы помните, как он с вами работал: что говорил перед тем, как загипнотизировать? – спросил Дойл.

– Обычно это было нечто удручающее. Мы говорили о чем-то, о чем мне обычно не нравилось говорить Просто говорили. Бернард был очень похож на меня. Он пережил в жизни то же, и его огорчали те же вещи. Мы просто разговаривали о них. Несколько раз я вспоминала что-нибудь приятное из детства. Это было все равно что оказаться там на мгновение, – сказала Алиса с улыбкой.

Я обдумал ее слова. Допустим – только допустим, что Гассман экспериментировал с тем, как далеко он может заставить человека зайти по его велению и на какой период времени? Что, если он симулировал свою смерть в 1909 году? Что, если он до сих пор жив и гипнотизирует своих особых пациентов? Где он может жить? Возможно, где-нибудь поблизости от Ричмонд-парка. Не видел ли я его на прошлой неделе? Я вздрогнул, представив Гассмана, теперь совсем дряхлого и помешанного, манипулирующим людьми, которые не в силах противостоять его власти.

– А вы присутствовали при том, когда Гассман впал в кому, Алиса? – спросил Дойл.

Казалось, она снова ушла в себя.

– Нет, – сказала она почти беззвучно, – нет, я обнаружила его лежащим у письменного стола.

– А вы присутствовали при его смерти? – продолжал он.

Прошло много времени, прежде чем она ответила, но на этот раз ответ был четок, и в нем звучало раздражение:

– Нет, это случилось поздно ночью. Я нахожу ваши вопросы странными, если мне позволено высказать свое мнение. Миссис Уоллес задавала те же вопросы в прошлый раз и тем же странным образом. Неужели вы сомневаетесь, что Бернард умер в тысяча девятьсот девятом году? Уверяю вас, он умер. Он скончался более двенадцати лет назад. Когда я увидела его в гробу, я убедилась, что он очень стар и имел проблемы со здоровьем! – Она прервалась на секунду. – Прошу прощения, но я больше не хочу разговаривать. Я бодрствую уже слишком долго. Мне нужны лекарства и отдых. Возможно, мы могли бы поговорить в другой раз. Мне бы этого хотелось. – Она повернулась ко мне. – Если честно, молодой человеку вы и сами сейчас совсем плохо выглядите.

Насчет меня она была права. Я еще больше сгорбился, просидев так долго, и чувствовал каждый миллиметр своей раны. Мы попрощались и договорились вскоре снова ее навестить. Затем я заковылял к машине с помощью Адрианы.

Пока я отдыхал на пассажирском сиденье, сэр Артур и Адриана стояли возле открытой дверцы рядом со мной.

Адриана сказала:

– Давайте выроем его, джентльмены.

– Что, теперь вы согласны, что Гассман наверняка еще жив? – сказал я.

– Конечно нет, Чарли. Это безумие, но мы в любом случае должны его вырыть. Разве вы не обратили внимания?

– Обратил, но она ничего не говорила о могиле Гассмана. Мы не найдем в этой могиле никакого Гассмана, говорю вам.

– Разве? – сказала Адриана.

Я не мог понять ее интонации.

Конан Дойл кивнул с отсутствующим видом.

– Согласен, взглянуть надо, – сказал он, но я понимал, что он уже предвкушает свое торжество в случае, если я ошибаюсь и могила не пуста.

– Тот факт, что она клянется, будто Гассман мертв, отнюдь не значит, что он непременно мертв, – напомнил я им обоим. – Она находилась под его влиянием – и, возможно, находится до сих пор.

Сэр Артур ответил:

– Что ж, тогда договорились. Мы его выкопаем. Начинайте, как только сможете, мой мальчик. А я пока поеду домой.

С этим мы уехали и вернулись в гостиницу. Пока Адриана вела машину, мне было слишком больно, чтобы по-настоящему сосредоточиться на Гассмане. Когда мы вернулись в номер, Адриана сделала мне укол морфия и держала меня за руки, пока он не подействовал. – Может, вы и правы, – сказал я, как только смог разжать зубы. – Вы замечательно умны – замечательны и умны. – Я сжал ее руки, чтобы передать свои чувства.

– Чарльз, раненые всегда влюбляются в медсестер. Уверена, с вами это не раз бывало во Франции.

– А что в этих случаях делают медсестры, Адриана?

– Они учатся не влюбляться в пациентов.

– А вы выучили этот урок?

– Не слишком хорошо, Чарли. Не слишком хорошо.

Быть может, я напал на верный след, быть может,
бреду за блуждающим огоньком, но скоро я узнаю, так ли это.

Берилловая диадема

Адриана с грохотом закрыла дверь, борясь с пакетами в руках. Ее парик заметно перекосился и грозил соскользнуть с головы, но она не могла это предотвратить, пока не поставила свертки на тумбочку. Свет струился в окна, и я обнаружил, что могу сесть почти без болезненных ощущений, даже со смешком.

– Адская штука, – сказала она, срывая парик и бросая его в кресло. – Начал сползать, когда я шла по улице с нагруженными руками, и я ничего не могла поделать. Скажу вам, что попалась бы, если бы кто-нибудь следил за мной. Однако я вошла через черный ход и никого в гостинице не встретила.

– Что ж, действительно, вы выглядите растрепанной, но совсем не похожи на Адриану Уоллес.

– Да, я похожа на проститутку, но я принесла хорошие новости.

– И, надеюсь, молоко, – сказал я, вставая и подходя к тумбочке.

– Да, молоко и хорошие новости. А также плохие новости. Что хотите услышать сначала?

– Давайте сначала плохие, – сказал я, начав рыться в пакете с продуктами в поисках молока.

– Плохие новости – это главный инспектор Уиллис. Сегодня днем он позвонил Фредди и был в ярости. Он говорит, что не намерен больше ждать. Говорит, что знает, что и я пропала. Он весьма открыто предположил, что мы скрылись вместе.

– Это неудивительно. В конце концов, в последнее время наши имена склонялись – так, по крайней мере мне сказали.

– Но это пока не самое плохое. Затем инспектор сказал Фредди, что мы с вами утром прошлого четверга посетили благотворительную больницу «Мортон Грейвз» и я представила вас семейным поверенным.

Я был потрясен:

– Проклятье! Как он до этого докопался?

– Он сказал Фредди, что опасается, что вы сбежали из больницы, чтобы отомстить Лизе Анатоль. В конце концов, она стреляла в вас, а вы знаете, где ее держат. Когда он связался с доктором Доддсом из «Мортон Грейвз», чтобы предупредить его о возможной опасности, он все и услышал.

– А как Доддс узнал меня?

– Доктор Доддс видел статью о нападении на вас. В газете была ваша фотография и вся информация. Поэтому мы оба теперь персоны нон грата в «Грейвз».

– Полагаю, повторная беседа с Таунби теперь невозможна.

– Хуже. Фредди стало ясно, что инспектор Уиллис считает, что мы прячемся вместе. Он попросил Фредди передать нам, что ждет нас для допроса.

– Слишком много плохих новостей, Адриана. А что думает Фредди?

– Он думает, что главному инспектору Уиллису следует тщательно обдумать то, что он говорит о женах членов парламента. Он так и сказал инспектору. И он думает, что нам следует быть очень осторожными.

– А каковы хорошие новости?

– Я нашла гробокопателей.

– Гробокопателей?

– Людей, которые помогут вам откопать доктора Гассмана. Они сделают всю работу. Вы сейчас не в состоянии это сделать. Вы будете только смотреть.

– Вы шутите.

– Вовсе нет. – Она казалась возмущенной. – Разве не вы постоянно говорите, что хотите узнать, что в той могиле? Так скоро узнаете.

– Полагаю, это профессиональные гробокопатели, а не просто первые же парни, которые вам попались на улице, – скептически сказал я.

– Не думаю, что у них есть удостоверения или сертификаты, Чарли, но они уже занимались этим.

Я удивленно покачал головой:

– Мне трудно поверить в то, что вы встали рано утром, сбегали в местную контору по найму осквернителей могил и наняли там пару молодцов. Как вам удалось выйти на людей столь оригинальной профессии?

– Вы упорно недооцениваете мои связи, Чарльз. Как вы думаете, сколько врачей в Лондоне я знаю как медсестра?

– Многих, но готов поспорить, никто из них не пользуется услугами гробокопателей.

– А сколько из них когда-то были студентами? – спросила она.

– Вероятно, все, но вряд ли сейчас студентам-медикам нужны гробокопатели, чтобы достать труп.

Теперь она смотрела на меня так, словно я был милым, но чрезвычайно тупым подростком.

Во-первых, я не думаю, что вы абсолютно правы на тот счет. Но я точно знаю, что некоторые из них занимались этим еще перед войной. Как вы думаете, о чем разговаривают молодые врачи и медсестры, застрявшие во Франции, где они во время затишья на фронте пытаются при помощи выпивки поднять себе настроение?

– О вскрытии могил?

– Не только, но и об этом тоже. Парни рассказывают глупых шалостях, которые они помнят, о проделках в медицинской школе, – продолжала Адриана. – Однажды они принялись хвастаться друг перед другом историями о вскрытии могил. И во всех этих историях фигурировали гробокопатели, которые выполняли грязную работу. Вчера вечером я вспомнила кое-какие из этих историй и имена ныне уважаемых лондонских врачей рассказывавших их.

– И вы просто позвонили доктору Икс и спросили его, не разрывает ли он до сих пор могилы. «Послушай, старик, не поможешь ли вытащить одного мертвяка, а?»

Адриана закатила глаза:

– Хороший акцент, янки. Да, полагаю, что, если бы я была одним из «старых добрых парней», я могла бы это сделать – корпоративные связи и все такое. Но я женщина, медсестра, и спустя столь долгое время такое вряд ли получилось бы, Чарльз. Однако по счастливому стечению обстоятельств один из этих хирургов был во время войны моим близким другом, кроме того, он не осмелится мне ни в чем отказать.

Мне ее рассказ нравился все меньше и меньше.

– Не осмелится? Адриана, вы утверждаете, что обсуждали с этим человеком серьезное преступление. Вы и сами далеко не тот человек, которому нечего терять. Надеюсь, вы не назвали ничьих имен?

– Не будьте ослом, Чарльз! – Она помолчала и посмотрела на меня. – Теперь уже поздно, полагаю, – сказала она сердито. – Как вы думаете, кто здесь больше всего рискует потерять репутацию? Вы? Американский журналист с шестью с половиной баллами; по вашим же собственным подсчетам? Сэр Артур, выставивший себя на посмешище на трех континентах? Нет, это Адриане Уоллес и ее мужу Фредди есть что терять.

– Сожалею.

– Ах, вы сожалеете, Чарльз! Да знаете, где бы вы сейчас были в этом расследовании, если бы не я. Вы бы сидели с почтенным писателем, курили сигары и жаловались друг другу, что в этом нет никакого смысла. Потом леди Джин, вероятно, получила бы сообщение от какого-нибудь духа, которое бы чудесным образом подтвердило то, во что захотел поверить сэр Артур. Вы никуда бы не продвинулись, Чарльз. Не уверена, что от этого вы бы чувствовали себя хуже, но вы бы точно не придвинулись к разгадке этой истории. Это я привела вас в «Мортон Грейвз» на встречу с Таунби. Это я разыскала Алису Таппер.

Когда она замолчала и, казалось, овладела собой, я сказал:

– И вы спасли меня от смерти.

– Ну, в то же время это именно я привела к вам Лизу Анатоль, так что мы квиты. – Она подошла ко мне и поцеловала в щеку. – А теперь хотите узнать о гробокопателях?

Я взял ее за обе руки и посмотрел на нее:

– Сначала я хочу узнать, почему вы думаете, что мы можем доверять этому врачу. А потом хочу узнать о гробокопателях.

– Вероятно, я могла бы посадить этого врача в тюрьму. Он, кстати, мог бы сделать то же самое со мной. Нам приходится доверять друг другу.

– Что-то, случившееся во Франции?

– Что-то, случившееся во Франции несколько раз. Сначала предполагалось, что это случится однажды, но не вышло. Только мы с ним знаем об этом, и вот теперь вы.

– Возможно, вам лучше не продолжать. Я все понял. Вы можете доверять этому человеку. Извините, что был так скептичен, Адриана.

– Коготок увяз – всей птичке пропасть, Чарли. Теперь я вам расскажу. Это было связано с абортами.

– Вашими? – мягко спросил я.

– Нет, я была умнее и удачливее. В первый раз это был случай изнасилования: французская девочка четырнадцати лет была изнасилована немецким солдатом. Ее привела ко мне подруга. Она сказала, что отец девочки в буквальном смысле убьет ее. Она думала, что я смогу что-то сделать, но у меня не было никакого опыта. Я поговорила с Роджером, и он согласился. Я ему ассистировала. Это была ужасная вещь, но другой исход был бы еще хуже. Нам приходилось принимать и более сложные решения каждую неделю, понимаете?

– Естественно. Мне тоже, только другие. Вы сказали, что в первый раз это было изнасилование. А в остальные?

– Все говорили, что их изнасиловали. Кто-то говорил, что это был англичанин, кто-то – что немец. Кто знает, может, кого-то из них и действительно изнасиловали – всем не было еще и двадцати. Некоторые приезжали издалека. К концу войны было уже примерно двадцать случаев. Я заставляла каждую пообещать, что она никому не расскажет, но, видимо, они рассказывали. Полагаю, не могли отказать другой женщине в беде, как и мы не могли отказать им.

– Дело серьезное. Вы бы, наверное, предстали перед полевым судом. Вы лучше меня знаете, каково было бы наказание.

– Полагаю, мы бы до сих пор сидели в тюрьме. Но самым худшим для нас обоих было то, что мы придерживались мнения, что аборты делать нельзя. Но каждый раз, когда они приходили к нам, мы чувствовали, что должны сделать это. Проклят, если сделаешь, проклят, если не сделаешь.

Эта знакомая фраза полностью исчерпывала положение, в которое попадает человек, когда нации решают истреблять друг друга. По крайней мере я хорошо ее помнил. Я сменил тему, никак не прокомментировав ее признание:

– Теперь расскажите мне о гробокопателях. Вы ведь не хотите сказать, что ваш друг-хирург до сих пор практикует на трупах?

– Конечно практикует, но добывает их законным способом. Однако он знает исследователей, которым требуется больше, чем разрешено получить. Когда я сказала ему, что мне нужно, ему не потребовалось много времени, чтобы найти нужных людей.

– А что вы ему сказали?

– Что участвую в расследовании смерти человека, случившейся несколько лет назад. Сказала, что не могу ему ничего объяснить, но что мне надо вскрыть могилу, не ставя власти в известность, и при этом не оказаться пойманной. Он предупредил меня, что это серьезное преступление. И поблагодарил за то, что я обратилась за помощью к нему.

– А вы видели этих гробокопателей?

– Нет, и не собираюсь. Я очень узнаваемая леди, Чарльз. Роджер, мой друг-доктор, ожидает, что вы свяжетесь с ним. Он выведет вас на этих людей. Он сказал, что бригада из четырех-пяти человек – они по очереди караулят и копают – может разрыть могилу за пару часов. Самое плохое, что может случиться: они прекратят работу, если кто-то окажется рядом. Их никогда не ловили; Плата бригаде, которая знает, что делает, – двадцать пять фунтов.

– Боже мой! Больше, чем моя недельная зарплата. Преступление – дорогое удовольствие.

– Что, хотите сменить род занятий, Чарли? Когда вы встанете на ноги, держу пари, сможете раскапывать по могиле каждую ночь – хороший доход.

– Нет, думаю, нет. Но с этими ценами расходы значительно возрастают.

– Хотелось бы знать, стоит ли дело того. Ни вы, ни я не ожидаем, что сможем доказать существование привидения. Если вы правы, Чарли, и там пустой гроб, то письмо действительно может быть от доктора Гассмана.

– Но вы так не думаете, – сказал я.

– Нет. Я полагаю, что мы найдем тело доктора, но, если нам повезет, мы сможем найти что-то, что даст новое направление нашему расследованию.

– Карту ко всем его деньгам?

– Его деньги были на виду гораздо дольше, чем он сам, Чарльз. Давайте просто подождем и посмотрим что удастся найти.

За несколько минут до полуночи я стоял, сгорбившись из-за больного живота, на морозе на краю кладбища Ист-шин, в двухстах ярдах от ворот Бог-гейт. Еще один человек расположился на двести ярдов ближе к Шин-роуд. Третий стоял в том месте, где кладбище граничило с Ричмонд-парком. Двое копали. Эти четверо уверили меня, что они уже работали вместе несколько раз. У них были указания позвать меня, когда гроб будет извлечен на поверхность. Я собирался осмотреть содержимое гроба, а затем вернуть его на место при помощи той же бригады (за десять фунтов сверх условленного). Им было велено сохранить торф с поверхности могилы, чтобы по окончании работы вернуть его на место как можно аккуратнее.

К счастью, могила доктора Гассмана находилась в глубине кладбища, по крайней мере футах в пятидесяти от дорожки, на которой я стоял. На таком расстоянии я только слышал приглушенный стук лопат. Земля не промерзла, и рабочие не предвидели затруднений. Лунного света хватало, чтобы видеть сквозь туман на расстоянии нескольких футов, и они работали без света. У меня были фонарик для обследования гроба и журналистская фотокамера с мощной вспышкой, чтобы сфотографировать, по моим предположениям, пустой гроб. Скавать по правде, я получал некоторое удовольствие от этого приключения. Оно напомнило мне о тайных встречах с агентами разведки во время войны. Однако в этом случае не существовало опасности, что меня застрелит часовой или повесят как шпиона. С другой стороны, еще неделю назад я бы ни за что не поверил, что меня подстрелят по пути из «Улана».

Я был рад, что Адриана дома в безопасности. Вернее, не совсем дома. Она сидела в номере и ждала меня. И кстати, не совсем в безопасности. Если быть точным, то Адриана сидела с заряженным пистолетом в номере захудалой гостиницы, где она скрывалась с раненым мужчиной, который не был ее мужем. Когда я хорошенько осознал ее положение, эта мысль не показалась мне такой уж приятной.

Я вообразил нечто получше: она ждет меня у нас дома, скажем в Нью-Йорке. Возможно, если моим фантазиям суждено сбыться, она не сможет даже носа показать в лондонском обществе, но я-то, конечно, найду хорошую работу в Нью-Йорке. Американцев не будет беспокоить, разведена она или нет. Ну, или обеспокоит, но не так, как англичан. Я понял, что, стоя на морозе в полночь на краю тихого кладбища, очень легко предаваться фантазиям. Возможно, без всякой вины с моей стороны, пока я просто буду пытаться разгадать эту тайну, нас с Адрианой все-таки обнаружат в этом номере. Возможно, наименее скандальным для Фредди выходом будет потребовать развода. Возможно, она поддастся искушению быть со мной (для себя я уже решил, что поддамся).

Она никогда не целовала меня в губы. Она никогда не говорила, что хочет заниматься со мной любовью. Между прочим, только сегодня утром она назвала меня американским журналистом с шестью с половиной баллами и произнесла это без особого восторга. В ее тоне не слышался звон свадебных колоколов.

Я услышал лязг вдали. Потом, через короткие промежутки времени, раздалось еще несколько звякающих звуков, потом скрежет. Наконец я услышал приближающиеся шаги.

– Готово, сэр, – произнес человек, скрытый от меня темнотой и туманом. – Идите посмотрите на то, за чем пришли. Мы хотим поскорее закончить.

– Я вас не вижу, – сказал я. – Куда идти?

Человек подошел поближе, и я смог различить его очертания.

– Следуйте за мной, сэр.

Я побрел за ним, каждый шаг отдавался болью в животе. Когда я подошел к могиле на достаточное расстояние, чтобы разглядеть гроб и второго человека, я увидел, что крышка была уже снята и отставлена в сторону. Я включил фонарик и направил его в гроб. Там лежал Гассман, или, по крайней мере, мне оставалось предположить, что это был он. На самом деле я увидел лишь заплесневелый костюм. От головы и рук, видневшихся из рукавов, остались только кости, обтянутые кожей, похожей на пергамент. Я подготовил камеру и сделал снимок. Вспышка почти ослепила нас на несколько секунд.

– Черт побери, сэр! Только слепой не увидел бы нас и за милю. Лучше бы нам обойтись сегодня без легавых.

Я положил камеру на землю.

– Простите, – сказал я. – Я не подумал.

– Все, приятель? Мы хотим с этим покончить, понимаете?

– Подождите минуту. – Я снова включил фонарь и осмотрел внутренность гроба. Тело ниже пояса прикрывала атласная накидка. Я осторожно взялся за краешек и поднял ее. Гассман был одет вплоть до ботинок. Я погасил свет и тупо стоял на месте.

– Странно, – сказал один из мужчин. – Он вовсе не высок для этого гроба. Интересно, зачем они это сделали.

– Сделали что? – спросил я.

– Согнули ему колени. Такое бывает, если гроб коротковат, но здесь полно места.

Я снова включил свет и осмотрел ноги мертвеца. Они покоились на маленькой подушечке, обернутой тканью и подсунутой так, что колени приподнимались дюймов на шесть.

– А что, класть такую подушечку не принято? – спросил я знатока.

Кладут подушку или что-нибудь вроде. Но я никогда такого не видел, когда гроб подходящей длины. А у него еще добрый фут в запасе. Его колени почти упираются в крышку гроба. Странно, вот и все. Больше я ничего не хочу сказать. – С этим он взял лопату, перевернул ее рукояткой вниз и ткнул подушечку под коленями. Раздался твердый стук.

– Дерево, по-вашему? – спросил я, направляя свет на сверток.

– Выключите его, приятель. Нам так много света не нужно. Я достану подушку или что это там. Подождите-ка. – Он опустился на колени рядом с гробом, сдвинул ноги трупа вбок, схватил предмет, покрытый тканью, и поднес его к лучу тусклого света. – Так и есть, вроде подушка, – сказал он. – Намотано несколько слоев ткани. – Он ощупал сверток, пытаясь найти конец и развернуть его. – Странно. Сшито как подушка, но не подушка. Слишком уж тяжелая. Кусок дерева, видать обернутый тканью. Слишком много хлопот для достаточно длинного гроба. – Он снова бросил сверток в ноги и поднялся. – Давайте-ка начнем закапывать его обратно, сэр.

Второй человек поднял крышку и шагнул к гробу.

– Погодите, – тихо сказал я. Затем с трудом наклонился и подхватил сверток. – Я осмотрю это позже, – сказал я, сжимая его.

– Как угодно, сэр. Мы можем закончить и без вас, если хотите уйти.

Моему подозрительному уму показалось, что закапывание может прекратиться сразу, как только я уйду. Эти люди настояли на предварительной оплате, и у них не было стимула продолжать свое рискованное дело, если я не прослежу за ними.

– Нет, – ответил я. – Спасибо, но я останусь, пока вы не закончите. Я хочу, чтобы все здесь выглядело нормально, насколько это возможно.

– Как хотите. Только вы все равно никого не обманете. Я же сказал вам сегодня. Первый же сторож, который придет на могилу, узнает, что ее потревожили. Если вам повезет и ночью пойдет снег, то не заметят до весны, а то и никогда. А не пойдет, так узнают очень скоро.

Я медленно возвратился от могилы к месту, на котором ждал. Еще через сотню футов я остановился и сел на какое-то надгробие. Я ощущал сверток у себя в руках. Некая твердая сердцевина была обшита полотняной материей. Конечно» я не собирался открывать его здесь. Пытаясь прощупать сквозь ткань, что же там находится, я так ничего и не понял. В конце концов, это мог быть просто кусок дерева. Под верхним слоем ткани он, очевидно, был обернут каким-то более плотным материалом, возможно фетром или хлопковой подкладкой.

Мое любопытство было прервано звуком шагов. Я посмотрел туда и понял, что это со стороны Шин-роуд. Потом я увидел огни, приближавшиеся ко мне. Кто-то подходил, ярдов примерно с четырехсот. Этот кто-то находился как раз между мной и местом, где я оставил «моррис». Со стороны могилы донесся резкий лязг и громкий топот ног по направлению к Ричмонд-парку, точно в противоположном направлении от приближавшихся огней.

Гробокопатели пустились наутек в южном направлении, а вот у меня такой возможности не было. При моем состоянии, хорошо если удастся двигаться со скоростью две мили в час, и то с большим трудом и недолго. Однако удиравшие злоумышленники наверняка привлекли к себе внимание людей с фонарями. Поэтому я решил пойти по кладбищу по направлению к огням здания, которое стояло ярдах в пятистах от меня. Если я правильно помнил путь, которым мы пришли, то надо было идти на запад, в то время как люди с фонарями шли с севера. Прохромав примерно сотню ярдов по темному кладбищу, я оказался перед невысокой каменной оградой.

В моем нормальном состоянии я бы просто перепрыгнул через стену. В настоящей же ситуации мне пришлось сначала сесть на ограду, потом перекинуть нога по другую ее сторону. Медленно я спустил ноги и не без труда принял вертикальное положение. Перебравшись через стену, я оказался на другом кладбище. Свет от здания, по которому я ориентировался, теперь был слегка справа. Я повернул и продолжил путь, но теперь наткнулся на стальной забор. Я пошел вдоль него, пока не увидел впереди свет автомобильных фар. Ярдах в трехстах автомобиль двигался ко мне, освещая таблички на могилах. Я понял, что машина едет по кладбищенской дорожке в направлении могилы Гассмана.

Я побрел к большому памятнику и скрылся за ним от машины, проехавшей почти в пятидесяти футах от меня. Потом, регулярно озираясь, я медленно похромал на запад вдоль забора. Я слышал крики и видел свет фонарей и автомобильных фар. Наконец забор свернул влево, и вскоре я подошел к открытым воротам. Я повернул, как мне показалось, на север и пошел по дороге, держась как можно ближе к кустарнику, чтобы при случае спрятаться там.

Я миновал школу справа и понял, что свет, который я видел, был оттуда. Дальше, слева от дороги, стояла еще одна школа. Наконец, отойдя на полмили от кладбища, я набрел на Шин-роуд. Сегодня ночью я отправился на такси к «Капитану» и забрал «моррис». Сейчас он был припаркован примерно в полумиле от места, где я находился. Я оставил его между грузовиков около бакалейного магазина три часа назад. Хотя я сомневался, что стоит возвращаться за ним, я замерз, устал и чувствовал боль. Надеясь, что увижу свет фар любой машины задолго до того, как меня сможет разглядеть водитель, я решил, что «могу подобраться к своему автомобилю незамеченным.

Я шел по обочине и следил за машинами, едущими в обоих направлениях по Шин-роуд. Дважды мне приходилось нырком скрываться из виду. В обоих случаях автомобили ехали медленно, словно разыскивая кого-то. Добравшись до своего «морриса», я завел его и поехал на север, пока не удалился от кладбища, а потом повернул на восток к Лондону.

Было уже больше трех, когда я легонько постучал в дверь номера. Адриана немедленно открыла дверь.

– Как прошло, Чарли?

– Не так уж плохо в сложившихся обстоятельствах, но нас едва не поймали. Работнички разбежались, а я все-таки добрался до машины. Могила осталась незарытой.

– Полиция?

– Да Видимо, кто-то заметил вспышку моей фотокамеры. Вскрытие могилы Гассмана не останется в тайне.

– А он там был?

– Да, а также вот это, – сказал я, вынимая сверток.

– А что это? Вы открыли?

– Еще нет. Может, это и ничего, просто подставка, положенная в морге, но один из гробокопателей счел ее странноватой, поэтому я и захватил ее с собой.

Пока я снимал пальто, Адриана взяла сверток и положила его на тумбочку. Потом порылась в ящике с повязками и извлекла ножницы. Она нашла шов и принялась распарывать стежки, которыми была сшита верхняя ткань. Когда она распорола два шва, оказалось, что обертка была полотняным мешком, содержимое которого, в свою очередь, было завернуто в красную клетчатую клеенку – маленькую скатерть, плотно сшитую бечевкой. Под всеми этими слоями скрывались три книги в кожаных переплетах.

Адриана передала мне верхнюю, а следующую взяла сама. Они оказались блокнотами, заполненными странными, неразборчивыми записями. Наверняка это и были пропавшие дневники Гассмана. Аккуратно перелистывая страницы, я увидел, что Алиса, возможно, была права насчет того, что их почти невозможно прочесть.

Адриана пришла к тому же заключению:

– Вы можете здесь что-нибудь разобрать, Чарльз?

– Не буду даже и пытаться, пока не посплю, – сказал я. – Я замерз, у меня болит живот, и я устал как собака.

– Как вы можете думать о сне? Вот же дневники, Чарли! Они могут нам все рассказать.

– Даже если бы они не были зашифрованы, Адриана сейчас я не в том состоянии, – сказал я, стягивая свитер. – О-о, – простонал я.

На моей рубашке выступило кровавое пятно размером примерно с ладонь.

Адриана уронила дневник, который держала, и расстегнула на мне рубашку. Повязки под ней были липкими.

– Лягте, Чарльз, – сказала она, снова потянувшись за ножницами. Через несколько секунд мы смотрели на кровь, сочащуюся из раны. – Вы кое-где порвали швы, Чарльз, вот и все. Большинство из них на месте. Думаю, с вами все будет в порядке. И у вас идет кровь со спины – немного больше, чем спереди. Вы чувствуете рану?

– Теперь болит. Она напоминала о себе и на кладбище.

Она рассмеялась, глядя на растрепанного пациента, растянувшегося на кровати.

– Ваша взяла, Чарльз. Сегодня читать не будем.

Когда врач совершает преступления, он опаснее
всех прочих преступников. У него крепкие нервы и большие знания.

Пестрая лента^[21]

23 апреля 1907. Месмер был в известной степени прав. В должных условиях гипнотизер-экспериментатор действительно полностью доминирует над волей пациента. Это я уже убедительно продемонстрировал на четырех объектах – но только на четырех из семнадцати, которыми регулярно занимаюсь. Далеко не все пациенты поддаются гипнозу (я убеждался в этом не раз), но немало таких, кто поддается. Для меня не существует вопроса, что те, кто может быть введен в транс, полностью подчиняются указаниям, которые я даю им.

Однако эти четверо демонстрируют нечто совершенно иное, нежели другие. Наверное, никто не поверил бы мне, если бы я поделился своими наблюдениями ранней стадии экспериментов, но я убежден, что эти четверо готовы сделать абсолютно все, что я прикажу. Их собственные личности настолько ущербны, что они достигают такого уровня транса, в котором у них совершенно не остается ни собственной воли, ни личности, ни, возможно, памяти. Я пока не могу предположить, какую выгоду это может принести моим исследованиям. На данной стадии для погружения пациента в транс требуются длительное время и близкий физический контакт. Видимо, нужно вплотную склоняться к пациенту и оставаться столь близко, пока говоришь с ним.

Мне потребовалось не менее часа, чтобы понять, что дневники написаны вовсе не шифром. Они были на немецком, как и решила Алиса, но трудными для чтения их делала готическая графика В 1870-х годах в Германии была изменена графическая система. До того времени буквы писались иначе, и, кроме того, разные образованные носители языка писали по-разному. Большинство немецких текстов, написанных до 1870-х годов, современный читатель почти не может прочитать. Я никогда таких текстов не видел и только смутно помнил, что слышал об этом от отца.

Доктор Гассман получил начальное образование до перехода на современную систему письма. Высшее образование он получил в Шотландии, и в течение своей взрослой жизни ему редко выдавалась возможность поговорить по-немецки. Он публиковал книги по-немецки уже после того, как современная графическая система получила всеобщее распространение, и, стало быть, пользовался современным шрифтом. Однако в частном дневнике он пользовался старой графикой. Алиса, вероятно, была права: он поступал так из соображений секретности. Многие его коллеги, возможно, и читали по-немецки, но вряд ли смогли бы разобрать старый шрифт.

Чтобы переводить его дневник, я должен был пройти три стадии. Сначала мне надо было прочитать каждое слово. Затем я записывал слово обычной графикой. Наконец, набросав фразу вчерне по-немецки, я переписывал ее по-английски. Когда я постепенно привык к почерку Гассмана, дело пошло проще и быстрее. Адриана не читала по-немецки и знала только несколько немецких фраз, поэтому ей приходилось терпеливо ждать перевода каждого кусочка. На каждой странице дневника было примерно сто пятьдесят слов, и ее расшифровка занимала у меня тридцать – сорок минут. Запись двух абзацев от 23 апреля 1907 года, например, я переводил целых тридцать пять минут.

Каждый из трех блокнотов состоял из сотни толстых страниц, и каждый лист был исписан с двух сторон. Все кроме двадцати последних страниц, были заполнены. Пока я трудился, Адриана подсчитала, что мне потребуется по меньшей мере месяц, чтобы справиться с этой работой.

– Просто просмотрите дневник, Чарльз. Не переводите все подряд. Читайте только затем, чтобы понять, о чем он пишет. И лишь если попадется что-то особенно интересное – переведите мне.

– Я не могу быстро читать архаичный немецкий, Адриана. Мне вообще трудно его читать.

– Что ж, но хотя бы не записывайте. Просто вникайте в главные мысли и потом рассказывайте мне, – настаивала она.

Я попытался прочитать абзац по-немецки и осознать его, опять же по-немецки, не записывая. Потом я попытался пересказать его по-английски:

– Двадцать пятого апреля он работал с женщиной по имени Клэр. Возможно, это была Клэр Томас, которую убили. Он смог заставить ее дойти до крыла администрации и вернуться под умеренным дождем без зонтика. Он заметил, что, когда кто-то заговаривал с ней, она не отвечала. Он называет двоих людей, которые с ней разговаривали. По его приказанию она дошла до своей палаты и принесла сухую рубашку. Затем она переоделась в другую одежду в его кабинете, все еще будучи в трансе. Когда он вернул ее в сознание, она ничего об этом не помнила.

– Хорошо, Чарли. Вы справились с целой страницей меньше чем за шесть минут. Займитесь следующей. Кстати, доктор Гассман был довольно похотливым старичком. Не думаю, что переодевание у него в кабинете было так уж необходимо для научного исследования. – Но Адриана не забывала и о времени. – Вы прочитайте следующую страницу и расскажите мне о ней. Я засеку время.

Когда я перевел очередную страницу, Адриана поделилась со мной своими подсчетами:

– Чарли, у нас все еще остается работы дня на три, если вы будете пересказывать каждую страницу. Быстрее вы читать не сможете, но, если я не буду слушать большую часть, мы сэкономим время.

– Вы сэкономите время, хотите сказать, – сказал я.

– Да, и если я сэкономлю время, мы оба выиграем. Если вы будете рассказывать мне самые интересные места, я могу подумать о других делах. Пойти за покупками, убрать в комнате. Нет никакого смысла в том, чтобы удваивать наши усилия.

Я пересел на кровать и вернулся к чтению. Следующие несколько записей были близки по содержанию к последней. Гассман экспериментировал с четырьмя своими любимыми пациентами, заставляя их делать разные вещи. Он пытался придумать такое, что они никогда бы не сделали в нормальном состоянии. Однако он заметил, что, пока они в трансе, он не может заставить их не только говорить, но и вообще издавать какие-нибудь, звуки.

Гассман установил, что, хотя он мог удерживать их в состоянии транса весьма долго, время от времени ему приходилось давать им новые указания.

12 июня 1907. Я должен быть честен сам с собой. Чтобы погрузить восприимчивый объект в исследуемое состояние, приходится действовать вопреки его интересам. Необходимо усиливать невроз пациента, а не ослаблять его. В этом смысле моя цель противоположна традиционным задачам лечения, но в эксперименте такого размаха стоит пожертвовать их здоровьем.

Каждый раз, начиная процедуру, я должен найти глубинные корни депрессии или волнений – нечто в пациенте, причиняющее ему боль. Часто эти корни скрываются в раннем детстве. После того как они обнаружены, я должен стараться стимулировать, а не устранить их. Погружаясь в глубочайшую депрессию, пациент испытывает острое желание удалиться из жизни. Когда данное желание достигает необходимого уровня, он теряет ориентацию и погружается в фантазии. На этом этапе особенно эффективной может быть физическая боль. Очень пригодился бы электрошок, но я установил что подходят и небольшие ожоги. Только когда объект находится в глубочайшем отчаянии, возможен этот глубинный вид гипноза.

Таунби в своем роде великолепен. Он крепок, мобилен и в подчиненном состоянии способен на поступки, требующие значительной физической силы. Однако в чем-то он меня разочаровал. Без постоянных указаний с моей стороны он прекращает деятельность в течение всего лишь нескольких минут. Словно борется со мной, даже будучи у меня под контролем. Клэр указаний хватает на время вдвое дольше. Из четверых способных достичь этого состояния Таунби подчинить труднее всего – опять же из-за сопротивления. Кроме того, для успешного управления требуется максимально близкий контакт. Я должен находиться от Т. на расстоянии фута, чтобы достичь результата, в то время как Клэр я могу погрузить в транс на расстоянии четырех или пяти футов.

Как и остальных, ее невозможно принудить издать ни единого звука, пока она в трансе.

Итак, Уильям Таунби входил в число любимой четверки. Его имя было первым, которое я узнал в дневнике. Я бы немедленно рассказал об этом Адриане, но она ушла по делам в своем рыжем парике. Я быстро пробежал глазами несколько шалостей с участием Клэр, в которые, что неудивительно, входило раздевание, и стал искать дальнейшие упоминания Таунби.

8 июля 1907. Сегодня Таунби сделал очередной успех. Я смог заставить его выполнять предписание в течение сорока пяти минут без единого слова с моей стороны. Это было то самое задание, о котором я уже упоминал. Он переписывал предложения из книги. Это продолжалось сорок пять минут. Потом, когда я попросил его продолжить, он писал еще пять минут. После этого я велел ему ходить, и он послушно делал это двадцать восемь минут, после чего мне пришлось прерваться из-за других дел. Наконец-то его транс сопоставим по времени с результатами остальных. Тренировка необходима везде, хотя теперь у меня получается быстрее. Сегодня Таунби погрузился в транс на расстоянии трех футов и в течение одной минуты. Мне также удалось заставить его пойти в условленное место и дожидаться меня там.

Интересно, не обусловливаются ли трудности работы с ним тем фактом, что он мужчина и менее восприимчив к боли. Он единственный пациент мужского пола, который пока способен достигать такого уровня транса, хотя и Томми выказывает некоторые признаки, вселяющие в меня надежду. Он тоже может быть готов к концу месяца. Весь процесс теперь движется быстрее у всех объектов.

Некоторые мои коллеги отпускают замечания относительно долгих периодов сонливости, наблюдаемых у этих пациентов. Полагаю, меня подозревают в использовании наркотиков. Что за чушь!

Снова Таунби, но теперь еще и Томми – возможно, Томми Моррелл, – два знакомых– имени. Пока что мне было ясно, что работа Гассмана по подчинению своих особых пациентов велась по трем направлениям. Во-первых, он хотел, чтобы они выполняли его задания, даже если бы в нормальном состоянии они так не поступали. Во-вторых, он пытался увеличить время своего влияния без необходимости отдавать дополнительные команды. В-третьих, он стремился увеличить дистанцию, на которой мог погрузить пациента в этот тип транса.

Мне также было совершенно очевидно другое: то, что Гассман проделывал над пациентами, не имело никакого отношения к лечению. Он просто пытался открыть новые горизонты, расширить границы гипноза. Это само по себе не означало, что его исходные мотивы не были врачебными. Но вскоре стало ясно, что эксперимент требует действий, противоречащих интересам пациентов. И все же он продолжал его, не задумываясь о вреде, который мог причинить.

Я прервал чтение и задумался, не могла ли Лиза Анатоль находиться в трансе, когда стреляла в меня. Если да, то кто ее контролировал? Заглянув в гроб, я теперь был уверен, что Гассман никогда с ней не встречался. Но Таунби встречался. Возможно ли, что Таунби научился методу Гассмана, когда был врачом, и теперь манипулирует другими? Могла ли Лиза выполнять его задание в течение стольких часов? А если она была в трансе, то как могла применять логическое мышление, которое требовалось, чтобы найти миссис Уоллес и следить за ней, пока та не встретится со мной? Она точно была в сознании, когда узнала меня в парке... Хотя как бы я понял разницу?

Пока я размышлял над этим, вернулась Адриана с едой и газетой. В новостях сообщалось, что печально знаменитый Чарльз Бейкер все еще не найден. В статье цитировали главного инспектора Уиллиса, якобы заявившего, что исчезновение Бейкера – дело серьезное и что тот, кто увидит его, непременно должен связаться со Скотленд-Ярдом. Текст сопровождала моя фотография. В другой статье сообщалось, что прошлой ночью какие-то гробокопатели поработали на кладбище в Ричмонде около Бог-гейт. Эти статьи появились на одной странице, но не было указания, что они как-то связаны.

Адриана сменила повязки на моей ране, и мы съели то, что можно было назвать ленчем. Я все еще не пришел в себя после путешествия на кладбище, поэтому вздремнул а Адриана прилегла рядом. Отдохнув, я удобно устроился с дневником в руках и возобновил чтение. Оказалось, что я уже могу пробегать текст глазами гораздо быстрее. Я больше не вчитывался в каждое предложение, сразу уясняя суть написанного.

Пару раз за день я останавливался, чтобы рассказать Адриане, которая сидела с книгой в единственном потрепанном кресле, о какой-нибудь занимательной детали, на которую натыкался. Гассман прогрессировал в своей затее. К концу первого дневника, а именно в феврале 1908 года, он забросил работу с двумя из своей изначальной четверки, потому что они оказались нестабильными в состоянии транса. Зато к тому времени он мог погружать оставшихся двух пациентов в наиглубочайший транс меньше чем за минуту и на расстоянии, не более пяти Трутов. Оба результата установились, и он не мог их превзойти в течение месяцев. Он заставлял их делать почти все, на что они были физически способны, в его присутствии или без. Клэр была способна оставаться в одиночестве в таком состоянии до четырех часов. Таунби мог находиться без контакта и повторных указаний в два раза меньше. Томми Моррелл присоединился к кругу объектов глубокого транса в сентябре 1907 года. После этого он быстро развивался. Но ни при каких обстоятельствах Гассман не мог добиться, чтобы кто-нибудь из них, будучи на этом уровне транса, разговаривал, повторял слова или произносил какие-то звуки. Несколько раз он пытался заставить их передать словесное сообщение, но всегда терпел неудачу. Он назвал это состояние сознания субгностическим – за пределами знания.

Открыв второй дневник, я заметил нечто, что немедленно привлекло мое внимание. На первой же странице он ввел в свой круг Хелен Уикем и Мэри Хопсон. Наконец-то я установил прямую связь между дневниками и списком из письма.

– Адриана! Послушайте-ка: «Сегодня Хелен Уикем, с которой я работал несколько лет, впала в субгностическое состояние. Это большая удача, потому что мне придется потерять Клэр, которую выписывают по настоянию ее родственников, несмотря на мои возражения». Далее он говорит, что она очень перспективна. Затем добавляет: «Я уверен, что и Мэри Хопсон вскоре будет готова». Подождите минуту. – Я быстро пробежал глазами страницы, возможно пропуская важные факты, пока не увидел следующее упоминание о Мэри:

18 февраля 1908. Как и все остальные, Мэри жалуется на то, что чувствует усталость и потерю ориентации в перерывах между сеансами. Я должен узнать причину. Как я и предполагал, сегодня она впала в субгностическое состояние всего за две минуты и на расстоянии шести дюймов. Еще больше воодушевил меня срок в тридцать две минуты. Прекрасное тело. Как и у многих других пациентов этого типа, ее величайший страх и глубочайший источник чувства вины и отчаяния лежат в сексуальной сфере. Отрицание и очернение нашим обществом женской сексуальности ведет к довольно распространенной невротической депрессии. Применил легкий ожог.

В нормальной ситуации я бы старался облегчить ее чувство вины. Сейчас, конечно, я буду усиливать его несколькими способами, включая сексуальную активность. У Хопсон нет семьи, и мне не грозит опасность потерять ее. Я глубоко сожалею, что К. уходит. Я больше не смогу с ней работать. Надеюсь, что она никогда не восстановит в памяти мои эксперименты, когда покинет нас. Это существенная опасность, которую я не должен упускать из виду. Такое серьезно угрожало бы моей работе. Исследования такой значимости нельзя прерывать, позволяя объектам эксперимента покидать занятия.

– «Прекрасное тело»? И он часто отпускает такие комплименты, Чарльз? – с возмущением спросила Адриана.

– Весьма часто. Иногда он особо отмечает грудь. Но никогда не описывает интимных подробностей, хотя, если я правильно понимаю, он определенно имел с пациентками сексуальные отношения какого-то рода.

– А сколько ему было в тысяча девятьсот восьмом году?

– По словам Артура, ему было около восьмидесяти, когда он умер в следующем году. Несмотря на возраст, он, видимо, проявлял большой интерес.

– А что еще там говорится, Чарльз? Как вы думаете, это он убил Клэр?

– Он, конечно, переживал из-за ее ухода, но я не понимаю, как он мог это сделать.

Я пробежал еще несколько повторяющихся пассажей о практике с пациентами и дошел до следующего описания, которое, по моим предположениям, относилось к Хелен Уикем.

– Он пишет о Хелен Уикем... расстояние больше фута... дольше часа... и никаких описаний прекрасного тела, – сказал я.

– А у нее было прекрасное тело, Чарльз?

– У нее было необыкновенное тело, – тихо проговорил я.

– Как печально, Чарли! Правда? Как же вышло, что она закончила свою жизнь в Холлоуэй? – вслух размышляла Адриана.

– Как бы то ни было, я готов поспорить, что началось это здесь, в дневниках, с Гассманом, – ответил я.

Пока Адриана открывала консервы, я несколько минут читал почти в полной тишине, периодически выкрикивая что-нибудь интересное:

– М. X...три фута... три часа... целый час ходила по территории больницы... X. У...два фута... два часа... обнаженная в кабинете... так и не говорит.

– «Обнаженная в кабинете»! – фыркнула Адриана, передавая мне чашку похлебки и тонкий ломоть хлеба.

Она все еще качала головой, когда уселась в кресло с чаем и бутербродом в руках.

Потягивая бульон, я вдруг подумал, что дневник вновь сосредоточился вокруг четверых пациентов, входящих в тайный круг Гассмана, и я знал, по крайней мере видел их всех. Понятно, я не найду здесь упоминаний о Лизе Анатоль или Роберте Стэнтоне, поскольку ни один из них не знал Гассмана.

– Эти люди – те, кто еще жив, – могут ли и теперь быть связаны друг с другом каким-то способом спустя четырнадцать лет после его смерти?

– И если они связаны, сколько из них пытается нас убить? По крайней мере одна, – пошутила Адриана, вновь погружаясь в свою книгу.

Через несколько часов я начал страницу, которую было существенно труднее расшифровать. Казалось, Гассман специально старался писать как можно причудливее. Более того, он уменьшил буквы примерно вполовину и стал писать очень убористо. Как мое внимание, так и трудности в чтении резко возросли.

19 августа 1908. Сегодня я обнаружил, что существует третий уровень гипноза. Пока я буду называть его субгностической одержимостью. Примерно в три часа сегодня днем, работая с X. У., я впервые достиг его. Вернее, должен сказать, что впервые его заметил, – возможно, такое случалось и раньше. У. сидела по другую сторону стола от меня в субгностическом трансе. Как обычно, она прошла через этап опустошенности, за которым последовали галлюцинации о том, как она отправляется в свое убежище. Я пытался заставить ее говорить. Это было утомительно, и, как обычно, я потерпел неудачу. Я закрыл глаза и сидел, постукивая пальцами по столу. Я осознал, что звук постукивания перерос в ритмические щелчки. Открыв глаза, я увидел, как ее пальцы повторяют мои движения. Затем понял, что мои пальцы перестали двигаться, а ее пальцы продолжали движение.

Как только я понял это, она перестала барабанить по столу. Я ничего ей не говорил, не давал никаких указаний. Я даже не хотел, чтобы она стучала пальцами.

Моя первоначальная гипотеза заключалась в том, что в отсутствие других указаний она просто повторяла за мной. Я попытался заставить ее сделать это снова, но безуспешно. Наконец, утомленный безуспешными попытками, я снова откинулся на стуле и закрыл глаза, чтобы подумать. Тогда я снова услышал стук ее пальцев. Я знал, что стучит она, а не я, но не открыл глаза. Я понял, что стучать пальцами по столу – моя постоянная привычка, когда я сижу и думаю. Стук снова прекратился, но я не открывал глаз. Потом я пожелал сам начать барабанить пальцами. Звук раздался снова – такой же, как и раньше, но его издавали ее пальцы, а не мои.

Я попытался сохранять спокойствие, но стук снова прекратился. Мне удалось проделать это несколько раз. X. У. делала то, о чем я только думал. Более того, я давал указания сделать это не ей, а себе.

Все еще закрыв глаза, я представил себе, что поднимаю руку. Когда я почувствовал, что слегка поднял ее, я дал ей упасть. Я ощутил, как она падает, почувствовал удар о стол, но звук сказал мне, что это была ее рука. Я снова поднял руку и, когда открыл глаза, увидел собственные руки на столе, в то время как ее была поднята в воздух. Рука упала. Я был слишком возбужден, чтобы продолжать.

Я увидел сегодня, что могу управлять телом Хелен У. на расстоянии примерно двух футов. Боже мой!

– Адриана! – позвал я. – Знаете, что он мог делать?

– Закончите завтра Чарли, – пробормотала она, уже успев задремать в большом кресле. – Ложитесь спать.

– Он мог управлять ими при помощи одной только мысли!

Без слов она встала с кресла, подошла к кровати и свернулась на ней.

Я встал и прикрыл ее покрывалом. Потом пошел ко второй кровати с дневниками. При этом из одного выпали два листка и приземлились на пол. На одном был рисунок: на обрывке бумаги обнаженная женщина наклонилась вперед. Другой представлял собой вырезку из газеты за 1907 год, где описывался новый роскошный дом Конан Дойла в Крауборо. Я внезапно расхотел спать. Это было доказательство того, что Гассман достал и сохранил рисунок, имеющий отношение к письму. Мог ли кто-нибудь увидеть рисунок и услышать о его происхождении до смерти Гассмана? Этот вопрос на десять минут отвлек меня от чтения: я обдумывал тот факт, что этот обрывок бумаги в течение двенадцати лет пролежал в гробу Гассмана. Естественно, ни один заговорщик не мог видеть его все это время. Кто же, кроме самого Гассмана, мог о нем вспомнить и так точно описать по прошествии этих лет?

На следующих двадцати страницах Гассман продолжал работать над открытием, сделанным с Хелен Уикем. Он мог просто думать о тех или иных действиях, а пациент выполнял их. К счастью для меня, он вернулся к прежнему стилю письма после первой записи о субгностической одержимости. Я прочитал, что через несколько дней после происшествия с Уикем он проделал то же самое с Мэри Хопсон. Через месяц он был способен собственной волей заставлять всех четверых пациентов выполнять простейшие движения, пока они находились близко к нему и ничто его не отвлекало. Расстояние должно было быть не больше трех футов, и он мог проводить процедуру только в тишине кабинета.

Гассман так и не сумел, хоть регулярно пытался, заставить объекты говорить под гипнозом. Хотя он и мог заставить их делать буквально все при нем и выполнят разнообразные мелкие задачи в его отсутствие, речи от них он так и не добился. Он требовал от пациентов производить широкий спектр различных действий, включая убийство лабораторных животных по приказу, нападения на других пациентов больницы и разнообразные сексуальные акты друг с другом. Он подчеркивал, что все эти вещи они никогда не сделали бы самостоятельно.

Часто ученый посылал одного подопытного ждать в назначенном месте. Потом, после все более продолжительного времени, он шел туда на встречу с этим человеком. Он заметил, что пациент терпеливо ждал, как и было приказано, при любых обстоятельствах: темнота, дождь или холод не могли ему помешать. Наконец Гассман мог заставить человека передвигаться из одного места в другое по заранее составленному графику без дополнительных указаний с его стороны.

Но он также испытывал все большее неудовольствие границами своих возможностей. Он начал делать записи о своем ухудшающемся здоровье. Как врач, он понимал, что его восьмидесятилетняя оболочка быстро разрушалась. Он перестал принимать других пациентов, помимо этих, ссылаясь на слабость, и в больнице пошли ему навстречу.

26 ноября 1908. Как я и предполагал, я совершил новый прорыв. Существует еще более глубокий уровень субгностического транса. Сегодня, работая с движениями руки Мэри X., я остановился, чтобы отдохнуть. Она лежала, расслабленная, на кушетке, а я сел за стол рядом с ней. До этого усилием одной своей воли я сложил ее руки на груди. Ее глаза были закрыты. Я закрыл глаза, чтобы мгновение отдохнуть и сконцентрироваться на ее следующем движении. Когда я открыл глаза, я словно смотрел в зеркало.

Да. Я смотрел на свое собственное тело, с удобством расположившееся передо мной.

Я посмотрел вниз и увидел тело Мэри, словно оно было моим собственным. Сначала я был напуган и расстроен. Пока мне не удалось успокоиться и взять себя в руки, я видел все ее глазами и не возвращался на собственную точку зрения. Я мог шевелить ее руками. Говорить ее голосом. Наверное, я мог бы встать и пойти в ее теле, но не стал пытаться. Наконец я заставил себя расслабиться. Я закрыл глаза и сосредоточился на перебирании своих бумаг, которые лежали на столе возле моих рук. Ощутив пальцами бумагу, я открыл глаза и увидел, что снова смотрю на Мэри, лежащую на кушетке.

Я чувствую, что должен прекратить эксперименты с субгностическим трансом. Очевидно, что во время этого эпизода я подвергал себя существенной опасности.

Но он не прекратил. Уже следующая запись, хоть и сделанная спустя месяц, была посвящена повторению того же эксперимента над тем же объектом, без сомнения Мэри Хопсон. На этот раз он действительно перемещался по кабинету в ее теле. Он прочел отрывок из книги вслух. Заметил, что может осязать и различать материал ее пальцами. Он даже выпил воды, прежде чем вернуться в собственное тело, или, как он выражался, к собственной точке зрения.

К восходу солнца я прочел третий дневник, повествующий о многократных экспериментах с субгностической одержимостью на остальных трех особых пациентах. К началу 1909 года доктор Гассман производил широкий круг действий, находясь, по его словам, «в точке зрения объекта», со всеми четырьмя. Некоторые из этих эпизодов продолжались больше часа, и он хвастался, что ел, пил, разговаривал и «отправлял все телесные функции», завладевая своими объектами. Он детально описал, как совершил половое сношение с загипнотизированной Мэри Хопсон, находясь в «точке зрения» Уильяма Таунби. Потом он сменил точку зрения на тело Мэри и приказал загипнотизированному Таунби доставлять ей удовольствие, пока Гассман находился на точке зрения женщины. Мне стало казаться, что я читаю уже не описание научного эксперимента. Было ясно, что в Гассмане не осталось никаких чувств по отношению к пациентам. Он использовал их как тех самых лабораторных животных, которых они убивали по его приказу, а потом записывал об этом в самодовольном тоне.

6 мая 1909. Увеличилось дрожание в левой руке. Большие проблемы с мочеиспусканием в последние несколько недель. Я начинаю думать, что пришло время для поездки в Иерусалим. Возможно, это решение проблемы, если только это достижимо. Я не знаю, как долго я еще протяну в нынешнем состоянии. Я, наверно, не смогу продолжать моих жизненно важных экспериментов. Какая ирония: сделать одно из самых значительных открытий в истории медицины – и быть слишком старым, чтобы дожить до его результата.

Я боюсь, что у меня не будет времени начать расшифровывать дневники, не говоря уже о том, чтобы узнать, что еще можно сделать.

Его следующая и последняя запись была очень краткой и была сделана после перерыва более чем в три месяца. Я мог только предположить, что в это время он вел подробные записи в другом месте.

10 августа 1909. Перешел из точки зрения объекта Таунби в точку зрения объекта Хопсон в тихом коридоре у палаты Таунби. Вернулся в кабинет и покинул объект.

Состояние здоровья диктует, что я не могу дольше ждать. Настало время для поездки в Иерусалим, несмотря на опасности. Я должен раздобыть коробки и упаковать кое-какие вещи как можно быстрее.

Несмотря на собственное возбуждение, я уснул, утомленный, через несколько мгновений после того, как прочитал эти последние слова в дневнике.

Все теории, объясняющие явления природы, должны
быть смелы, как сама природа.

Этюд в багровых тонах^[22]

Адриане удалось разбудить меня лишь в полдень. Когда она поняла, что я читал всю ночь, она устроила мне строгий сестринский выговор, присовокупив несколько замечаний о мужчинах и их несерьезном отношении к здоровью. Она уже успела выйти и приготовить для меня суп и не желала слышать ни слова о том, что я прочитал, пока я не съел его и не выпил молока с хлебом.

– Итак, теперь вы хотите знать, что мог делать Гассман? – спросил я, когда мне позволили говорить.

– Теперь хочу, Чарли. И что же он мог делать?

– Он мог проникать в чужие тела, ходить и разговаривать, – с энтузиазмом сказал я.

– А как сильно вы устали к тому моменту, когда сделали такой вывод, Чарли? Думаю, вам лучше перечитать, – предупредила она...

– Это не шутка, Адриана. Да, я устал, но я не ошибаюсь насчет того, что он писал. Этот дневник – описание его экспериментов с гипнозом, в котором он зашел гораздо дальше всего, о чем мы знаем Гассман назвал этот вид транса субгностической одержимостью. Этим он хотел сказать, что мог переселяться в тело объекта без какого бы то ни было осознания со стороны объекта. И в самом конце он мог смотреть их глазами, ходить и осязать их руками.

– В их телах? – спросила Адриана. – А где в то время было его собственное тело? И его разум?

– Его тело находилось в той же комнате на расстоянии нескольких футов. Вернее, чаще всего, хотя иногда он выходил из кабинета в их «точке зрения», а его тело оставалось, полагаю, неподвижным.

– В точке зрения? – спросила она.

– Он называл их тела «точкой зрения», поскольку испытывал их ощущения. К концу дневника он мог уходить на порядочное расстояние от самого себя в чужой точке зрения. Его сознание находилось в голове пациента!

– И он мог проделывать это со всеми пациентами, с любым?

– Только с четырьмя, и мы всех их знаем: Таунби, Хопсон, Уикем и Моррелл.

– А вы уверены, что этот дневник не был написан Жюлем Верном? – спросила Адриана, присаживаясь, чтобы послушать меня. – И что потом?

– А потом ничего. Он умер. В последние недели своей жизни он редко делал записи в дневнике. Последние записи касались не только экспериментов, но и религии. Он знал, что серьезно болен.

– Как это – религии? – спросила она.

– Он планировал паломничество в Иерусалим.

– А он был евреем?

– Я бы так и подумал, раз он собирался в Иерусалим, но ведь и христиане тоже совершают туда религиозные путешествия.

– И кстати, некоторые мусульмане.

– Интересно, что делали в тысяча девятьсот девятом году сионисты? Если бы я не увидел тело Гассмана в могиле, я бы решил по дневнику, что он отправился в Палестину.

– Ах да! Могила! Чарли, я собиралась сказать вам, что о вас пишут. В «Таймс» есть заметка – небольшая заметка на десятой странице о том, что в среду выкопали тело Гассмана. Поймали одного из гробокопателей, и он сказал, что его наняли вы. Он также сказал, что вы что-то взяли из гроба.

Как это возможно? Я не называл тем людям моего имени.

– Чарли, когда в вас стреляли, в газетах опубликовали вашу фотографию. И этот человек сказал полиции, что опознал в вас репортера, в которого стреляли на прошлой неделе в Лондоне. В заметке также сообщалось, что в понедельник вы сбежали из Королевской больницы в Челси. К счастью, ни я, ни Фредди в этой заметке не упоминались. Очевидно, вы очень интересный персонаж.

– И снова на десятой странице? Это, в общем, не место для интересных персонажей. И я не попал на первую страницу ни когда меня подстрелили, ни когда сбежал из больницы.

Я мог только вообразить шутки, которые мне предстоит выслушивать, когда я вернусь в Пресс. Впрочем, скорее всего такой возможности у меня уже не будет. Репортеры должны писать о новостях, а не попадать в них.

– Шесть с половиной баллов, – сказала она, улыбнувшись. – А чего вы хотите, янки? Но все же на вашем месте я не стала бы особо часто выходить на улицу. Возможно, вам придется позаимствовать мой рыжий парик.

– Самое смешное то, что сэр Артур хотел, чтобы я расследовал это дело, потому что предположил, что я смогу быть незаметным. Кажется, мне это не слишком удается, – сказал я.

– По крайней мере его имя пока еще не всплыло.

– И я также пока еще не выяснил, кто сфабриковал письмо от призрака, но я нашел вот это. – Я протянул Адриане рисунок. – Это тот самый рисунок, о котором писалось в письме. Я не знаю, что отсюда заключить. Конан Дойл придет в возбуждение и уверится в том, что получил письмо от мертвого Гассмана.

Адриана минуту помолчала и немного походила по комнате. Наконец она села на кровать и посмотрела мне в лицо.

– А вы знаете старую притчу о говорящем медведе, Чарли?

– Нет.

– Это старая история, должно быть русская, – по крайней мере она о России, из времен еврейских погромов.

– Я кое-что об этом знаю.

– Так вот, рассказ о еврейском местечке, которому предоставили выбор. Казаки привезли им медведя в клетке и сказали, что они могут либо сразу собрать вещи и уходить, либо выучить медведя разговаривать. Им дается на это десять лет, но в случае неудачи местечку грозит погром.

– Выбор, где выбирать нечего.

– Да, конечно. Итак, собрались старейшины. И раввин сказал, что надо оставить медведя. Когда остальные спросили его, почему он предложил такое странное решение, он сказал, что у них есть три возможности спастись. Он напомнил, что десять лет – очень большой срок. Во-первых, царь может умереть. Во-вторых, сказал он, медведь может умереть. А в-третьих«. Чарли, как вы думаете, что в-третьих?

– Конец света? – предположил я.

– А в-третьих, Чарли, медведь может заговорить.

Я понял. Самая невероятная возможность все равно остается возможностью. Нечто в этом роде мог бы сказать Шерлок Холмс. Но я не хотел поддаваться подобному направлению мысли и удивился, что Адриана его предложила.

– Я бы поставил против медведя.

Адриана кивнула и продолжила:

– Я тоже, и я не рассчитываю увидеть говорящего медведя, но многие люди верят, что духи могут писать письма. Конечно, в это верит Артур, но помимо него и другие образованные люди. Нам надо принять любую теорию, пока не найдется подходящего объяснения. Разве в дневнике не написано, что Гассман мог заставить Таунби, Хопсон и других делать то, что хотел? Если соотнести эти факты...

– Прекратите! Доктор Гассман не управляет этими людьми из мира духов, Адриана. Я не буду даже обдумывать эту версию. Кто-то – и теперь я знаю, что это не доктор Гассман, – просто знает об альбоме отца Конан Дойла. Этим знанием пользуются, чтобы манипулировать сэром Артуром. Не забудьте, что двое из трех людей в списке не знали Гассмана. Когда мы поймем почему, мы поймем кто.

– Или?... – с ожиданием сказала она.

– Или что?

– Или, Чарли? Или?...

– Или медведь заговорит, – признал я.

– Давайте вернемся к вопросу «почему», Чарли. Почему кто-то захотел, чтобы Конан Дойл доставил Мэри Хопсон или остальных двоих на встречу с Хелен Уикем, перед тем как ее повесят? – спросила Адриана, убирая мою чашку и миску.

– Теперь мы знаем больше, чем знали два дня назад, – сказал я. – Хопсон и Уикем – одного поля ягоды. Они поддавались субгностической одержимости. А теперь мы знаем, с какой легкостью Гассман вредил своим пациентам, чтобы продолжить исследование. Поэтому один бог знает, что общего было у этих двоих в прошлом.

Она секунду подумала и сказала:

– Есть две проблемы. Во-первых, Роберт Стэнтон и Лиза Анатоль не были пациентами Гассмана, ни особыми, ни какими-то еще. Во-вторых, ничего не произошло, когда вы привели Мэри Хопсон в камеру. Вы не обратили внимания, имел место гипноз или нет. Мэри же не стала одержимой, когда вы уходили?

– По крайней мере я этого не заметил, – ответил я. – И еще одно: Стэнтон и Анатоль связаны с этим делом так же тесно, как и Хопсон. Их имена в одном списке, Лиза стреляла в меня, а Стэнтон выслеживал меня в больнице.

– Как, впрочем, и Хопсон. Что еще вы узнали из дневника, Чарльз? – спросила Адриана. – Там есть какое-то объяснение тому, что мы увидели?

– Лиза могла быть в трансе, ею мог кто-то управлять, когда она стреляла в меня или преследовала вас. Гассман все время пытался добиться того, чтобы иметь возможность влиять на своих пациентов в течение максимального периода времени на максимальном расстоянии. Если кто-то прочел его дневник до того, как доктор Гассман умер и дневник похоронили вместе с ним, этот кто-то смог начать с той точки, где смерть Гассмана прервала его изыскания. А это значит, что Лизу могли послать, чтобы она нашла и убила меня.

– Полагаю, доктор Доддс мог прочитать дневники, но, с другой стороны, его больше интересуют деньги Гассмана, чем его исследования, – размышляла Адриана.

– Может, Таунби, – сказал я. – Впоследствии ведь он занял место Гассмана. Может, Гассман успел его посвятить в тайны гипноза.

– Возможно, но он не произвел впечатление человека огромной психической силы, – сказала Адриана. – Что еще вы узнали?

– Гассман собирался в путешествие. Собирался упаковать вещи и отправиться в путь.

– А точнее? Он писал о деньгах, делах, которые необходимо завершить, или что-нибудь в этом духе?

– Подождите секунду, я вам прочитаю. – Я открыл тетрадь на последней странице и стал переводить слово в слово. – Сначала он пишет: «Я начинаю думать, что пришло время для поездки в Иерусалим. Возможно, это решение проблемы, если только это достижимо». Потом он снова говорит об этом в последней записи: «Настало время для поездки в Иерусалим, несмотря на опасности. Я должен раздобыть коробки и упаковать кое-какие вещи как можно быстрее». Его слова. По-моему, странный способ изъясняться.

– А я все поняла.

– Дословный перевод на английский звучит вполне нормально. Просто обычно так не говорят по-немецки.

– Что вы имеете в виду, Чарльз? Объясните.

Я внимательно посмотрел на текст:

– В обеих записях читаем: «Jetzt ist es Zeit für die Reise nach Jerusalem». Если перевести дословно, получится: «Пришло время для поездки в Иерусалим», но немец сказал бы по-другому. Немец сказал бы: «Jetzt ist es Zeit, die Reise nach Jerusalem zu machen». То есть: «Пришло время поехать в Иерусалим». А он пишет об этом как о предмете, а не как о действии. Он дважды это написал, и оба раза неправильно. Такую ошибку немец бы не сделал.

– Но он много лет говорил только по-английски, Чарльз. Он просто неправильно перевел, – предположила Адриана.

– Нет. Человек, писавший этот дневник, не переводил на немецкий. Он думал по-немецки. Здесь полно выражений, которые используют носители языка. Я не думаю, что он мог совершить подобную ошибку. Но так странно – оба раза одно и то же: «für die Reise nach Jerusalem», а не «zu machen».

Адриана помолчала, явно подбирая слова, и наконец сказала:

– Не хочу вас обидеть, Чарльз, но вы уверены в своем немецком? Вы уверены, что знаете, как правильно говорить?

– Это элементарно, Адриана. Этому учат в самом начале, – ответил я.

– Но вы ведь сказали, что он писал на старонемецком?

– Не на старонемецком, а старым шрифтом, но на вполне современном языке. Словарный запас и синтаксис вполне современные.

Судя по выражению лица, я ее не убедил.

– Чарльз, может, необходимо обратиться к кому-нибудь насчет немецкого? Чтобы нас проконсультировали касательно тех частей, с которыми у вас возникли проблемы, – осторожно спросила Адриана, Она не хотела меня обидеть, но прозвучало это так, будто я не справлюсь.

В себе я был уверен, но понимал, что ее привилегированное частное британское образование всегда будет с подозрением относиться к моему американскому государственному. Я решил сменить тему:

– Думаю, что надо проверить всех известных подозреваемых.

– С Таунби, Морреллом и Анатоль все просто. Они все заперты в «Мортон Грейвз», – сказала Адриана.

– Теперь, когда Уикем мертва, опасность для нас представляют только Стэнтон и Хопсон.

– Из тех, кого мы знаем. Возможно, есть и другие, но мы, по крайней мере, можем проследить за этими двумя. Они даже не превосходят нас численно.

– И теперь мы знаем, что надо ходить вооруженными, – сказал я. – Я тоже могу изменить внешность. Вас до сих пор никто так и не узнал.

– Предпочитаете костюм пирата или доспехи, Чарли? – посмеиваясь, спросила Адриана.

– Я подумывал о том, чтобы позаимствовать ваш парик и раздобыть платье, но, полагаю, усы меня выдадут.

– Я могу вам их сбрить, Чарли. Станете гладеньким. Можем еще припудрить сверху.

– Нет, спасибо. Я за то, чтобы добавить растительности на лице, а не избавляться от нее, – сказал я. Мысль о том, чтобы сбрить усы, даже в шутку, вызвала во мне протест.

– Однако я серьезно, Чарли. Вас ведь разыскивают. Если только вы не планируете распутать эту таинственную историю одной силой своего ума, не выходя из номера, придется изменить внешность. Что для этого нужно?

Я поразмышлял:

– Например, борода, но я не имею представления о том, как сделать фальшивую бороду. Как жаль, что я не отпустил ее в больнице. А вы знаете что-нибудь о театральном гриме?

– Ничего, к тому же нам нельзя привлекать кого-то со стороны, – ответила она.

Я вспомнил о наших гробокопателях:

– Пока что привлечение помощи извне оказалось не слишком успешным.

Адриана возразила:

– Вовсе нет, Чарльз: благодаря ему мы достали дневник, не так ли? Не будьте неблагодарным.

Я похлопал ее по плечу и сказал:

– Да-да, конечно, вы правы. Но, как говорила одна старая ирландская хозяйка: «Пошли мне добра без худа». Как, по-вашему, мне скрыть свою внешность?

Адриана открыла рот, словно собираясь заговорить, потом закрыла. Наконец глубоко вздохнула и сказала: – Лучший вариант – уменьшить растительность, Чарли. Могу побрить вас наголо, не оставить ни волоска на всей голове.

Я удивленно уставился на нее, понимая, что она на самом деле права. Несмотря на залысины на лбу, у меня были густые, зачесанные назад волосы чуть длиннее принятого. И никто в Англии не видел меня без усов.

– Совершенно лысый человек привлекает внимание, а плешивый сойдет. И без усов. Вы сможете осветлить мне волосы?

– Смогу, но аккуратно не получится. Лучше отказаться от этой затеи. Я просто укорочу волосы по бокам и зачешу вниз. Можно добавить очки с простыми стеклами для пущего эффекта. Вы обычно носите деловую одежду. Переоденем вас в рабочую. Давайте-ка возьмемся за бритву, пока вы не передумали.

Я снял рубашку, а она приготовила пену и вставила новое лезвие в станок безопасной бритвы. Сначала она сбрила мне усы, потом подравняла бакенбарды под нижний край ушей. Я все чувствовал, хотя она не поставила передо мной зеркало. Она стригла меня маникюрными ножницами, оставляя по бокам примерно по дюйму. Потом, начиная со лба, начала прореживать волосы.

Несколько минут спустя от лба до макушки протянулась плешь. Придав ей нужную форму, Адриана снова взялась за бритву и придала ей гладкость и блеск. Она не позволяла мне взглянуть на результат, пока аккуратно не расчесала волосы и не заставила меня надеть рубашку. Потом достала свои собственные затемненные очки в стальной оправе, надела на меня и разрешила посмотреть.

Результат меня потряс. Я бы сам себя не узнал, при этом я выглядел не ужасно. Хотя плешь и состарила меня, сбритые усы отчасти компенсировали эффект, и в результате я выглядел лет на сорок.

Дневная прогулка в универмаг вылилась в пару приличных фланелевых рубашек, толстую шерстяную куртку и крепкие ботинки. Я нашел пару очков в стальной оправе по сходной цене. Адриана отыскала косметическое средство для осветления волос. Через час мы вернулись в номер и сделали мне несколько седых прядей. Теперь я выглядел уже на пятьдесят, а не сорок и мог сохранить инкогнито в присутствии любого хорошего знакомого.

Мы решили, что следующим шагом должна быть проверка Хопсон и Стэнтона. Мы решили, что я поеду в Хэм и наведаюсь к Стэнтону, а Адриана поедет на такси в Северный Шин, чтобы последить за Мэри Хопсон. Единственная цель этого вечера состояла в том, чтобы найти этих двоих, если возможно, и попытаться раздобыть информацию об их текущих занятиях. Потом мы встретимся в номере не позднее девяти и хорошенько передохнем.

Я направил «моррис» прямиком в Хэм и около шести оставил его на стоянке в квартале от лодочной мастерской Роберта Стэнтона. Перепроверив люгер и положив его в карман пальто, я пошел к мастерской. Горел свет, передняя дверь была не заперта. Судя по всему Стэнтон был занят работой. Когда я зашел в мастерскую, Стэнтон возился с досками у верстака. Очевидно отбирал материал для новой лодки, осматривая края досок и раскладывая их на две стопки. Сперва он, казалось, не заметил меня, но через минуту-другую поднял глаза к входной двери. Он отложил доску и подошел ко мне.

– Чем могу вам помочь, сэр? – спросил он.

Хоть я и был уверен, что Стэнтон меня не узнает, я еле подавил волнение и отвечал нарочито высоким голосом.

– На вывеске написано «Лодки». Вы делаете их на заказ? – спросил я, помня его слова о том, что он не работает под заказ.

– Никогда, сэр. Я строю маленькие лодки собственной конструкции. И не тороплюсь. Потом продаю их прямо здесь, в мастерской. – С любезной улыбкой он подошел к прилавку, у которого стоял я, – Сейчас мне даже нечего вам показать. А что бы вы хотели построить, могу я осведомиться, сэр? Может, я вам кого и порекомендую.

– Мне нужна прогулочная лодка – скорее ялик, а не баржа, – сказал я, вспоминая некоторые модели лодок, виденные мной на местных каналах.

– Что-то, чтобы можно было поспать на борту и поплавать по окрестностям?

– Именно. Ничего вычурного, что-нибудь удобное для меня и моей хозяйки.

– Понимаю, понимаю. Сам-то я никогда ни за что такое грандиозное не брался. Вот парень-грек по имени Никое, живет у Темзы близ Теддингтон-лок, он делает такие. – Стентон указал направление. – Сойдете на маленькую дорогу с Риверсайда, там табличка «Никос. Постройка судов». Конечно, никаких настоящих судов он не делает. Идти тут недалеко, но сегодня уж поздно, вы его вряд ли застанете. У него неплохо выходит; не знаю, правда, сколько он берет. – Он вытащил из ящика обрывок бумаги и набросал план. – И еще один парень, Гудзон, тоже такие делает. Живет в миле, или около того, по направлению к Кингстону. Если заглянете завтра до полудня, любого застанете. Я вам и вторую карту нарисую. – Стэнтон перевернул листок и сделал другой набросок.

– Спасибо, – сказал я, когда он передал мне листок. – Гляжу, вы новую начинаете. И что это будет?

– О, думаю, водное такси. Они живо распродаются, видите ли. А еще я продаю эти американские моторы «Эвинруд» – те, которые на корме крепятся. Я могу сделать лодку с мотором.

– А сколько нужно времени, чтобы построить такую лодку? – как бы между прочим спросил я. – И вы делаете по одной или можете сразу несколько?

Когда как. В последнее время паршиво себя чувствую. Никогда не знаешь, сколько уйдет на одну лодку. Поэтому-то и не беру заказов – работаю тогда, когда могу.

– Вот как, – сочувственно сказал я. – Жаль, что вы себя плохо чувствуете. Надеюсь, ничего серьезного?

– Привык уже. У меня бывает такое состояние: то находит, то проходит. Справляюсь, как могу.

– Тогда не буду вас отрывать. Еще раз спасибо за карты. Зайду к этим ребятам. – Я протянул руку, а он с улыбкой пожал ее.

Выходя из мастерской, я подумал, что сейчас в этом человеке не было решительно ничего зловещего. Он был дружелюбен и говорлив, совсем не такой, как в прошлый раз, и совсем не тот, который искал меня в больнице. Когда я ушел, Стэнтон закрыл за мной дверь.

Когда я вернулся к «моррису», мальчик из магазина напротив, которого я встречал раньше, стоял у машины и осматривал ее. Когда я подошел, он уставился на меня. Наверняка узнал машину, на которой ездил, но я не походил на человека, которого он помнил.

– Ваша машина? – подозрительно спросил он, вглядываясь в меня в поздних сумерках.

– Младшего брата, – ответил я. – Он дал ее мне на сегодня. – Я начал открывать дверь.

– Я его видел, – сказал мальчик. – Он меня прокатил. А вы здесь, чтобы повидать Боба? Могли остановиться прямо у его мастерской.

– Я не знал» застану ли его. Просто решил прогуляться, – ответил я, внезапно ощутив, что необходимость постоянно лгать уже порядком измотала меня.

– А вы здесь по поводу лодки, которую хотел ваш брат? – спросил он. – Боб одну уже продал. Между нами говоря, я бы не советовал вашему брату нацеливаться на лодку Боба.

Я закрыл дверцу и «прислонился к машине.

– Почему?

– Ну, если торопитесь, то лучше с ним не связывайтесь. В последнее время Боба часто не бывает – чаще, чем обычно. Он почти не работает. Мне не пристало ничего говорить, но ваш брат хороший человек. Посоветуйте ему поискать кого-нибудь другого, если он спешит с лодкой. Никому не говорите, что это я сказал.

– Я не понимаю насчет мистера Стэнтона. Почему это он не может постоянно работать? – закинул я удочку, надеясь узнать побольше о человеке, который несколько дней назад охотился за мной как за дичью.

Мальчик помялся и огляделся, словно кто-то мог нас услышать.

– Мне не пристало говорить, но это все выпивка. У него теперь эти провалы в памяти. Бродит по округе, а потом не помнит, где был. Он неопасен и ничего такого, просто у него с головой не в порядке. Папа говорит, что он такой уже много лет, но, думаю, дело ухудшается.

– Так ему часто бывает плохо?

– Теперь почти каждый день. Не каждый, но почти. А неделю назад он вообще пропал на два дня. И я думаю, что у него появилась какая-то чокнутая подружка, – сказал мальчик, оглядываясь, будто заговорщик. »

– Правда? А как она выглядит? – спросил я. – Симпатичная?

– Блондиночка, вполне штучка, но тоже с придурью. Папа говорит, на прошлой неделе ее арестовали. Всю ночь у реки бродила. Ему констебль Миллер рассказал. Сказал, та самая девица, что на прошлой неделе шаталась с Бобом. С тех пор мы ее не видели. А Боб ведет себя так, словно ее и не знает, – никому о ней не говорит.

– Во что только не впутываются люди – просто удивительно! – сказал я с понимающим смешком. – А когда вы их видели?

Мальчик нервно оглянулся на магазин:

– Не могу точно сказать, может, в прошлую пятницу. Нет, днем в четверг. Они вместе пошли к реке. Я решил, что они собираются покататься на лодке. Он перед всеми хвастается своей новой моторкой. – Он помолчал, явно сожалея, что проговорился. – Ему просто становится хуже, вот и все. Не пристало мне об этом сплетничать. Просто скажите брату, чтобы не рассчитывал на быструю работу от Боба. А мне пора, сэр.

Он побрел к магазину, а я остался делать из полученной информации какие угодно выводы.

К тому времени, как я вернулся в номер, у меня не было никаких конкретных идей. Очевидно, Лиза Анатоль навещала Роберта Стэнтона. Без сомнения, новая информация. Он мог подвезти ее до Лондона и обратно на моторной лодке. Я попытался прикинуть, сколько бы времени заняла туда дорога из Хэма. Я с нетерпением ждал, надеясь, что Адриана долго не задержится, но до нашей встречи оставалось еще полтора часа.

Когда к полуночи она еще не вернулась, я спустился в холл и позвонил Фредди, но никто не ответил.

Какое сплетение таинственного и невероятного в
этом происшествии!

Тайна Боскомской долины^[23]

От ее ледяных ног по всему моему телу разлилась тревога. Адриана дрожала, зубы ее стучали, и она лежала под одеялом в одной постели со мной.

– Согрейте меня, Чарли. Я замерзла. Я могу умереть – на самом деле умереть – от холода.

Она стянула с меня одеяло. Ее платье показалось мне шерстяным снежным комом, когда я обнял ее и притянул ближе к груди.

– Не могу говорить... пока, – сказала она несколько секунд спустя. Ее зубы продолжали стучать, и она дрожала несколько минут.

– Где ваше пальто? – спросил я, когда она немного согрелась.

– Пришлось его выбросить, – ответила она. – С ним я бы никогда не вернулась в Лондон.

Тут я заметил в тусклом рассветном свете ее темные волосы:

– А где ваш парик, Адриана?

– Пропал в бою, – сказала она, дрожа. – На улице. Сейчас, наверное, в руках полиции.

– В бою? Вы подрались, Адриана? С Мэри Хопсон?

Она все еще крепко прижималась ко мне под одеялом.

– Да, с Мэри Хопсон, – ответила она. – Она напала на меня: стукнула по голове тяжелым дорожным чемоданом. Размахнулась и ударила меня по голове. Повезло, что не убила. – Адриана выбралась из кровати и пошла к ванной. – Чарли, не могли бы вы спуститься и раздобыть кофе? Мне нужен крепкий кофе, а не чай. В кухне наверняка уже кто-нибудь есть. Я все расскажу, когда вернетесь. Надо принять горячую ванну. – Она закрыла за собой дверь.

Я спал прямо в одежде, она измялась и утратила свежесть, но при мысли о кофе я оживился. Я быстро надел другие брюки и рубашку и вышел. Перед уходом я посмотрел на часы: было половина седьмого. Я не хотел показываться в гостинице, поэтому прошел два квартала до ресторана и заплатил два шиллинга за кофейник. Вернувшись, я почти так же замерз, как и Адриана.

Она услышала, что я вошел, и позвала из ванной:

– Принесите мне чашку, Чарли. Я не могу ждать. Серьезно говорю.

Я налил нам по чашке и открыл дверь. Адриана лежала в ванне. Я-то ожидал увидеть ширму, гору пены или, по крайней мере, полотенце. Но ничего подобного не наблюдалось. Она по самый подбородок лежала в воде – в очень прозрачной горячей воде. Я сделал вид, что отворачиваюсь, и протянул ей чашку, пока она садилась и тянулась за ней.

– Не глупите, Чарли. Садитесь, где тепло, только сначала закройте дверь, – сказала она без смущения или притворства. Ее голос был очень усталым.

Я перестал отводить глаза и сел на единственное место, помня о том, что она сказала перед тем, как я вышел.

– Итак, Мэри Хопсон напала на вас, – подсказал я. – И что вы сделали?

Глотнув кофе, она вздрогнула и ответила слегка надломленным голосом:

– Я убила ее, Чарли. – Ей почти удалось подать это как само собой разумеющееся. Она помолчала, глубоко вздохнула, почти всхлипнула. – По крайней мере я уверена, что сейчас Мэри уже мертва, если только ей не сразу удалось найти больницу.

– Боже мой! Она поранила вас?

Она повернула голову налево и показала мне.

– А вы как думаете?

Порез шириной в дюйм переходил в шишку на скуле. Синяк покрывал всю левую щеку.

– Плохо, – сказал я. – Думаю, вам надо наложить швы. – Я наклонился поближе к ее лицу. – Вам определенно нужны швы. Как только оденетесь, мы поедем в больницу.

– Нет, не поедем, Чарли. Я же пережила ночь. Мы сделаем все, что можно, чтобы закрыть рану, но я не могу ехать в больницу. Я ведь убила человека. – Она посмотрела на меня со слезами на глазах.

– Возможно. Свидетели были? – спросил я.

– Думаю, да, и видели меня без парика. Полиция может разыскивать именно меня, Адриану Уоллес. Это был сущий кошмар, Чарли. На мне всюду кровь. Это было ужасно. – Она снова начала слегка дрожать, поглубже окунулась в воду и сделала еще глоток кофе.

– Вы стреляли в нее? – спросил я в изумлении.

– Дважды в упор, – ответила Адриана – Пистолет был прижат прямо к ее животу. Она лежала на мне, схватив меня за горло. Мне удалось достать пистолет из кармана и выстрелить. После этого она только крепче сжала руки, и я снова нажала на курок.

– И после этого она смогла встать?

– Она скатилась с меня и встала на ноги. А потом скрылась за углом, и я больше ее не видела. Когда мне наконец удалось встать, полминуты, наверное, спустя, я увидела, как женщина и двое детей смотрят на меня с другой стороны улицы. Потом я подняла глаза и увидела других людей, которые смотрели из окон. Я поняла, что еще держу в руках пистолет. Я решила, что лучше мне его так и держать. Я не знала, куда пошла Мэри Хопсон или что могут сделать эти люди. Знала только что сама серьезно ранена.

– Вижу, – сказал я и дотронулся до запекшейся крови на ее щеке, – А что вы сделали потом? Куда пошли?

– Я подняла саквояж Мэри и пошла в том направлении, в котором она скрылась. На протяжении квартала был довольно приличный кровавый след. Потом исчез на мостовой Шин-роуд. Думаю, она взяла такси. А может, такси ее и ждало. Когда мы с ней столкнулись, она несла этот чемодан, может, шла к кебу. – Адриана закрыла лицо руками. – Потом мое сознание стало прочищаться, и я поняла, что здесь, наверное, скоро будет полиция. Я снова двинулась на север и пересекла школьный двор. Потом все в том же виде прошла по аллеям, пока не заметила, что мое пальто в крови. Тогда я сняла его и запихнула в мусорный бак. Может, через час я нашла домик с табличкой «Сдается внаем». Мне надо было куда-нибудь скрыться и подумать. Я рискнула и разбила стекло задней двери: Там никого не было. Мне удалось почти согреться на старой кушетке, укрывшись ковриком. На какое-то время я, похоже, потеряла сознание. Когда очнулась – наверное, несколько часов спустя, – решила возвращаться сюда. – Адриана немного помолчала и добавила: – За всю войну я никого не застрелила. Даже не видела, как в кого-нибудь стреляют. А теперь, всего за несколько дней, со мной случилось и то и другое. – Она снова задрожала.

– Дайте-ка мне повнимательнее осмотреть рану, – сказал я, отставляя чашку на подоконник. Она снова повернулась ко мне левой стороной, и я внимательно ее осмотрел. – Останется шрам. Точно, Адриана, но мы можем наложить повязку. Думаете, эти люди вас узнали?

– Точно не знаю. Наверное. Люди всегда меня узнают. Может, и эти.

– Тогда они видели, что это была самозащита.

– Это зависит от точки зрения. – Она закашлялась. – Может, они просто увидели, как две женщины дерутся, потом одна из них стреляет в другую. Как раз за это неделю назад повесили Хелен Уикем.

– Это другое дело! Она скрылась с места преступления, – сказал я, не успев осознать, что Адриана сделала то же самое. – Это другое дело, – повторил я слабым голосом, вполне понимая, что ничего «другого» в инциденте с Адрианой не было.

– Лучше не говорите о законе, Чарли, – сказала Адриана, беря меня за руку. – Из вас вышел бы никудышный защитник. Помогите мне выбраться из ванны. Я все еще нетвердо стою на ногах.

Я помог и обернул ее полотенцем. Потом она повалилась на меня, и мне пришлось тащить ее к кровати, вытирать и укутывать одеялом. Она дышала спокойно. Я проверил зрачки, по очереди приподнимая веки. Радужки одинаково расширились. Я помнил, что в случае ранения головы это хороший признак. Потом я начал обрабатывать рану спиртом, Адриана очнулась.

– Ай! – Она поняла, где находится. – Я потеряла сознание?

– Да, но, думаю, все будет в порядке. У вас нет других ран?

– Вы, без сомнения, сами все видели.

– Видел. Если не считать головы, вы прекрасно выглядите.

– Везде, – сказала она.

– Везде, куда я посмотрел.

– А это было?...

– Везде, – сказал я.

– А как вы собираетесь закрыть рану? – спросила она.

– Не знаю. Я об этом еще не думал.

– Вместо того чтобы изучать те части моего тела, которые не травмированы, Чарли, принесите мне пластырь и ножницы. Я покажу вам, как наложить повязку.

Несколько минут спустя я тщательно закрепил края пореза шестью полосками пластыря. Она настояла на том, чтобы не закрывать рану.

– Вы можете рассказать мне побольше о случившемся? – спросил наконец я.

Адриана устроилась на подушке и снова начала, уже более спокойным голосом. Я пытался не обращать внимания на оголенные участки тела, проглядывающие сквозь простыню.

– Вскоре после того, как я отпустила такси и заняла позицию, с которой могла следить за мастерской Хопсон, Мэри вышла и направилась к Ричмонд-парку. Я последовала за ней, сохраняя дистанцию, но, казалось, Хопсон не обращала внимания на то, что за ней следят. Она вошла в парк.

– Через ворота Бог-гейт, – перебил я.

– Да, через Бог-гейт. Лотом повернула направо и направилась прямо к задворкам больницы «Мортон Грейвз»; прошла наверное, с полмили. Потом села на скамейку и стала ждать. Минут через пять из здания больницы вышел человек и направился прямо к забору. Я не могла понять, кто это был: стояла я довольно далеко. Мэри встала и подошла к забору. Они наклонились друг к другу и разговаривали примерно с минуту. Потом Хопсон ушла. А он просто стоял и смотрел, как она уходила.

– Есть догадки, кто это мог быть?

– Это был не Таунби. Уверена его бы я узнала. Я подумала, что он похож на Томми Моррелла. Но они разговаривали, а насколько я помню, Томми не разговаривает. Итак, она прошла мимо меня и направилась к мастерской тем же путем. Я держалась на большом расстоянии, потому что знала, куда она идет. Я недолго простояла на ее улице, как она снова вышла из мастерской с маленьким кожаным саквояжем. Заперла дверь и пошла по Кэррингтон. Когда она проходила мимо меня, я решилась на умный шаг и в результате чуть не погибла.

– Что за умный шаг? – спросил я.

– Я попыталась вспомнить строчку из дневника – ту, которую вы мне показали, – и произнесла, чтобы посмотреть на реакцию.

– Какую строчку?

– Я сказала: «Fraulein, jetzt ist es Zeit, die Reise nach Jerusalem». Я не помнила точно строчку из дневника, но примерно представляла, как она звучит.

– Боже мой! И она отреагировала?

– Она остановилась как вкопанная и повернулась ко мне. Я раньше никогда с ней не встречалась, я в этом уверена, и на мне был парик. Но она внимательно посмотрела мне в лицо несколько секунд и ответила по-английски. Она сказала: «Нет, миссис Уоллес, настало время вам умереть!» Не успела я придумать, что ей ответить, как она размахнулась и ударила саквояжем меня по голове. Я упала как камень.

– И она попыталась задушить вас?

– Немедленно. Запрыгнула на меня и схватила за горло. Тогда я быстро пришла в себя. – Адриана невольно вздрогнула.

– И вам, слава богу, удалось выстрелить в нее.

– Да, и слава Фредди и господам Смиту и Вессону. Чарли, она тяжело ранена. Я сильно удивлюсь, если она еще жива. И я не представляю, сколько человек это видели и что решили. – Слезы снова покатились по ее щекам.

Я похлопал ее по плечу:

– Вы сказали, что взяли чемодан. Где он?

– Зарыт под мусором в саду дома, где я спала. Учитывая обстоятельства, я решила его спрятать.

– Вы не видели, что в нем? – спросил я.

– Он был заперт, сделан из хорошей толстой кожи. Но не думаю, что там одежда. Слишком тяжелый. Словно набит камнями. Если бы он не был совсем маленьким, я бы не смогла унести его так далеко.

– Золото?

– Конечно нет! – фыркнула она. – Маленький портфель с золотом весил бы четырнадцать-пятнадцать стоунов, около сотни фунтов.

Она была права, даже маленький чемодан с золотом весил бы больше меня.

– Деньги?

– Об этом я и думаю. Деньги Таунби. Я хочу вернуться за саквояжем и выяснить все прямо сегодня но пока очень хочется спать.

– Мне тоже, – сказал я. – Я не ложился почти всю ночь.

– Думаю, вам лучше лечь на другую кровать, – сказала она.

Мне пришлось согласиться.

– Вы правы.

В полдень Адриана разбудила меня запахом свежего кофе, который она варила прямо в комнате. На голове у нее был повязан шарф, поэтому большей части раны не было видно, вдобавок она напудрила щеку. Я заместил также, что она одета.

– Мэри Хопсон попала в субботнюю газету, – сказала она, когда я надел брюки и стал пить кофе, – а я нет, по крайней мере пока.

– Она мертва?

Она кивнула:

– Ее нашли у ворот Хэм-гейт в Ричмонд-парке.

– Какой оживленный парк, – заметил я. – Хэм-гейт находится недалеко от мастерской Стэнтона.

– Она лежала на земле чуть поодаль от входа. Статья короткая, но на первой странице «Тайме». Ведь застрелили ее на виду у нескольких свидетелей. Когда тело обнаружили, полиция уже разыскивала ее из-за сообщений о стрельбе прошлой ночью.

– О вас ни слова?

– Нет. Думаю, меня никто не узнал. В газете написано, что Мэри Хопсон отчаянно дралась с другой женщиной на улице возле своей мастерской. На этой женщине был парик, который остался на месте преступления. Цвет волос не упоминается. Написано, что ту женщину разыскивают для допроса. В газете говорится, что Мэри застрелили во время драки, но оружие не нашли. Обе женщины скрылись после выстрелов.

– А саквояж? – спросил я.

– О нем не сообщается, – сказала Адриана, – но вы все еще в новостях: в розыске за осквернение могил. – Адриана протянула мне маленькую коричневую бутылочку. – Вот, Чарли. Снова пришло время колдовать над волосами.

– Что это?

– Перекись водорода. Я собираюсь стать блондинкой, – сказала она, берясь за волосы.

– А вы когда-нибудь это делали? Потому что я – нет, – сказал я. В моей голове промелькнули страшные картины ее изуродованной внешности, которая привлечет всеобщее внимание.

– Мы раньше красили друг друга во Франции. Какое-то время это было в моде. Сама я никогда не была блондинкой, но много раз помогала другим. Сначала я слегка осветлюсь. Потом добавлю седые прядки. Мы будем выглядеть как пожилая чета.

– Я не выгляжу, таким уж старым, – запротестовал я.

Через час Адриана превратилась в грязноватую блондинку с весьма заметной сединой. Ее грим был интенсивным, но умелым и почти скрывал синяк. Опухоль немного спала, и порез начал зарубцовываться. Но пластырь все еще был на месте. И не оставалось сомнений: шрам останется.

Мы решили испытать нашу новую внешность, выйдя на ленч, и в два часа я наслаждался в ресторане супом, пока Адриана ела настоящую еду.

– Вероятнее всего, Мэри направлялась к дому Стэнтона в Хэме. Предположение, что она случайно там оказалась, – слишком большая натяжка. Мы знаем, что и Мэри, и Стэнтон как-то связаны с этим делом. Может, она даже с ним повидалась, а умерла уже после встречи. – Адриана нервно ерзала на стуле.

Я поразился тому, как по-иному она выглядит: молодое тело, пораненное лицо, седые волосы.

– Надо его проверить, – сказал я. – Мне бы существенно полегчало, знай я, где сейчас Стэнтон. Впрочем он вряд ли узнает нас, даже если и увидит.

– Но он смог бы узнать Фредди. Если Хопсон встретилась со Стэнтоном, он знает, что я участвую в поисках их группы. Он также знает, что в этом участвуете вы и может, сэр Артур. Более того, Стэнтон может подозревать, что Фредди знает столько же, сколько и все остальные. Я должна пойти домой, предупредить его и посвятить в ход событий.

– Это может оказаться опасным, Адриана. Может, лучше позвонить?

Она на секунду посмотрела на меня, ее лицо было бесстрастным и непроницаемым. Потом покачала головой:

– Конечно, я могла бы позвонить ему и поболтать. Но я убила человека, и он в опасности. И это моя вина, и ваша вина тоже, Чарльз. И я волнуюсь, я по-настоящему испугана и должна повидать мужа!

Под конец она злобно шептала сквозь сжатые зубы, а я чувствовал себя последним мерзавцем. Я сидел молча, пока она пила чай и успокаивалась. Засунув руку в карман позаимствованных брюк, я выложил на стол фунтовую банкноту Фредди.

– Давайте поедем и раздобудем ваше пальто и саквояж, который несла Мэри Хопсон, – тихо сказал я. – Нельзя допустить, чтобы их нашли. Потом позвоним Фредди и узнаем, в какое время вам лучше съездить домой.

Ближе к вечеру мы нашли пальто Адрианы в мусорном баке, куда она засунула его ночью. Забрав пальто и решив избавиться от него позже, мы решили отложить добывание саквояжа до ночи.

Так как информация о том, где находится Роберт Стэнтон, была совершенно необходима, мы поехали в Хэм и немного осмотрелись. Дом Стэнтона не выказывал никаких признаков присутствия хозяина. Свет в мастерской не горел. Мы нашли укромную улочку возле набережной у Теддингтон-лок и припарковали машину рядом с двумя другими. Со стороны мы напоминали пожилую пару, возвращающуюся домой от реки.

После десятиминутной прогулки мы попробовали открыть заднюю дверь мастерской Стэнтона и выяснили, что она заперта. Адриана дошла до передней двери, выяснила, что она тоже закрыта и внутри темно.

– И что теперь, Чарли? – спросила Адриана.

Я только пожал плечами и повернул назад к реке. Прогулочным шагом мы вернулись к машине. Через пятнадцать минут я замедлил ход, и Адриана вышла у пустого дома, в котором провела минувшую ночь. Когда она исчезла в тени за домом, я поехал дальше по улице в поисках места, где бы развернуться. Потом медленно вернулся назад к дому. Адриана вышла из тени, держа в руке кожаный чемоданчик, и несколько секунд спустя уже сидела в машине.

Затем мы остановились у телефонной будки, и Адриана позвонила Фредди. Она спросила, не замечал ли он в округе кого-нибудь подозрительного, и умоляла его сохранять бдительность. Не сообщая деталей, она сказала Фредди, что опасность возросла. После некоторого обсуждения они решили, что Адриана придет домой следующим утром, в воскресенье, когда прислуга будет в церкви.

Я позвонил Конан Дойлу и договорился встретиться е ним в его лондонском доме в то же время. Я быстро окончил разговор, отклонив все вопросы до личной встречи, но предупредил, чтобы он принимал меры предосторожности.

Мы вернулись в гостиницу, очень внимательно осмотрелись, не видит ли кто нас, потом вынесли чемодан из машины и поднялись по черной лестнице в номер.

Я поставил запятнанный кровью саквояж на тумбочку, и Адриана целую минуту разрезала толстую кожу своими маленькими ножницами.

Мы нашли деньги. Банкноты разного достоинства были связаны в пачки. Каждый из нас взял по одной и пересчитал.

– Пятьсот фунтов, – сказал я, закончив первую.

– То же самое, – сказала Адриана.

Она подошла к чемодану и вытащила еще несколько пачек, потом бросила их на кровать. Она проделала это еще три раза, пока я считал.

– Двадцать, – сказал я.

– А что это за белый материал прилип к уголкам на некоторых?

Я поднял одну пачку и внимательно осмотрел ее:

– Думаю, белила. Наверное, их хранили в стене. Наверное.

– На дне чемодана лежат еще какие-то бумаги, – сказала она, протягивая руку и вытаскивая их.

Это были облигации на предъявителя. Мы оба не произносили ни звука.

– Тут по меньшей мере на несколько сотен, – сказала наконец Адриана. – Если во всех пачках одинаковое количество денег, у нее с собой было десять тысяч фунтов. Держу пари, на такие деньги можно съездить и в Иерусалим.

– Больше моей зарплаты за восемь с половиной лет, – сказал я. – А ведь мне еще прилично платят. – Я видел, что Адриана что-то подсчитывает в уме.

– Только на проценты с этого можно вполне безбедно существовать, – через мгновение сказала она. – Что мы с ними сделаем, Чарли?

– Пока что я бы снова положил их в саквояж. Они могут оказаться уликой.

– А могут оказаться пропавшими деньгами Таунби.

– Частью их. Скорее всего так оно и есть.

– И насколько я понимаю, Чарли, они могут оказаться и вашими.

Она взглянула мне в глаза, и секунду мы смотрели друг на друга. Мы говорили о том, чтобы украсть, но вот только у кого?

Идеальный мыслитель, – заметил
он, – рассмотрев со всех сторон единичный факт, может проследить не
только всю цепь событий, результатом которых он является, но также и все
вытекающие из него последствия.

Пять апельсиновых зернышек^[24]

Когда я проснулся в воскресенье утром, Адриана уже ушла на встречу к Фредди. Но оставила записку, в которой было всего несколько слов: «Увидимся, когда вернусь. А». Одевшись, я вышел и позавтракал овсянкой. Я просмотрел газеты, но не нашел больше упоминаний о Мэри Хопсон.

Накануне я решил, что хочу проверить, не удастся ли как-нибудь отвлечь Конан Дойла от этого дела. Я надеялся, что смогу убедить его оставить расследование. Однако я беспокоился, что Стэнтон может представлять опасность и для него. Не было никаких сомнений, что сэр Артур не одобрил бы многое из того, что мы сделали. Теперь еще Адриана была в розыске и возникла эта куча денег.

Адриана – убийца, за которой охотится полиция. Говорить это Конан Дойлу я, разумеется, не стану, особенно после того, как он предупредил меня, чтобы я ее не впутывал. Я потратил еще немного времени на то чтобы обдумать, что я ему скажу – естественно, полуправду, и через два часа, в свою очередь оставив записку для Адрианы, поехал в его лондонскую квартиру.

К тому моменту я сочинил целую историю и по этому поводу чувствовал себя виноватым. Сэр Артур был хорошим и честным человеком. Но обман казался необходимым для защиты Адрианы, по крайней мере на настоящий момент. Пока я не придумал удовлетворительного объяснения, которое можно было бы предложить полиции относительно преследования Мэри Хопсон, не говоря уже об убийстве и побеге с места преступления. И хотя я хотел быть честным с сэром Артуром, я не мог позволить себе сказать правду.

Я ждал в той самой библиотеке, где все началось, когда вошел сэр Артур. Не успел я подняться и пожать ему руку, как он прошел прямо к письменному столу и сел без предварительного приветствия и без своей обычной приятной улыбки. И только когда он взглянул на меня, на его лице появилось удивление.

– Я бы вас никогда не узнал, мой мальчик. Что происходит, Чарльз? Все это дело превращается в кошмар! Два выстрела – не говоря уже о вскрытии могилы. Что вы делаете, во имя Господа?

– Да, сэр Артур, дело запутанное, – сказал я. – Но я думаю, оно почти закончилось. Возможно, совсем закончилось.

– Что случилось с этой Хопсон? В газетах писали, что ее застрелила другая женщина.

– Не знаю, – солгал я. – Думаю, произошла ссора внутри их группы.

Он посмотрел на меня, скептически подняв брови:

– А с чего бы такому случиться, Чарльз?

– Думаю, один из них каким-то образом узнал о местонахождении денег, которые принадлежали Гассману. Пока не знаю, выяснили ли это до или уже после его смерти.

Строго говоря, это уже было ложью. Это было возможно, даже вероятно, но не отвечало на его вопрос.

Он медленно покачал головой с выражением сомнения:

– А как все это связано со мной, Чарльз? Именно это я хотел, чтобы вы узнали. Но все, что нам удалось сделать, – это лишь умножить количество вопросов.

– Это тоже может иметь отношение к деньгам. Возможно, Мэри Хопсон должна была повлиять на Хелен Уикем, если бы встретилась с ней. Вы были тем человеком, который мог это устроить, а вас они могли заинтересовать этим делом, связав его со спиритизмом.

– Хотите сказать, Мэри должна была загипнотизировать Хелен?

– Возможно.

– Но все-таки начнем с того, – нетерпеливо сказал он, – откуда они узнали об отце? О нашей ссоре? Об альбоме?

Я вспомнил о том, что два дня назад нашел тот самый рисунок, и подумал, не стоит ли упомянуть о нем. Но решил этого не делать, в надежде все-таки усыпить интерес сэра Артура. И я все еще не знал, как вставить в свой рассказ дневники.

– Уверен, у них был доступ к подробным записям, сделанным доктором Гассманом, – возможно, к пропавшим дневникам, о которых нам рассказала Алиса Таппер. Таким образом они выяснили, о чем написать вам.

Он помолчал и обдумал эту мысль.

– А вы видели эти записи? – спросил он.

Я ответил не сразу:

– Только некоторые бумаги.

Он положил руку на лоб и откинул голову, словно представляя всю картину.

– Итак, возникла еще одна женщина, та, которая подралась с Мэри Хопсон. Но ее не было в списке. Что вы знаете о ней?

Перед очередной ложью я даже запнулся:

– Ровным счетом ничего. Она для меня совершенная загадка. Я думал, что с этим связан только Роберт Стэнтон. Я подозреваю, что вовлечены еще один или два человека, но они пациенты «Мортон Грейвз». Возможно, если бы мы узнали, кто эта женщина, это многое прояснило бы, но у меня нет идей.

Он секунду озадаченно смотрел на меня.

Итак, просто свара из-за денег? – спросил он. ~ Вы так думаете?

– Пока никаких сверхъестественных явлений я не обнаружил, – сказал я.

– Но ведь вы вскрыли могилу Гассмана, – сказал он, указывая на газету на столе, – По нашему соглашению.

– Конечно. Я искал доказательств того, что он не умер, но я ошибался. Гассман мертв.

– Но вы ведь что-то взяли из могилы? – Он подозрительно посмотрел на меня. – Об этом писали в статье.

– Да, но это оказалось ерундой, – снова солгал я. – Просто брусок дерева, положенный для того, чтобы устроить тело. Это обычная практика. Один из гробокопателей так и сказал.

– А когда вы брали сверток, что вы ожидали обнаружить? – Он внимательно смотрел на меня.

– Не знаю. Он лежал в гробу и мог быть чем угодно. Может, там нашлась бы часть его пропавших денег. Я не хотел смотреть прямо на кладбище. Как я и говорил, находка не представила никакой ценности.

– Итак, вы не обнаружили никакой связи между доктором Гассманом и письмом? – спросил он.

– Нет, кроме того, что информация из каких-то записей Гассмана скорее всего и натолкнула их на мысль о том, как они могут заручиться вашей помощью. И никакой сверхъестественной связи. – Я должен был его в этом убедить. – Как я уже однажды указывал, сэр Артур, вы попали в газеты до войны, стараясь освободить невиновного.

– Продолжайте.

– Это было после смерти Гассмана, но эти люди должны были об этом знать. И вы устроили камланию по сохранению жизни Роджера Кейсмента на основании его невменяемости.

– Да, в тысяча девятьсот шестнадцатом году. Это вызвало большую шумиху.

– И то же после смерти Гассмана, – сказал я. – А потом, около года назад, вы заговорили об использовании физики в раскрытии преступлений в своей статье в «Стрэнд».

– Ах да. «Проливая новый свет на старые преступления». Я там еще упоминал случай Агаты Кристи. И снова много шума.

– Думаю, что некие люди получили в свое распоряжение дневник Гассмана. Возможно, они изучили всю его карьеру и нашли то, что им было нужно. А ваша собственная история могла убедить их в том, что этот случай вас привлечет и вы сделаете то, о чем вас попросят.

– Итак, я им был нужен для огласки.

– Как раз наоборот. Я сомневаюсь, что ваше имя когда-нибудь выплывет наружу.

Он смотрел мне в глаза несколько секунд. Потом покачал головой и мрачно сказал:

– Мне неприятно вам это говорить, мой мальчик, но, я думаю, вы утаиваете от меня правду, если не сказать хуже.

Я начал было возражать, но он жестом прервал меня и продолжил сам:

– Прошу вас. Я знаю, что вы не разделяете моих взглядов на спиритизм, но не позволяйте этому предубеждению привести вас к заключению, что я выжил из ума. Во-первых, я думаю, что вы пытаетесь выгородить миссис Уоллес, поскольку именно она, без сомнения, и есть та женщина, которая застрелила Мэри Хопсон, а вы втянули ее в эту неприятную ситуацию.

Он замолчал, ожидая возражений с моей стороны, но я просто смотрел прямо перед собой, чувствуя, что краснею.

Он продолжал:

– Во-вторых, вы, очевидно, знаете много больше, чем сказали. Вероятно, то, что вы достали из гроба, гораздо важнее, чем вы изобразили. Я полагаю, что это был дневник Гассмана. Без сомнения, Алиса Таппер положила его туда Я был в этом уверен с тех пор, как мы с ней поговорили.

Я пристыженно кивнул и промолчал.

– Как я понимаю, вы с Адрианой сейчас находитесь в весьма затруднительном положении, и я, безусловно, в большой степени ответствен за это. Так почему же вы не позволяете мне помочь вам, Чарльз? Вы думаете, что вы с Адрианой все еще в опасности?

Я глубоко вздохнул и честно ответил:

– Да, пока поблизости Роберт Стэнтон. Адриана тоже загримировалась. Но сейчас она находится у себя дома с Фредди.

– Вчера, как только я прочитал новости, я тотчас же подумал, что это она застрелила Мэри Хопсон.

Я отбросил притворство:

– Как вы сказали, ей весьма плохо из-за положения, в которое я ее поставил. На настоящий момент мы оба в бегах. И продолжим скрываться, пока не найдем способ прояснить ситуацию.

– Значит, одна комната на двоих? – спросил он, поднимая брови и слегка отклоняя голову.

– Это тоже часть маскарада. У нас большая комната и две кровати. Пока что нас никто не обнаружил. Я надеюсь, мы оба скоро сможем отправиться домой, – снова солгал я.

– А как все это воспринимает Фредди? – Вопрос был об отношении мистера Уоллеса к совместному со мной проживанию миссис Уоллес, но я решил понять его как вопрос о ее безопасности.

– Конечно, он переживает: какой ужас, что она участвует в таком деле! Она-то думала, что это будет развлечение, игра в шпионов. Я должен был дважды подумать, прежде чем допускать ее до дела. – Я виновато посмотрел на Дойла. – Вы были правы. Сегодня утром Адриана пошла домой, чтобы рассказать Уоллесу, что произошло. Очевидно, для них обоих это будет не слишком приятно.

– Что ж, как и для вас, мой мальчик. Я никогда не прощу себе, что в вас стреляли. Но с Адрианой все в порядке?

– Сравнительно небольшие повреждения, – буднично сказал я.

– Повреждения?

– Да. Мэри Хопсон напала на нее: сбила ее с ног, ударив саквояжем, а потом попыталась задушить. Тогда-то Адриане и пришлось в нее выстрелить.

– Боже мой! Надеюсь, никаких серьезных травм?

– Останется небольшой шрам. А вообще ничего серьезного. Она напугана ситуацией, в том числе вероятностью предъявления обвинения в непреднамеренном убийстве.

– И отсюда ваше решение убрать меня с дороги при помощи только что рассказанной истории. Я вас понимаю. Итак, что же на самом деле было в могиле, Чарльз?

Пытаться обмануть его было не только бесполезным, но и неправильным. Я вернулся к беседе с Алисой Таппер и не спеша рассказал ему обо всем, включая найденные деньги.

– Проясните мне ту часть, которая связана с гипнозом, Чарльз. Вы думаете, что все они – объекты этого глубинного гипноза? Кстати, какой термин употреблял Гассман?

– Он называл это субгностической одержимостью.

– То есть одержимостью, о которой сам объект ничего не знает, – что-то в этом роде?

– Это означало буквальное обладание их телами, – сказал я. Наконец я засунул руку в карман, достал вырванную страницу из альбома его отца и протянул ее ему.

– Поразительно! – воскликнул он, когда я закончил. – И через двенадцать лет эти самые его гипнотические пациенты, а также несколько других все еще сотрудничают друг с другом? Вы думаете, это имеет отношение к деньгам Гассмана? Все дело в психике, Чарльз. Между ними должна быть некая психическая связь. Я в этом уверен. – Он замолчал и посмотрел на меня. – Что вы намереваетесь предпринять, Чарльз? Что дальше?

– Не знаю. Зависит от того, что мы узнаем о Стэнтоне. Если он – центр заговора, как я начинаю думать нужно найти доказательства, которые отправят Стэнтона в тюрьму. Потом, полагаю, все мы будем в безопасности если только нет какой-нибудь другой угрозы, о которой мы пока ничего не знаем.

– Думаете, в этом участвует кто-то еще, помимо Роберта Стэнтона и тех, кто сидит в «Мортон Грейвз»? £ спросил он.

– Надеюсь, что все, помимо него, в данный момент находятся в лечебнице. Уверен далее, что по крайней мере один из тамошних пациентов, кроме Лизы, в этом замешан: это человек по имени Томми Моррелл. Похоже, позавчера Адриана стала свидетелем его встречи с Мэри Хопсон. Но пока они в «Мортон Грейвз», за ними можно последить. Возможно, найдется способ удерживать их там постоянно. Я не могу не признаться вам, сэр Артур: я рад, что в этом деле нет никаких призраков. И без этого подобралась малоприятная компания.

– Тут вы правы, Чарльз. Но должен сказать, что никогда еще не встречал враждебно настроенных духов. Если., бы все это оказалось спиритическим контактом с доктором Гассманом, мы бы не подвергались опасности, – с уверенностью сказал он, открывая ящик стола.

Он выписал на мое имя чек на сто фунтов, чтобы «покрыть текущие расходы», как он выразился.

– Давайте встретимся сегодня вчетвером. Я хочу обсудить все с Адрианой – и с Фредди. Нам предстоит принять несколько серьезных решений, Чарльз. Четыре головы лучше, чем две. На южной стороне Ричмонд-парка неподалеку от ворот Робин-Гуд-гейт есть паб. Как он называется?

– Тот, что на Кингстон-вейл рядом с колледжем?

– Именно. Приведите туда Фредди и Адриану в три часа на встречу со мной. Я хочу сам осмотреть окрестности и сориентироваться в тех местах, что вы описали, – и сделать это до встречи с вами.

Когда я вернулся, Адриана ждала меня в номере, сидя в нашем единственном удобном кресле в читая газету.

– И как сэр Артур, Чарли? Он был разочарован тем, что вы так и не увидели привидение?

– Думаю, да, но он полон решимости ввязаться в это дело. А как Фредди? – спросил я.

Она пожала плечами, подошла к окну и выглянула на улицу.

– Я видала его и в лучшем настроении. Прежде всего, он был в ужасе от моего лица. Он хочет, чтобы я вернулась домой, ему не нравится моя прическа, и он хочет обсуждать то, что я пока не готова обсуждать, – Повернувшись ко мне, она помедлила секунду и сказала: – Он уверен, что у нас будет роман.

Я вспомнил наш с Фредди разговор в больничной палате.

– А что вы об этом думаете?

Она немного подумала и сказала усталым голосом:

– Не знаю. Но кажется, Фредди в какой-то степени успокоился. Он говорит, что вы мне подходите. Я думаю, он переживает, что со временем я захочу прервать наш брак, но я уверила его в обратном.

У меня не было прав возражать, и я сменил тему:

– Вы рассказали ему о Мэри Хопсон?

– Конечно. Это же угрожает и ему. Кроме того, главный инспектор Уиллис уже заходил к Фредди – искал меня. Фредди и сам все понял до моего прихода.

– Вопрос в том, – сказал я, – что понял Уиллис.

– Фредди не разобрал. Кажется, главный инспектор не верит в то, что я путешествую одна и что со мной нельзя связаться. Кажется, он также не верит в то, что Фредди не получал никаких известий от вас. Уиллис поставил себя в неловкое положение. Нельзя называть лжецом члена парламента, особенно если тот богат и отличился на войне. Но тем не менее он почти дошел до этого.

– Что, по мнению Фредди, нам делать?

– Он полагает, надо немного выждать и решить, что делать, если вообще что-то делать. А что сэр Артур? Вы не... – Она посмотрела на меня широко открытыми глазами.

– Не сказал сэру Артуру? – прервал я. – Мне не пришлось говорить ему – он сам мне все рассказал. А я рассказал ему о деньгах в чемодане. Он хочет попозже встретиться с нами и с Фредди.

– Да, не скажешь, что никто ничего не знает, – вздрогнув, сказала Адриана. Потом подошла ко мне и прижалась к моей груди, чтобы я смог обнять ее. Мы долго стояли молча, пока она тихо плакала. Потом она залезла мне в карман, вытащила платок и вытерла глаза. Она отклонилась от меня, посмотрела мне в лицо и слегка улыбнулась. – Нам надо еще кое-что обдумать, Чарли. Полагаю, вам следует оставить сионистскую тему.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, отпуская ее. Она подошла к кровати и устроилась на краешке.

– Я спросила у Фредди о еврейских поселениях в Палестине, которые до войны финансировал барон Ротшильд. Он спросил, почему меня это интересует, и я сказала, что мы решили, что Гассман мог быть связан с сионистским движением, потому что собирался в Иерусалим перед смертью. Фредди спросил, с чего мы это взяли, и я рассказала ему о строчке из его дневника – о die Reise nach Jerusalem. Он спросил, не знаете ли вы такую детскую игру.

– Какую еще детскую игру, Адриана? – Мне казалось, что они с Фредди полностью сбились с темы.

– «Die Reise nach Jerusalem» – так называется немецкая детская игра. Фредди говорит, что это то же самое, что и «музыкальные стулья». Он удивился, что вы не знали, вы ведь всю жизнь говорите по-немецки, а он изучал язык только в детстве в школе здесь, в Англии.

– Когда я был ребенком, единственный знакомый мне человек, который говорил по-немецки, был мой отец. Я никогда не играл с немецкими детьми и не знаю, в какие игры они играют, – сказал я.

Адриана вытащила один из дневников и принялась пролистывать в поисках последней записи.

– В общем, Фредди говорит, что в дневнике употреблена не та синтаксическая конструкция, какую вы ожидали, потому что она предполагает не глагол, а существительное, как вы и сказали, – игра.

– Музыкальные стулья? Это когда дети ходят по кругу? – Я взял дневник и перечитал запись. – Не понимаю, что мог иметь в виду Гассман. Он уж явно не планировал играть в детские игры.

Адриана задумчиво кивнула:

– Верно. Возможно, в планировании путешествия больше смысла, как вы и предполагали. Но все равно Фредди сказал, что вы должны знать об этой игре.

Я сел на другой край кровати и посмотрел на нее:

– Хотите знать, о чем я думаю?

– Я не хочу говорить о нас с вами. От разговоров же ничего не улучшится, да? – Она смотрела на меня с каким-то испуганным выражением.

– Я думал о деньгах, – сказал я с извинением, качая головой.

– Ах, о деньгах, – задумчиво сказала она. – Да, Чарли, это действительно приличная сумма.

Я думал не об этих деньгах. Я думал о тех, что остались.

– Остались от чего? От денег Таунби? – спросила Адриана.

– У нас есть имена четырех человек, которые определенно связаны с тайной Гассмана и Таунби. Это Хелен Уикем, Мэри Хопсон; Роберт Стэнтон и Лиза Анатоль. Сумма, которую несла Мэри Хопсон, как раз составляет четверть пропавшего. Что, если это была ее доля? Что, если каждый из них получил равную часть после того как Таунби ликвидировал состояние? Почему это произошло, я не могу себе представить. Но это бы объяснило, отчего эта компания держится вместе. Деньги могут служить прочными узами.

– Да, тогда у каждого должна быть доля. Но мне кажется, Чарли, что пропавшие деньги должны беспокоить нас в последнюю очередь.

– Но у Уикем нет ее доли, – упорствовал я.

– Очевидно. Что, по-вашему, случилось с ее долей, если она у нее была? Может, именно поэтому они так хотели добраться до нее – чтобы узнать, где деньги? Это может иметь отношение к нашей проблеме.

– Но они ведь не узнали! Готов поспорить. А теперь подумайте насчет Мэри Хопсон. Она вышла из мастерской с деньгами. Держу пари, если у Хелен была доля, они выясняли, где она. – Потом я вспомнил: – Она жила в Сент-Маргаретс. Где это?

– К северу от Хэма, – ответила Адриана.

– А если у Стэнтона имеется доля, она в его мастерской, возможно в сейфе, – добавил я.

– И у Лизы могли быть деньги. Может, вы и правы, но разве мы должны об этом думать, Чарли?

Насколько нам известно, Стэнтон на свободе. Возможно, он готовится бежать, равно как и Хопсон. Нам надо об этом подумать. Полагаю, стоит отправиться туда, где мы сможем за ним последить. Нам все равно там встречаться с сэром Артуром. Пора звонить Фредди.

Я вышел, чтобы позвонить, но в доме Уоллесов трубку не взяли. Мы могли честно сказать Конан Дойлу, что пытались, но безуспешно.

Мы тотчас отправились в Западный Лондон, но, когда час спустя проехали на «остине» Адрианы мимо мастерской, стало ясно, что Стэнтона нет. На окне висела излюбленная хозяином табличка.

– И что теперь, Чарли? – спросила Адриана, пока мы проезжали мимо мастерской. – Не думаю, что сейчас подходящее время искать деньги.

Я засмеялся:

– Давайте поедем и выпьем чаю с сэром Артуром.

Паб находился восточнее Кингстонского университета. Нам повезло, и мы заняли кабинку сразу после того, как вошли в переполненное помещение, но скорость обслуживания не выдерживала никакой критики. Зато Конан Дойл прибыл точно в срок. Мы извинились, что Фредди не смог прийти, но сэр Артур промолчал.

Было слишком шумно, чтобы беседовать спокойно, поэтому, дожидаясь, пока нас обслужат, мы углубились в созерцание милейшего беспорядка царившего в помещении. За столиком посредине зала сидели шестеро довольно буйных студентов. Несколько пинт были уже осушены, еще несколько появились как из-под земли. Они заказали сандвичи и выражали свое недовольство тем, что те еще не прибыли. К этой и без того шумной компании прибавился еще один молодой человек, очевидно всеобщий любимец. Его пригласили присоединиться к торжествам, но стула не оказалось. Один из компании предложил свой собственный, сказав, что найдет себе другой и принесет.

Но великодушный парень не сумел найти стул. В помещении их не осталось. Он пожаловался девушке за стойкой, которая заверила его, что эта проблема представляется ей чрезвычайно важной. Не добившись больше ничего, он вернулся к столу и попытался вернуть свои стул, но новый товарищ на это не соглашался. Этот последний не только занял стул, но и прикончил пинту своего благодетеля. Из-за их возмущенных криков стало невыносимо шумно. Адриана наклонилась ко мне и, возвысив голос, чтобы перекричать общий гам, напомнила мне, что и я когда-то был молод.

Наконец один юноша довольно хрупкого сложения предложил разделить свой стул с обиженным, и они уселись на него вдвоем. Но поскольку лишенный стула отнюдь не обладал хрупким телосложением, вскоре оба не выдержали. Тогда один из компании предложил, что лучше бы на один стул сесть самым худым. Это ненадолго решило вопрос. Потом они попытались сидеть друг у друга на коленях. Но это вызвало слишком много непристойных комментариев со стороны сидевших за соседними столиками. Поэтому они продолжали перемещаться по стульям и шуметь.

Мне уже начало нравиться это представление, когда нам принесли сандвичи и вторую порцию выпивки, как вдруг Адриана наклонилась ко мне и похлопала по руке, чтобы привлечь мое внимание:

– Die Reise nach Jerusalem, Чарли. Видите?

– Что такое? – переспросил сэр Артур сквозь шум.

– Die Reise nach Jerusalem, – повторила Адриана.

– Ах да, игра, – кивнул Конан Дойл в сторону буйного стола. – Настоящие «музыкальные стулья».

Ах, сколько зла на свете, и хуже всего, когда
злые дела совершает умный человек!

Пестрая лента^[25]

– Я вижу игру, Адриана, но от музыки я не в восторге.

– Всегда найдется лишний человек. Но он никогда не уходит насовсем, потому что каждый раз кому-то приходится уступать ему место.

– Без всякого удовольствия, – сказал сэр Артур.

– Разве вы не видите, – сказала она, – хотят они того или нет, всегда есть один лишний. Вот что он имел в виду.

– Кто имел в виду, Адриана? – спросил сэр Артур.

– Гассман, – сказала она. – Он собирался это сделать. Как он говорил? Настало время...

Тут меня поразил смысл ее слов, и я умолк. По телу пробежала дрожь, словно в жарко натопленный паб вдруг ворвался январский холод.

– «Jetzt ist es Zeit für...» «Настало время для...» «die Reise nach Jerusalem»... «музыкальных стульев».

– Когда это он говорил? – спросил Дойл. – Он упоминал в дневнике «музыкальные стулья»?

– «Die Reise nach Jerusalem». Да, в конце дневника. А откуда вы знаете эту немецкую фразу, сэр Артур? _ спросил я, чувствуя некоторое смущение оттого, что всем она известна, кроме меня.

– Популярная детская игра. Думаю, каждый, кто хоть немного изучал немецкий в школе, о ней слышал. Такое ощущение, что Гассман собирался перемещаться от одного пациента к другому. – Он помолчал и вдруг ударил своим мясистым кулаком по столу. – Вот что! Он мог перемещаться в любого из них!

– А что он говорил до этого? – спросила Адриана. – Жаловался на здоровье и на свою неизбежную смерть. И что же он научился делать?

– Боже мой! Он научился проникать в них – в Хелен Уикем, Мэри Хопсон, Уильяма Таунби и Томми Моррелла. На все более длительные периоды времени, – ответил я.

– И находиться при этом на максимальном расстоянии, – добавила Адриана с возрастающим возбуждением.

– Вдобавок очень быстро. Но это уже слишком, – сказал я, бросая взгляд на соседнюю группу из семи человек на шести стульях.

– Почти тринадцать лет, – тихо сказала Адриана, словно все в комнате ее слушали. – Он был тем самым лишним человеком тринадцать лет, используя при этом... четверых пациентов.

– Это... Неужели это возможно?! – вскричал я.

Артур перебил:

– По крайней мере эта гипотеза выглядит вполне разумной по сравнению с предположением, что существует организованная группа людей, не связанная напрямую с «Мортон Грейвз». Есть только Гассман – лишний, переходящий из одного в другого в пределах группы из четырех человек.

Я помолчал и ответил:

– Не четырех. Анализ письма привел нас к Уикем, Хопсон, Стэнтону и Анатоль, но есть еще Таунби и Томми Моррелл – уже шестеро. – Мы все снова посмотрели на столик для шестерых, где сидели семеро. – Но это безумие, Адриана, это невозможно. Кроме того, что это вообще невозможно, как бы он управился со столькими жизнями?

– Вспомните раввина, Чарли.

– Медведь может заговорить, – сказал я.

– Может, и не совсем так, – сказала она. – Может, они не все вовлечены...

– Вы снова забыли обо мне, – прервал сэр Артур. – Какой раввин? Какой медведь? Вы ведь говорите о духе? О Гассмане, существующем в форме духа.

– Не совсем, – ответила Адриана. – Гассман может быть все еще жив в телах своих пациентов, о которых вам рассказал Чарльз.

Сэр Артур медленно кивнул.

– Да, – сказал он. – «Музыкальные стулья». Полагаете, речь идет только об этих шести пациентах?

– Может, есть еще несколько человек, но спиритизм тут ни при чем. Больше похоже на то, что он жив, но только вне собственного тела, – сказал я.

– Так тело Гассмана мертво, Чарльз? – спросил Конан Дойл.

– Да, определенно.

– Так что же вам непонятно в духовном бытии? Именно это мы и подразумеваем под понятием духа в загробном мире, по ту сторону. Вы думаете, Гассман открыл особый способ быть духом? Ни один спиритист не будет с вами спорить. Полагаю, я видел других духов, которые нашли другие способы. Вы оба верите в то, что этот Гассман жив в качестве нетленного духа, в то время как тело его мертво.

– Он проделывал это и при жизни, – сказал я. – Это не одно и то же. Он занимался этим до того, как умер.

– Но Гассман же умер, Чарльз? – повторил он, подняв брови.

Как только я смирился с мыслью, что Гассман таким образом мог продолжать жить дальше, мне в голову пришли интересные идеи.

– Думаю, сначала он планировал использовать одного из них, – сказал я. – Таунби был лучшим. Гассман сделал несколько записей по этому поводу.

– И Таунби в какой-то степени стал Гассманом – сказала Адриана.

– Почти во всем! Гассман оставил Таунби большую часть своих денег и отправил его в медицинскую школу то есть сам вернулся в медицинскую школу в теле Таунби, – добавил я.

– Где молодой Таунби прекрасно успевал. И это неудивительно, ведь его ум практиковал медицину уже несколько десятилетии, – сказал сэр Артур.

Он говорил так громко, что к нему стали поворачиваться от соседних столиков. Конан Дойл торжествовал. Я понизил голос:

– Если только мы не идем по неверному пути.

– Не идем, Чарльз, – тихо сказала Адриана. – Все именно так. Если Таунби был одержим, то по крайней мере первые несколько лет он должен был быть единственным, в кого переселялся Гассман. Это ведь Таунби уехал из Лондона и долгое время отсутствовал. Остальные и не думали уезжать.

– А когда вернулся, заплатил больнице за возможность продолжать исследования на своих прежних пациентах, – сказал я.

– И Таунби обналичил наследство Гассмана, поскольку деньги легче перевозить, – добавил сэр Артур. – Он не мог знать, когда ему понадобится быстро уехать. Гассман не знал. Гассман все продал, чтобы иметь доступ к состоянию независимо от того, чье тело он будет занимать.

– И под видом Таунби он готовил новых пациентов для... Как это Гассман называл? – спросила Адриана.

– Субгностической одержимости. Именно это он и имел в виду, – сказал я. – Находясь в них, Гассман полностью владеет их телом, а их собственное сознание совершенно подавлено. В его дневнике написано, что у пациентов отсутствует и сознание, и память, пока они находятся под его контролем.

– Но потом что-то не заладилось с Таунби, – размышляла Адриана.

– И что-то явно не заладилось с Хелен Уикем, – добавил я. – В его системе были недостатки, и серьезные, если предположить, что он поступал именно так.

– Недостатки никуда не делись. Как вы говорили минуту назад, Гассман пытается управлять слишком многими жизнями. – Артур схватился за край стола, словно только это могло удержать его от того, чтобы запрыгать от удовольствия.

– Подождите-ка минутку, – тихо сказал я. – Мы зашли слишком далеко, пытаясь сложить вместе слишком много фактов и догадок, размышляя о передвижениях мертвого человека. Это звучит более чем безумно. Вырисовывается ли какая-то цельная картина?

– Начнем с письма, – сказала Адриана. – Он... они... кто-то хотел, чтобы любой из троих повидал Хелен Уикем. Похоже, что Гассман не может находиться в нескольких людях одновременно, следовательно, в то время он был именно в Хелен Уикем, – сказала Адриана. – По-другому и быть не может. Он был в Уикем, находившейся в камере смертников, и у него оставалось совсем мало времени.

Я помолчал и заметил:

– Именно. Ведь в письме просили привести туда любого. Каждый мог стать объектом, а Хелен была хозяином.

– А хозяин был в ловушке, – сказал сэр Артур. – Гассмана собирались повесить. – Он немного подумал. – Хелен Уикем убила женщину, или же это сделал Гассман, так сказать находясь в теле Хелен. Он находился в теле Уикем, когда ее арестовали. И не мог выбраться.

– А может, его и повесили? – тихо сказал я. – Я совершенно уверен, что Мэри вышла оттуда той же женщиной, что и вошла.

– Разумеется.

– Еще более я уверен в том, что Хелен Уикем была просто напуганной женщиной, которая не знала, что с ней происходит. Если судить по первому впечатлению.

Адриана задумалась, а потом перебила:

– Значит, к тому времени он уже как-то успел выбраться.

– Зачем же тогда писать письмо? – спросил я.

Ответил Конан Дойл:

– А что, если он написал письмо до того, как нашел выход? Наверняка он написал его заранее. Потом Гассман нашел другой выход, и к тому времени, как вы пришли, его там уже не было. С кем Хелен могла регулярно видеться, Чарльз? – спросил он.

Я глубоко вздохнул:

– Я снова скажу, что мы идем по пути, который сами же придумали.

– Дайте другое объяснение, Чарли. Мы слушаем, – подсказала Адриана.

Я не смог придумать ничего более правдоподобного:

– Меня вполне устраивает этот. Давайте предположим, что Гассман выбрался при помощи тюремщика или кого-то еще. К Хелен Уикем регулярно приходил священник. Я это знаю со слов охранника. Надо расспросить его подробнее, – сказал я. – Итак, мы предполагаем, что Гассман выбрался из Хелен Уикем до того, как ее повесили, оставив ее умирать за то, что совершил он.

Адриана ответила:

– Может, и за то, что сделала она. Мы наверняка не знаем, но ее тело он освободить не мог. Поэтому сбежал, так сказать. Но как?

– Священник, – сказал сэр Артур. – Мои горничные видели, что письмо принес человек в черном платье и мужских ботинках. Допустим, он принес его по просьбе Хелен Уикем. Если в этом мы правы, то письмо написала она, а значит, Гассман в то время находил в ней.

– Но если Гассман заставил священника доставить письмо, он мог и еще сильнее подчинить его, – сказала Адриана.

– И ввергнуть в состояние субгностической одержимости. – Я подумал, прикидывая в уме. – Письмо было доставлено сэру Артуру в четверг, десятого января. Оно было написано на листе из газеты за девятое. Я попал в Холлоуэй во вторник, семнадцатого. Смотрительница сказала мне, что накануне Хелен вела себя как безумная. Это был понедельник, шестнадцатое. Именно тогда Гассман, возможно, оставил Хелен и перешел в священника, который к ней приходил. А после этого он мог отправиться восвояси. Деньги у него были. Гассман мог пойти куда угодно, как только выбрался на свободу в теле священника.

– Нет, это было бы слишком рискованно, – возразила Адриана. – Вспомните, с этими... объектами случались неприятности. Он предпочитает проверенных пациентов и должен иметь под рукой нескольких. Давайте предположим, что пациенты живут в Лондоне.

– То есть вокруг Ричмонд-парка! – добавил Конан Дойл. – Посмотрите-ка на имена в списке и адреса. И на местоположение больницы «Мортон Грейвз». Все это вокруг Ричмонд-парка.

– Даже могила Гассмана находится на краю парка, – пробормотала Адриана.

– Я совершенно уверен, что виденное мной тело не является объектом, – сказал я. – Сама мысль об эксперименте была вызвана желанием оставить это тело, пока оно не умерло.

– Но медведь может заговорить, Чарли.

– Только не этот медведь, – сказал я. – Но кое-что относительно объектов мы упускаем из виду.

– Что именно?

– Ему не обязательно быть в них, чтобы использовать. Вспомните: он мог посылать их выполнять свои задания. Они могли быть загипнотизированы, не будучи при этом одержимы.

– Но при этом пациенты ведь не могли разговаривать, – сказал сэр Артур.

– По крайней мере на момент окончания дневника. Гассман не мог заставить их говорить, когда они находились в субгностическом трансе, – согласился я.

– Значит, когда мы говорили с ними, – сказала Адриана, – возможны два варианта: либо объект не находился в трансе, либо...

– Либо мы говорили с самим Гассманом! – перебил ее я. – Вот почему Роберт Стэнтон показался двумя разными людьми, когда я дважды за один день разговаривал с ним. Один раз он был Гассманом.

– Успокойтесь, Чарли. В который раз, по-вашему?

– Когда он знал все о лодках, он был Стэнтоном. Но во второй раз, когда я говорил с ним, он был Гассманом. Лодки его не интересовали, но он явно заинтересовался именами, которые я назвал. Возможно, именно тогда он и понял, что мы за ним следим.

– Возможно, – перебил сэр Артур. – Или когда вы пошли в «Мортон Грейвз». Там может быть много объектов, и Гассман мог находиться в любом из них. Возможно, у нас несколько опасных врагов, Чарльз.

– Но дневник указывает, что подобный тип личности встречается редко. По крайней мере двое из них мертвы, а Лизу отослали в «Мортон Грейвз». Однако Стэнтон все еще на свободе. Если мы правы в наших рассуждениях, ресурс объектов Гассмана существенно истощился.

– И он снова может оказаться в ловушке, – добавила Адриана и вдруг резко выпрямилась. – Боже мой! – Ее голос упал до театрального шепота, – Держу пари, я застрелила его!

Я задумался над этим и решил, что скорее всего Адриана права. Наверняка Гассман узнал фразу из собственного дневника. Более того, он узнал Адриану в лицо, если учесть, что именно он был в Лизе Анатоль, когда та стреляла в меня.

– И именно он стрелял в меня, – с уверенностью произнес я.

– Потому что она – эта женщина – произнесла ваше имя, – сказала Адриана.

– Итак, Гассман, возможно, мертв вместе с Мэри Хопсон, – сказал Артур. – И мы напрасно опасаемся Стэнтона.

– Или же, если она успела добраться до Стэнтона, – сказала Адриана, – теперь он стал Гассманом. И в таком случае нам надо поймать его.

Артур сидел молча, поджав губы. Наконец он сказал:

– Если Гассману в теле Хопсон удалось добраться до Стэнтона, мы все в опасности. Он, естественно, знает, что я имею к этому отношение, и может подозревать мою жену. И, кстати, Фредди. Но мы, разумеется, не можем обратиться в полицию. Хотя бы потому, что есть небольшое обстоятельство в виде убийства Мэри Хопсон.

– Об этом не может быть и речи, – согласился я.

– Я, скорее всего, окажусь в тюрьме, – добавила Адриана. – Фредди отстранят от дел, а Чарли уволят и арестуют за осквернение могилы.

Все, что она сказала, было совершенной правдой, независимо от того, верны ли были наши остальные предположения. Мэри Хопсон действительно умерла от руки Адрианы, и я действительно осквернил могилу. В наших руках был чемодан с деньгами, которые нам не принадлежали. Добавьте к этому целый ряд более мелких наших правонарушений. Мы явно не могли себе позволить кому-нибудь об этом рассказать. Вопрос состоял в том, что делать.

– Надеюсь, Гассман все-таки умер, – сказал я. – Иные перспективы меня не слишком устраивают.

– Ну, Чарли, он не знает, где мы и как сейчас выглядим. Если он жив – если он вообще был жив так, как мы предполагаем, – мы должны это выяснить, – Адриана помолчала и нервно оглядела комнату. – Хотела бы я знать, где прячется Стэнтон.

– Мне неприятно признавать, но раз Стэнтон скрывается, то велики шансы, что Гассман в нем. Он умен и знает, что мы за ним охотимся. Мы понятия не имеем о том, какими возможностями обладает Гассман. Возможно, у него есть и другие объекты в лечебнице, он может быть...

– Кем угодно, – сказала Адриана. – Любой незнакомец, мужчина или женщина, может им оказаться. Как мы его найдем в подобных обстоятельствах?

Я подумал над ее словами. Хотела того Адриана или нет, она придала моим мыслям другое направление.

– Вы правы на этот счет. Если он жив, его необходимо найти, – сказал я.

– Вы ведь понимаете, Чарльз, что, если бы нас услышал сейчас любой здравомыслящий человек, нас бы самих немедленно отправили в психиатрическую лечебницу? – спросил сэр Артур и добавил: – Но вы совершенно правы: нам самим надо стать охотниками. Вы оба говорите все больше как спиритисты.

Мы с Адрианой проигнорировали это замечание.

– Я понимаю, что вы имеете в виду, когда говорите, что нас сочтут сумасшедшими, – сказал я. – Единственное утешение, которое приходит мне на ум, – это то, что мы все думаем, а не кто-то один из нас. Если бы я говорил нечто подобное в одиночестве, я бы точно решил, что сошел с ума. Итак, начинаем охоту на Гассмана?

– Давайте прикинем, что нам о нем известно, – сказал Конан Дойл. – Если он еще жив, то наверняка пытается бежать. Мы знаем это из-за Мэри Хопсон и ее чемодана с одеждой и деньгами. Это был Гассман, и он пытался скрыться, по крайней мере на какое-то время.

– Можно надеяться на то, что в настоящий момент Гассман заперт или в Стэнтоне, или в больнице «Мортон Грейвз», – сказал сэр Артур.

– А в самой «Мортон Грейвз», как мы знаем, для него существуют три кандидата: Лиза Анатоль, Уильям Таунби и Томми Моррелл, – продолжила Адриана.

– Таунби и Моррелл – постоянные пациенты, – сказал я, – а Анатоль поместили по настоянию родственников вкупе со Скотленд-Ярдом, поэтому с их помощью Гассману не выбраться.

– Но это лишь проблема времени, – возразила Адриана. – Он наверняка найдет другой объект и освободится – как всегда.

Я секунду поразмыслил и сказал:

– Скамейка!

– Какая скамейка? – спросила Адриана.

– Скамейка, на которой сидела Мэри Хопсон, когда я следил за ней и когда за ней следили вы.

– И что со скамейкой? – не поняла она.

Сэр Артур перебил ее:

– Конечно, Чарльз. Это место свиданий. Они все идут туда и ждут, пока не явится Гассман в том или ином обличье. А у тех, внутри больницы, тоже есть примерное расписание, как и у тех, что снаружи.

– Они приближаются к забору на краю территории больницы, и он просто входит и выходит из них, – сказала Адриана, кивая в знак согласия. – Гассман волен приходить и уходить в любое время.

– В любом случае он более свободен, чем мы, – сказал я. – Мы скрываем свою внешность и не можем жить у себя дома. Я вот не могу вернуться на работу. Если мы не положим этому конец, то охотиться станут за нами, а не за ним.

– Он не просто свободен, он вечен, – уверенно заявил сэр Артур. – Более того, он не страдает от последствий своих действий: за него расплачиваются другие. Если Гассман жив, мы должны выяснить, где он и каким-то образом изолировать его.

– Я согласен, но решительно не представляю, как это сделать: и найти, и изолировать, – сказал я.

Зал паба все еще бурлил, и мы представляли собой островок мрачной сосредоточенности: седовласое трио среди толпы буйных студентов.

После долгого молчания Конан Дойл продолжил:

– Давайте подумаем логически. Если мы в чем-то правы, остаются две возможности. Гассман либо жив, либо мертв. То есть Мэри Хопсон либо успела добраться до другого объекта, либо нет. Если нет, то все, точка.

– Ее нашли в парке у ворот Хэм-гейт, но она предположительно уехала из Северного Шина на автомобиле. Ее могли привезти к «Мортон Грейвз», и она там вошла в парк, – сказал я.

– Или могла отправиться на встречу со Стэнтоном, а потом отправиться в парк, – добавила Адриана.

– Или в какое-то другое место, – сказал я. – Выяснить, в какое именно, мы не в состоянии. Но полагаю, возможность застрелить четверых или пятерых, в надежде попасть в того, в кого надо, мы не рассматриваем.

– Вы можете с таким же успехом сказать и двадцать или тридцать человек: всех пациентов, которых лечил Гассман, – ответил Конан Дойл.

– А также нескольких священников, тюремщиков и кого-нибудь еще для ровного счета, – добавил я.

– Да, застрелить их всех не самый лучший план, если уж вы об этом заговорили, Чарльз. – Он откинулся на стуле и засмеялся. – Итак, из невинной немецкой фразы вышло целое болото, не так ли? Мы не слишком увлеклись?

– Но наша гипотеза вполне имеет право на существование, – сказал я. – Мне постоянно казалось, что Гассман жив. Если он действительно проделывал все то, о чем написано в дневнике до его смерти, то именно так он мог оставаться живым все эти годы.

– Чарльз, что-то мне расхотелось находиться в такой близи от Ричмонд-парка. Давайте вернемся в Лондон, – тихо сказала Адриана.

– Да, – сказал сэр Артур. – Я должен вернуться домой и принять кое-какие меры предосторожности. Позвоните мне вечером, Чарльз.

И он оставил нас, а мы подождали пять минут, я расплатился, и мы, в свою очередь, ушли.

Каков смысл этого круга несчастий, насилия и
ужаса? Должен же быть какой-то смысл, иначе получается, что нашим миром
управляет случай, а это немыслимо. Так каков же смысл?

Картонная коробка^[26]

Из паба мы решили поехать домой к Адриане, чтобы поговорить с Фредди. Было почти шесть часов, когда мы подъехали и припарковали ее «остин» за домом.

Я заметил, что, несмотря на зимний холод, задняя дверь приоткрыта. Поэтому я остановил Адриану и жестом велел ей вернуться к машине. Сам я порылся в карманах пальто и нашел люгер. Когда Адриана это заметила, она открыла сумку и тоже вытащила пистолет.

Я настоял на том, чтобы пойти первым, и мы вошли через заднюю дверь. Свет в прихожей ярко горел, так же как и в кухне справа. Мы осторожно вошли в кухню. Адриана первой заметила на полу кровь. Внушительное пятно разлилось на половицах у разделочного стола, несколько капель вели к двери в столовую. Когда я открыл дверь, прямо перед нами мы увидели дворецкого Уоллесов, привязанного к стулу. На левой стороне его черепа, прямо над ухом, была рана. На лице имелось несколько царапин, засохшая струйка крови виднелась в уголке рта. Его широко раскрытые глаза смотрели прямо перед собой. Большой кухонный нож торчал из груди.

Адриана развернулась и спрятала лицо у меня на груди. Она прерывисто дышала, и я боялся, что она лишится чувств. Я отступил в угол, увлекая ее за собой, и молча наблюдал, выставя перед собой люгер. Через минуту Адриана успокоилась и взглянула мне в лицо с выражением суровой решимости.

– Надо идти дальше, – сказала она.

Я кивнул, и она повела меня из столовой в приемную. Там горела лампа, но никого не оказалось. Адриана направилась к двустворчатым дверям, ведущим в библиотеку. Они были закрыты. Я отступил, поднял люгер и жестом велел ей держаться позади. Она подняла свой пистолет, а я толкнул створки. В комнате было темно, и Адриана, пригнувшись, скрылась внутри. Несколько секунд спустя в углу загорелся свет, рядом с лампой стояла Адриана. Содержимое стола было; вывернуто на пол, ящики свалены в кучу. Она молча указала на стеклянный шкаф с оружием у стены. Она подняла два пальца, и я заметил, что две ячейки пусты.

Мы осмотрели по очереди все комнаты на первом этаже. Но не обнаружили ни людей, ни новых следов насилия. Когда я указал на лестницу, ведущую из передней наверх, Адриана отрицательно покачала головой и вместо этого направилась к комнатке в задней части дома. Там она показала мне узкую черную лестницу. Я первым поднялся на второй этаж. Там по периметру дома шел ярко освещенный широкий коридор. Одна из дверей в спальню, выходившая в этот коридор, была неплотно прикрыта, и я вошел.

Там мы обнаружили вторую жертву. Адриана стояла прямо за мной, и мы увидели тело одновременно. Она потеряла самообладание, свойственное фронтовой медсестре, и отвернулась. Она вернулась в коридор и прислонилась к стене. Ее рука с пистолетом безжизненно повисла. Держа люгер наготове, я подошел к обнаженному телу, лежавшему на кровати лицом вниз и привязанному к спинкам за запястья и щиколотки. Наклонился поближе и увидел на бедрах и ягодицах женщины многочисленные ожоги от сигареты. Я аккуратно приподнял густые волосы и увидел на шее следы от веревки.

– Это кухарка, – прошептала Адриана. – Осталась горничная. – Она села в кресло в коридоре и уставилась в потолок. – Я больше не могу, Чарли. Вам придется искать без меня.

– Держите оборону, – тихо сказала я. – Может, он еще здесь.

Она положила пистолет на колени и кивнула.

Горничную я обнаружил в соседней комнате. Она лежала, привязанная к кровати. Тоже обнаженная. Ожоги еще сильнее, чем у кухарки. Я внимательно осмотрел остальные комнаты на втором этаже и больше ничего не нашел. Затем вернулся к первой спальне, где ждала Адриана.

– Фредди здесь нет, – сказал я, встал на колени и прижал ее лицо к груди.

– А горничная? – спросила она.

– Она в соседней комнате в том же состоянии, что и кухарка, – сказал я.

Адриана глубже забилась в кресло.

– Где же Фредди? – тихо спросила она – Когда я говорила с ним утром, слуги были в церкви. Он сказал, что собирается пробыть дома почти весь день.

– Видимо, он вышел, – сказал я. – Но, судя по засохшей крови, прошло уже много времени. По меньшей мере часа два.

– Может, он выходил и вернулся. Может, он вошел и наткнулся на Гассмана. Может, Фредди сейчас в полиции, – сказала она, изображая надежду.

– Мы не осмотрели гараж, – сказал я. – Если Фредди нет, то нет и его машины.

– Я не смогу спуститься, Чарли. Я с кресла встать не могу.

– Вам нельзя здесь оставаться, – сказал я. – я подожду, пока вы будете готовы. А потом вместе спустимся в гараж.

Она глубоко вдохнула и медленно выдохнула.

– Как мы оказались в таком положении? Письмо от мертвеца, который просил Конан Дойла об услуге. Разговор на приеме. Забава, чтобы скоротать время. – Она посмотрела на меня, все еще держа пистолет на коленях. – В вас стреляли на улице.

– А на вас напали, – сказал я. – Я не знаю, Адриана. Письмо оказалось совсем не простой забавой, это уж точно. И теперь мы по уши увязли в том, что недоступно нашему пониманию.

– Но зачем все это? Зачем ему или им убивать слуг?

– Тот, кто это сделал, пытался заставить их говорить. – Я вздрогнул, вспомнив описание ожогов и унижений, которым Гассман подвергал пациентов, чтобы сделать их более податливыми. – Может, он хотел узнать, где вы или Фредди. Он всерьез намерен разыскать нас, и мы знаем почему. Когда на улице вы обратились к Мэри Хопсон с фразой из его дневника, не осталось никаких сомнений, что вы знаете его тайну. Более того, когда в газетах написали, что я вскрыл могилу Гассмана, он должен был понять, что мы расследуем обстоятельства его смерти.

– Но он решил убить вас еще до этого, возможно, как только вы посетили Хелен Уикем или когда мы пришли в «Мортон Грейвз»; – Она взглянула на труп кухарки. – Давайте уйдем отсюда.

Мы вернулись к черной лестнице и спустились в коридор на первом этаже. Адриана провела меня ко все еще открытой задней двери. Гараж оказался огромной бывшей каретной на задворках усадьбы. Огромные двери, места на четыре машины. И хотя правая дверь была открыта, было слишком темно, чтобы понять, есть ли внутри автомобиль. Мы вошли через боковую дверь впереди, и Адриана включила электричество.

Фредди сидел у стены рядом с «бентли». В его правой руке был большой пистолет. На груди виднелось пулевое отверстие, невидящие глаза ныне покойного члена парламента смотрели прямо вперед.

Адриана подбежала к нему. Опустившись на колени и схватив его за плечи, она прижалась к нему и сказала:

– О Фредди, они добрались до тебя... до тебя. И ты в этом не виноват. Виновата я. Я убила тебя, – говорила она, всхлипывая. – Фредди, Фредди, Фредди... – Она нежно коснулась его щеки, как, я помнил, делала в больничной палате. – Мой старый моряк. – Она села на пол рядом с ним, бросила пистолет, взяла обеими руками его правую руку и зарыдала.

Внимательно оглядывая помещение, я обогнул «бентли» и заметил темное пятно на полу. Небольшое кровавое пятнышко, где-то в пол-ладони. У двери было разбрызгано еще несколько. Дверной косяк треснул, и в дереве виделся след от пули.

– Он ранен, – сказал я. – Гассман ранен! Фредди, должно быть, попал в него.

– Фредди мертв, Чарли, – задыхаясь, глухо сказала Адриана.

Я подошел к ней:

– Вы были правы. Фредди, видимо, вышел. Когда он вернулся, Гассман ждал его в гараже с ружьем, взятым из дома. Но он не рассчитывал, что Фредди тоже вооружен. – Я оглядел сцену преступления и продолжил: – Он выскочил из-за машины со стороны дома, но Фредди, должно быть, увидел или услышал его, успел что-то заподозрить – и успел выстрелить.

Я осмотрел цемент и увидел еще капли крови, ведущие к задней двери гаража. Вместо того чтобы последовать за ними, я вернулся к двери, через которую мы вошли, – на другой стороне, с фасада. Потом осторожно обогнул здание в темноте. Я держался подальше от белых стен и сконцентрировал внимание на садовом кустарнике и лужайках. Но даже при атом я был прекрасной мишенью, если Гассман все еще находился поблизости.

Через пять минут я вернулся в гараж и понял, что Адриана так и не пошевелилась. Она сидела, прислонившись к стене, рядом с телом Фредди, вцепившись в его руку. Казалось, меня она не заметила.

– Гассман, в чьем бы теле он ни находился, ушел.

Она не реагировала. Я еще несколько секунд подождал, потом глубоко вздохнул и нагнулся так, что мое лицо находилось на одном уровне с ее – и Фредди.

– Адриана, – мягко позвал я.

Ее глаза медленно сфокусировались на моем лице.

– Чарли, Фредди...

– Я знаю. И сочувствую. Он был прекрасным человеком.

– Он никогда и ничего не боялся.

– Я знаю.

Она кивнула и снова посмотрела в лицо покойного мужа.

– Адриана, вам тоже надо быть отважной. И надо позвонить в полицию.

Она с усилием перевела взгляд на меня;

– Я ничего не соображаю, Чарли. Что я им скажу? Что они у меня спросят?

– Давайте вернемся в дом, Адриана. Вместе обдумаем.

Я увел ее в дом, подальше от тела Фредди. Мы прошли в переднюю, и она села в кресло. Я налил ей бренди. После первого глотка Адриана начала безудержно рыдать, а я ничего не мог сделать, кроме как положить руку ей на плечо, пока она не затихла.

– Нам надо все обдумать, – сказала она. – Полицейские не знают, где я была. Я могла вернуться откуда угодно и обнаружить все это.

– Возможно, вас кто-то узнал в пабе, несмотря на волосы. И сэра Артура, кстати, тоже наверняка опознали. Когда об этом напишут в газетах, кто-нибудь может вспомнить, что видел вас обоих за чаем в Кингстоне.

– Надо предупредить сэра Артура до того, как полиция свяжется с ним. – Адриана снова потеряла самообладание, но через мгновение взяла себя в руки.

– Кто-то может вспомнить, что с вами был третий, и это тоже придется объяснить, – сказал я.

Она задумалась:

– А третьим был пожилой плешивый господин, с которым мы познакомились там, в пабе.

– Да, паб был переполнен. Ему больше некуда было сесть.

Я позвонил Конан Дойлу и рассказал, что мы обнаружили. Он кратко поговорил с Адрианой. Потом мы некоторое время обсуждали детали. Хотя ему и не нравилось скрывать от полиции информацию, было решено, что Адриана скажет, что недавно вернулась с континента и сегодня днем поехала в Кингстон на встречу со своим старым другом сэром Артуром. Они пробыли в пабе недолго и сидели за одним столиком с незнакомцем, который не нашел другого места, так как в пабе было яблоку негде упасть. Их разговор в основном состоял из комментариев о поведении студентов, которые буйно вели себя за соседним столом. Имени своего незнакомец не назвал.

– Сэр Артур, – тихо сказал я, – тот, кто это сделал, пришел сюда за жертвой. Он не собирался никого оставлять в живых. Если он знал, что может прийти сюда, он может прийти и к вам.

– Я понял, что такое возможно, и сразу после нашего сегодняшнего разговора отправил семью в гости к родственникам. Слугам я дал отпуск и вооружил дворецкого. Завтра я могу переехать в Уиндлшем. Хотя тот адрес известен даже большему количеству людей, чем этот.

– Я не смогу оставаться здесь после того, как Адриана позвонит в полицию, – сказал я. – Как вы думаете, не могли бы вы прийти и побыть с ней?

– Конечно. Убедитесь, чтобы она сказала полиции, что позвонила мне и что я еду к ней. Дайте мне еще раз с ней поговорить.

Я передал трубку Адриане, а сам отнес стакан из-под бренди в кухню и помыл, а потом поставил его на место в баре в приемной, Адриана повесила трубку, как раз когда я вошел.

– Вам придется пройти довольно далеко, прежде чем взять кеб, – сказала она – Нужно звонить прямо сейчас. Артур уже выехал.

– Заприте двери, Адриана.

– Берегите себя, – сказала она. – Он может быть где угодно.

– Оставайтесь дома, – сказал я, направляясь к задней двери.

Трагедия, с которой мы столкнулись, так
загадочна и необычна и связана с судьбами стольких людей, что полиция
буквально погибает от обилия версий, догадок и предположений

Серебряный^[27]

УБИТ ФРЕДЕРИК УОЛЛЕС, ЧЛЕН ПАРЛАМЕНТА, УБИЙЦА АРЕСТОВАН В РИЧМОНД-ПАРКЕ

В понедельник имя Роберта Стэнтона было на первых полосах всех утренних газет. По настоянию Адрианы, как только они смогли выбраться, Артур привел ее ко мне в номер. Позже тем же днем оба ожидали дальнейших бесед с полицией, поэтому понимали, что не смогут оставаться у меня долго. В половине десятого утра мы сидели у меня в номере и просматривали утреннюю прессу. Для нас всех ночь выдалась долгой. Мы не спали, снедаемые страхами и сомнениями о том, что же происходит. Сделав анонимный звонок в полицию с городского телефона, я вернулся в номер и не выходил из него.

– Со мной уже связался двоюродный брат Фредди. Он говорит, что обо всем позаботится, – сказала Адриана, явно испытывая благодарность. – Я попросила его устроить похороны наших слуг, – сказала она, утирая глаза.

– Ах да, – сказал я, осознавая, что ни на секунду не задумался об этих несчастных, всю ночь проволновавшись за Адриану.

– Не знаю, как смогу смотреть в глаза их родственникам. Я чувствую вину за их смерть.

Я знал, что спорить с ней об этом бесполезно. В свое время она оправится.

– Думаю, их похороны будут милосердно простыми по сравнению с тем, что ожидается для члена парламента.

– Будет чудом, если я переживу завтрашний день, – тихо сказала она.

Я кивнул и спросил:

– И как прошла вчера встреча с полицейскими?

Конан Дойл ответил первым:

– Я приехал как раз перед полицией. Они обошли дом, пока мы ждали в приемной. Потом в течение двух часов нам задавали вопросы. Среди них не было главного инспектора Уиллиса. Конечно, мы не смогли сказать им ничего полезного. – Он повернулся к Адриане.

После долгой паузы та сказала:

– По крайней мере о вас они не спрашивали.

Не дождавшись продолжения, я обратился к Конан Дойлу.

– Они не сочли странным ваше присутствие, сэр Артур? – спросил я.

Не сводя глаз с Адрианы, он слегка пожал плечами:

– Кажется, нет. Мы объяснили все так, как договорились. Их вопросы касались предполагаемых мотивов, возможности попасть в дом и всего такого.

– И моих передвижений, – рассеянно сказала Адриана, ее голос упал, а она подошла к окну и из-за закрытой занавески уставилась в окно.

Мы с Конан Дойлом переглянулись. Сэр Артур глянул на Адриану и продолжал:

– Полицейские были удовлетворены нашими ответами.

Он словно подразумевал, что сама Адриана не была удовлетворена ответами, которые ей пришлось дать.

Пока Адриана стояла у окна, мы с сэром Артуром просмотрели газеты, чтобы узнать, что на данный момент стало общественным достоянием. В газетных репортажах сообщалось, что, действуя по анонимному звонку, полицейские прибыли к мастерской Роберта Стэнтона поздно вечером в воскресенье. В отсутствие хозяина они обыскали дом и сделали два тревожных открытия. Первым была кипа сильно запятнанной кровью одежды.

За этим последовал тщательный обыск дома, что, в свою очередь, привело к еще одной поразительной находке. Под фальшивым дном большого ящика для инструментов в мастерской были спрятаны девять тысяч фунтов наличными и облигациями на предъявителя. Для скромного ремесленника это было доходом более чем за двадцать лет работы. Соседи предположили, что на самом деле он зарабатывал даже меньше, так как работал нерегулярно.

Позже, рано утром в понедельник, и сам Стэнтон был арестован в Ричмонд-парке, где бродил в состоянии нервного расстройства по роще Сидмут-вуд. Стэнтон был ранен, а в кустарнике у пруда Бишопс-понд к северу от того места, где его нашли, был обнаружен пистолет, который опознали как пропавший из дома Уоллесов. Пока рассматривались юридические вопросы, подозреваемый сидел в участке в Кингстоне-на-Темзе.

В самой дотошной статье вдобавок сообщалось, что Стэнтон в прошлом был пациентом благотворительной больницы «Мортон Грейвз», и указывалось, что недавно убитая Мэри Хопсон когда-то лечилась в том же заведении. И хотя, согласно показаниям свидетелей, убила ее женщина, Стэнтон может иметь отношение к этому делу.

В газетах также сообщалось, что миссис Уоллес, которая пережила нервный срыв, обнаружив у себя дома следы жестокой расправы, уединится до завтрашних похорон своего мужа. Эту новость я прочел в молчании и сэр Артур в свою очередь воздержался от комментариев.

Несмотря на мою уверенность в том, что Адриане сейчас будет трудно отвлечься от своего горя, я знал что наши жизни зависят от того, сможем ли мы установить местонахождение Гассмана и предотвратить его следующий шаг. Я решил, что настало время поднять этот вопрос.

– Одно мы знаем наверняка, – сказал я, после того как мы провели над газетами около получаса. – Гассман в теле Мэри Хопсон успел добраться до Стэнтона после того, как Адриана ее смертельно ранила.

Сэр Артур медленно кивнул, не отрывая глаз от развернутой на коленях газеты.

– Ясно, что Гассману удалось переселиться в Стэнтона, – твердо сказал он и повернулся к Адриане. – Мы также знаем, что он оставался в нем недолго после того, как покинул ваш дом, Адриана. Он должен был вступить в контакт с кем-то другим, потому что Стэнтон не стал бы бродить по Сидмут-вуд, если бы им владел Гассман. Адриана отвернулась от окна и утвердительно кивнула, демонстрируя поразительное спокойствие, принимая во внимание то, что ей пришлось пережить.

– Значит, Гассман, – добавил я, – вернулся в «Мортон Грейвз» сразу после того, как ушел из вашего дома. Было достаточно рано, чтобы встретиться с кем-нибудь там.

Адриана глубоко вздохнула. Она была не в состоянии продолжать разговор. Она умылась и переоделась, но ее прическа пребывала в беспорядке; было видно, что последние сорок восемь часов она провела без сна.

– Подумайте о деньгах, которые они нашли, – сказал мне Конан Дойл. – Это примерно такая же сумма, как и та, которую мы обнаружили в саквояже Мэри. Припрятанная доля Стэнтона была такой же, как и доля Хопсон.

Мы замолчали, и я задумался о деньгах. Десяти тысяч фунтов было достаточно, чтобы надежно их вложить и вести благопристойную жизнь среднего обывателя на проценты. Этого хватило бы, чтобы купить больше «фордов», чем укладывалось в голове.

– Я не думаю, что это были доли Хопсон или Стэнтона, – сказал сэр Артур. – Сомневаюсь, что они даже знали об этих деньгах.

– За все это время они бы, конечно, позволили себе большее, если бы обладали ими, – предположил я. – Вы правы, это деньги Гассмана. Он поделил их по той же причине, по которой держал под рукой больше чем одного податливого пациента.

Неожиданно заговорила доселе молчавшая Адриана.

– Но зачем он их хранит? – спросила она. – Он мог бы жить в гораздо лучших условиях.

– Полагаю, он думает, что будет пользоваться ими очень долгое время, – ответил я. – Он собирается жить вечно – и, заметьте, не в качестве духа. Он собирается вечно жить во плоти и пользоваться телами других, помоложе и поздоровее.

Адриана кивнула:

– Верно. И никто из этих... как он их называл? Особые пациенты? И никто из этих особых пациентов особо не шиковал.

– Они сводили концы с концами, – сказал я. – Ждали, были доступны, не понимая, что или кто их контролирует. Возможно, Гассман немного их подкармливал. Иначе они вряд ли вообще смогли бы существовать.

Адриана добавила:

– Естественно, они не могли бы позволить себе вести бурную ночную жизнь.

Сэр Артур добавил:

– Я потрясен. Я считал Гассмана приличным человеком. А он, видимо, живет в этих несчастных пациентах в обличье дебошира и распутника.

– Вспомните, – сказал я, – что для него это не имеет никаких последствий. Он может быть каким. угодно безответственным и беззаботным, ведь последствия его не касаются. Только его пациенты страдают от потери ориентации, унижения, арестов – один бог знает, от чего еще.

– Если только не считать, что его уже дважды подстрелили, – сказал Конан Дойл. – И хоть он не умер, боль он должен был чувствовать.

Адриана выпрямилась и сказала:

– Очень на это надеюсь. Сейчас, судя по всему, Гассман прячется в лечебнице в Ричмонд-парке. Мой выстрел дорого ему обошелся, как и выстрел Фредди. Он потерял Мэри Хопсон. А теперь и Роберта Стэнтона, а также крупную сумму денег – две крупные суммы.

– И он знает, кто в этом виноват и у кого одна из этих сумм, – добавил я.

– И понимает, что мы на него охотимся, – сказала Адриана. – И явно жаждет мести.

– Даже если исключить месть, он знает, что должен добраться до нас, чтобы его не разоблачили, – сказал Конан Дойл.

– Или не убили, – мрачно проговорила Адриана. – Я бы, без сомнения, убила его, если бы могла.

– Забавно то, что ни одна сторона не может обратиться к властям – мы не в большей степени, чем он, – сказал я. – Он никогда и не мог, но мы не в лучшем положении. Во-первых, нас сочтут сумасшедшими. Во-вторых, если нам и поверят, то посадят в тюрьму за убийство, воровство и... осквернение могилы.

Артур встал, подошел к Адриане и посмотрел в окно, словно ожидал увидеть там Гассмана.

– Но, возможно, у нас теперь есть преимущество, – сказал он. – Предположительно Гассман заперт в одном из пациентов в лечебнице «Мортон Грейвз».

Адриана ответила:

– Это весьма шаткое предположение. Мы не знаем, кто еще может у него быть за пределами «Мортон Грейвз». Я согласна с тем, что Гассман предпочтет остаться в больнице, на какое-то время по крайней мере, в частности, из-за того, что нам вряд ли удастся прийти туда за ним. После наших неудач и последующей огласки нас вряд ли ожидает теплый прием. Возможно, он знает, что там он в безопасности.

Я обдумал возможность отправиться за ним:

– Мы бы даже не знали, кого ищем, если не считать тех троих, имена которых нам известны.

Адриана кивнула:

– Так было с самого начала. Мы никогда на самом деле не знали, кого ищем. И дважды, когда, по-нашему, мы встретились с Гассманом, это случилось потому, что он сам себя обнаружил. В теле Лизы он стрелял в вас. В теле Мэри напал на меня. А мог бы просто продолжать свой путь. И мы думаем, что он существует, только потому, что он написал письмо. Доктор Гассман пока сам решает, когда ему показываться.

– Не знаю, как вы, Адриана, но я не хочу заставлять его обнаружить себя, становясь мишенью, – мрачно сказал сэр Артур. – Я бы предпочел поймать его другим способом.

– Но есть еще одна вещь, которая сможет его обнаружить, – задумчиво сказала Адриана. – Он бы с удовольствием выбрался из «Мортон Грейвз», если бы нашел способ.

– Вы правы, – согласился я. – Он точно знает, что мы поняли, где он, но у него, возможно, нет выхода, пока Стэнтон в тюрьме. А это может затянуться.

– Но мы знаем двоих здесь, на свободе, которые в прошлом были его объектами. А что, если бы он смог добраться до одного из них? – спросила Адриана.

– Думаю, он бы ухватился за такую возможность, – сказал сэр Артур. – Но по моим представлениям, здесь только один его бывший объект – и это лишь наше предположение – священник.

Адриана покачала головой и дотронулась до его руки:

– Нет, их двое; священник и Алиса Таппер. Помните? Она сама была объектом, пока не велела ему прекратить. Из провалов в памяти, которые она описала, я догадываюсь, что Гассман мог ею завладевать.

– Если бы он встретился с ними при обстоятельствах, которые не дали бы ему заподозрить ловушку, – сказал сэр Артур, – он бы попытался их загипнотизировать. И если за ними наблюдать в этот момент, то можно было бы сказать, где именно он находится, и изолировать его. Тот, кто попытался бы загипнотизировать их, и был бы нам нужен.

– Да, вы правы, – сказал я. – Но Гассмана нельзя изолировать в больнице, не прибегая к помощи врачей. А на их сотрудничество рассчитывать не приходится.

– Да, не можем же мы гоняться за ним с пистолетом по больнице, – сказала Адриана.

– Искушение велико, – сказал Конан Дойл, – но заодно с Гассманом есть вероятность пристрелить еще кого-нибудь за компанию.

– Понимаю, я стреляла в Гассмана, а убила Мэри Хопсон, – сказала Адриана совершенно спокойным голосом.

Я понял, что Адриане вновь удалось обрести профессиональную отчужденность, которой ее научили на войне.

– Но тогда вашей жизни угрожала опасность, – ответил сэр Артур. – Дорогая, у вас не было выбора. В любом случае мы не сможем просто застрелить Гассмана, но можем попытаться поймать его и забрать из «Мортон Грейвз».

– Подальше от других потенциальных объектов, – сказала Адриана. – Это действительно единственная возможность предотвратить его новое переселение.

Я размышлял, как заставить священника или Алису помочь нам.

– Мы должны проверить, сможем ли заручиться поддержкой кого-то из этих двоих. Нам потребуется их помощь, если наш план удастся.

– Я пока не слышал ни о каком конкретном плане, Чарльз, – заметил Конан Дойл. – Так каков же он?

– Добиться от них поддержки. Плана у меня нет, но мы его придумаем. Сначала надо проверить, удастся ли раздобыть необходимую приманку. Я за то, чтобы найти священника. Я бы задал ему и другие вопросы.

– Но сейчас, – сказала Адриана, – нам пора идти. Полагаю, Уиллис заявится до окончания дня, и мне надо попытаться отдохнуть перед... завтрашним днем.

– Да, – добавил сэр Артур, по-отечески кладя руку ей на плечо, – нам действительно пора. Давайте продолжим обсуждение позже по телефону, если понадобится. Звоните, если появятся какие-то идеи.

– У меня в номере нет телефона, – сказал я. – Я буду выходить и регулярно звонить вам. И завтра буду на поминальной службе, но там мы не сможем поговорить.

– Не думаю, что вам стоит туда идти, Чарльз, – сказала Адриана, качая головой. – Что, если кто-нибудь вас узнает?

– Она права, старина, – добавил сэр Артур.

– Никто меня не узнает, – сказал я, – Я хочу быть там из уважения к Фредди, но есть и другая причина.

– Вы имеете в виду Гассмана? – спросил Конан Дойл. – Он будет там, если сумеет выбраться из «Мортон Грейвз».

– И он будет там, чтобы убить нас троих, – добавил я. – Конечно, вас двоих он узнает, но меня, возможно, и нет. Я смогу выяснить, не следит ли кто-нибудь за вами. И если замечу что-нибудь, выстрелю без колебаний.

– Он не сможет быть там завтра, – тихо сказала Адриана. – Он заперт в лечебнице.

– Без сомнения, – подхватил сэр Артур, – но я думаю, Чарльз, проследить стоит. Мы тоже будем настороже.

– И вооружены, – сказала Адриана.

С этим наше маленькое совещание завершилось, Адриана объяснила, что сняла номер в гостинице, сказав родственникам, что еще не готова вернуться домой. Он убедила мать не ждать, что она вернется в родительское поместье.

После того как остальные ушли, я пошел в магазин подержанной одежды и купил черный костюм и хорошо сидевшее, слегка поношенное пальто. Это был единственный способ, который _;я мог выдумать, чтобы прилично выглядеть на похоронах. Поскольку одежда была единственной собственностью, которой я мог обладать в сложившихся обстоятельствах, я собирался выбирать ее тщательно.

Боюсь, что мой коллега слишком поспешен в своих выводах.

Тайна Боскомской долины^[28]

Во вторник утром я проснулся позже, чем планировал, и выглянул в окно. День оказался промозглым и холодным. Перевязав рану и побрив лицо и большую часть головы, я надел купленный накануне черный костюм. Я поблагодарил судьбу за то, что мне удалось найти подходящее пальто с большим внутренним карманом, в который поместился мой люгер.

Хотя меня беспокоила мысль о том, что надо бы охранять сэра Артура и Адриану и в церкви, но, чтобы свести к минимуму риск быть узнанным, я решил посетить только сами похороны. Поскольку я опаздывал, то вызвал такси и попросил доставить меня прямо в церковный двор и там дожидаться толпы скорбящих, которая непременно явится на погребение высокопоставленного члена парламента.

Там меня ждали первые трудности. У церкви никого не было, поэтому я бы вызвал подозрения, стой я снаружи. Но и войдя в церковь, я бы тоже привлек внимание. Решение нашлось, когда я увидел два ряда автомобилей по обеим сторонам улицы, прилегавшей к церкви. И пошел по обочине вдоль машин, пока не нашел одну – большую и без водителя. Я уверенно открыл дверь и сел, будто на свое место. Оказавшись внутри, я осторожно оглядел машины поблизости и заметил только одного шофера, но тот, казалось, дремал.

Я повернул зеркало заднего вида так, чтобы видеть когда люди начнут выходить из церкви. Сорок минут спустя большие центральные и маленькие боковые двери распахнулись и толпа начала выходить на легкую изморось, продолжавшуюся все утро. Я немедленно покинул роскошную машину и пошел к церкви, понимая, что теперь не вызову подозрений. В качестве меры предосторожности я захватил зонтик с переднего сиденья. Я собирался использовать его для того, чтобы прикрыть искусственную плешь от дождя, а лицо – от посторонних глаз.

Я подошел к толпе у церкви, а она все увеличивалась. Раскидывался небольшой шатер из зонтиков. Я не принадлежал к этому социальному кругу, но узнал несколько знакомых лиц. Многие были весьма имениты, и среди них – сэр Артур Конан Дойл с супругой, несколько лордов и членов парламента и по меньшей мере полдюжины членов кабинета. В минувшем году я брал интервью у некоторых из них, но надеялся, что моя изменившаяся внешность будет надежным прикрытием. Главный инспектор Уиллис, шаря глазами повсюду, только не там, куда направлялся, наткнулся на меня. Резкое столкновение с человеком ниже меня ростом вдавило пистолет мне прямо в грудную клетку.

– Прошу прощения, – сказал он, виновато улыбнувшись и рассеянно взглянув в мою сторону. Я отвернулся. Он потер левое плечо.

Я чуть не совершил ошибку, ответив что-нибудь вежливое, но вовремя понял, что Уиллис может узнать мои голос. С колотящимся сердцем я кивнул, улыбнулся и отошел под прикрытие стоявшей неподалеку группы пожилых морских офицеров. С неудовольствием отметив, что Уиллис какое-то время провожал меня взглядом, прежде ч вернуться к изучению прибывающей толпы, я отвернул словно хотел заговорить с одним из своих соседей.

– Что за ужасная кончина! – сказал стоявший прямо передо мной офицер.

Я понял, что из-за того, что я подошел к ним, он решил заговорить, словно мы были знакомы.

– Невероятно, – ответил я, заметив, когда начали снимать шляпы, что все вокруг меня в военной форме. Хуже того, мне показалось, что они стали выстраиваться в два ряда. Это движение было почти незаметным, но через какое-то время стало ясно, что офицеры представляли собой организованную группу, а мне в ней места нет. Я оказался между двумя рядами, и несколько человек посмотрели на меня с явным неодобрением.

Я вышел из группы, когда они начали одновременно двигаться назад к дверям церкви. Из-за этого я остался в одиночестве и, опустив зонтик, чтобы спрятать лицо, поспешил смешаться с толпой. Когда я снова огляделся в поисках инспектора, то увидел, что он смотрит на меня с расстояния не больше тридцати футов. Я наклонил зонтик в его сторону, слегка отвернулся и заметил, как восемь морских офицеров, теперь стройной группой, вошли в церковь.

Несколько минут спустя они снова показались, неся гроб с телом Фредди, за ними шла Адриана Затем двигалась небольшая группа людей, которых я посчитал членами семьи. Эта процессия направилась в сторону прилегающего к церкви кладбища, остальные шли поодаль. Я старался держаться так, чтобы между мной и инспектором Уиллисом было не меньше ста человек, а он, казалось, был поглощен осмотром двора, словно ожидал увидеть там опасных правонарушителей. Поскольку полицейские арестовали Роберта Стэнтона и держали его под стражей, я не видел для главного инспектора причин присутствовать на похоронах – если только он не собирается изловить заодно и меня. Тут я понял, что у меня начинается паранойя. Уиллис был высокопоставленным офицером Скотленд-Ярда. Возможно, он присутствовал на таких важных похоронах от лица полиции.

На кладбище я стоял так далеко, что не услышал ни слова из прощальных речей. И хотя я хорошо видел Адриану, я сомневался, что она заметила меня в море зонтиков и плащей, наплывавших на гроб. Я внимательно следил, нет ли опасности. Любой, кто приближался к ней, немедленно привлекал мое внимание.

Когда служба подходила к концу, я понял, что скоро все начнут уходить, а я без машины. Я решил вернуться в церковь, по возможности не вызывая подозрений, и подождать, пока все не разойдутся. Тогда я найду телефон и вызову такси. Когда люди передо мной стали разворачиваться, я медленно побрел с ними. К счастью некоторые участники церемонии пошли вдоль церкви. Присоединившись к ним, я, оказавшись напротив церковных дверей, скользнул внутрь. Судя по всему, никто меня не заметил.

Я закрыл зонтик, подошел к скамье в самом темном углу церкви и сел, положив на колени молитвенник» Несколько мгновений спустя я принялся сочинять монолог, обращенный к Фредди. Начал я с восхищения его заслугами перед страной, продолжил извинениями за любовь к его жене и за его убийство доктором Гассманом Я не чувствовал, что Фредди меня простил. Тогда я прибавил обещание позаботиться о безопасности и здоровье Адрианы, но я был совершенно уверен, что человек такого ума и опыта, как Фредди, понял бы, что у меня мало возможностей сдержать свои клятвы.

Когда я решил, что прошло уже достаточно времени и все убрались восвояси, я встал и пошел к боковой двери, через которую вошел. Не успел я открыть свой краденый зонтик, как узнал голос главного инспектора Уиллиса, который стоял в десяти футах справа от двери.

– Чарльз Бейкер, – сказал он немного неуверенно, – вас разыскивают для допроса касательно серьезного дела. Прошу вас, пойдемте со мной.

Когда я повернулся к нему, мне стало ясно, что он вовсе не уверен в том, что я Чарльз Бейкер.

– Прошу прощения, старина, но вы приняли меня за кого-то другого, – сказал я более высоким голосом, нежели мой собственный.

На его лице отразилась неуверенность, а я отвернулся и пошел дальше по дорожке. Уголком глаза я заметил слева в двадцати футах двух полицейских в униформе.

– Постойте! – громко сказал Уиллис. – Сэр, предъявите удостоверение личности.

Я понимал, что оба полицейских это слышат, но притворился, что не обратил внимания, и пошел дальше.

Уиллис поднял голос почти до крика:

– Остановитесь, сэр! Я главный инспектор полиции при исполнении обязанностей, и я призываю вас назвать себя!

Я остановился и подождал, пока двое полицейских, начавших двигаться в моем направлении, подойдут на шесть футов, потом вытащил свой люгер и направил на них на виду у инспектора. По доброй традиции лондонской полиции ни один из них не был вооружен. Затем я развернулся вполоборота, чтобы все трое оказались в поле моего зрения.

– Что это значит? – спросил я тоном, который, по моим представлениям, должен был походить на тон оскорбленного аристократа. К сожалению, он походил всего лишь на голос Чарльза Бейкера.

Оба полицейских остановились и держали руки на виду. Уиллис вытащил руки из карманов пальто и слегка поднял их ладонями вперед.

– Вы ведь это несерьезно, мистер Бейкер, – сказал он. – Вас приглашают просто для беседы.

– Давайте-ка лучше зайдем внутрь, – сказал я. – Держитесь на виду и не нарывайтесь на неприятности.

Уиллис подошел к двери и открыл ее, дав знак полицейским зайти в церковь. Они вошли по очереди, чтобы я мог видеть их. Когда я кивнул, Уиллис отпустил дверь и зашел сам, я отправился следом и затворил за собой дверь.

– У вас зоркие глаза, инспектор, – честно сказал я.

– Главный инспектор, – поправил меня Уиллис. – И во многом благодаря зорким глазам я и стал главным инспектором, Бейкер. Должен сказать, что вы сейчас совершаете большую ошибку. Дела ваши куда как серьезнее – гораздо серьезнее, чем осквернение этой дурацкой могилы. Давайте-ка подумаем, приятель, прежде чем совершать что-то, чего потом не исправишь.

– Вы трое сядьте на переднюю скамью на небольшом расстоянии друг от друга, – приказал я, словно знал, что делать. Сам я занял позицию на расстоянии нескольких футов впереди и прислонился к ограде алтаря, направив на них люгер, не прицеливаясь ни в кого конкретно.

– Может, я прямо сейчас задам вам несколько вопросов, мистер Бейкер? Может, этого окажется достаточно, – сказал Уиллис.

– Не думаю, что у меня на это есть время, главный инспектор, – ответил я. – Мне надо идти.

– Давайте начнем с причин вашего побега из больницы, Бейкер, – продолжил он, не обращая внимания на мое заявление. – Тамошняя медсестра говорит, что вы боялись каких-то людей, которые желали вам зла. Когда вы сбежали, она не дежурила, поэтому не могла способствовать побегу, но, по ее словам, накануне к вам в комнату заглядывал незнакомый человек. – Он помолчал и продолжил: – Кого вы боялись, мистер Бейкер? Не говорите, что Анатоль, мы ее поймали, и вам это было хорошо известно.

– Боюсь, сейчас не могу отвечать на ваши вопросы, главный инспектор. Эта история слишком запутанна, ее трудно объяснить, но уверяю вас, что не сделал ничего плохого.

– Если не считать осквернения могилы, выдачи себя за поверенного в больнице «Мортон Грейвз», возможного сговора с Робертом Стэнтоном с целью убийства портнихи в Шине и члена парламента, а теперь вот и нападения на полицейских.

Я смотрел на него, не говоря ни слова.

– Вашу фотографию узнал доктор Доддс и другие сотрудники больницы. А как раз сегодня он снова звонил мне из Ирландии, куда уехал в отпуск. Он только что прочитал газеты.

– В том случае не было ничего интересного для вас, просто небольшое расследование.

– А юный работник магазина в Хэме опознал вас как человека, заходившего к Роберту Стэнтону на прошлой неделе. А если подумать, то теперь вы соответствуете и описанию второго человека. И паренек также узнал ваш «моррис-оксфорд».

– Я могу все это объяснить, – сказал я.

– Так сделайте же это, мистер Бейкер, ради всего святого! Иначе вам не выбраться из столь затруднительного положения!

– В следующий раз, Уиллис. А сейчас я хочу, чтобы вы трое сняли свои ремни и шнурки.

Оба полицейских подчинились, а Уиллис задал новый вопрос:

– Во что вы втянули миссис Уоллес, мистер Бейкер? Доктор Доддс сказал, что она была с вами, когда вы приходили в «Мортон Грейвз». Она представила вас как семейного адвоката из Нью-Йорка.

Я направил дуло пистолета прямо на него и взмахнул им.

– Ремень и шнурки, – сказал я. Когда все трое все сделали, я продолжил давать указания. – Вы, – обратился я к одному из полицейских, – свяжите хорошенько руки вашему другу за спиной шнурками. И привяжите к шнуркам ремень. Я проверю.

Он все сделал хорошо, поэтому я заставил его связать и инспектора. Потом я велел обоим поставить ноги на короткую решетку перед скамьей, велел несвязанному обхватить их ноги ремнем и привязать к решетке. Потом я сделал с ним то же, что и он с остальными.

– Это безумие, Бейкер! Мы пустимся в погоню через мгновение. Вы сами ухудшаете свое положение.

– Послушайте, главный инспектор, если бы я был таким негодяем, за которого вы меня принимаете, я бы пристрелил вас, а не привязывал бы таким малонадежным способом и не давал бы вам возможности преследовать меня. Я не хочу никому причинять вреда. Я просто хочу выбраться и спастись из опасного положения которое не могу вам пока объяснить. Поверьте мне, я не имею никакого отношения к смерти Уоллеса.

– Тогда дело в деньгах, да? – спросил он. – Доддс сказал, вы спрашивали его о большой сумме денег, которая пропала много лет назад.

– Мне действительно пора, – ответил я, направляясь к двери.

Я выглянул: перед церковью никого, потому я быстро вышел. Я знал, что самодельные путы не задержат полицейских дольше чем на несколько минут. Поскольку с одной стороны с церковью граничило кладбище, к тому же вокруг располагалось обширное поле, ближайшим местом, где я мог скрыться, был торговый район, начинавшийся ярдах в двухстах от церкви. Оказавшись там, я продолжал идти по лабиринту улиц, пока не нашел подходящего места.

Там, где улица раздваивалась, на углу стояло здание, в котором находились табачная и книжная лавки. Это было довольно большое помещение с тремя дверьми: по одной выходило на каждую улицу, центральная располагалась на самом углу. Все было заставлено высокими шкафами и изобиловало темными уголками. Кроме того, я обнаружил лестницу, которая вела на второй этаж, к отделу редких книг. Из окна второго этажа я мог наблюдать за обеими улицами. Наконец я почувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы выждать и передохнуть.

Два часа спустя, во время которых я не привлек ничьего внимания, я спустился к прилавку на первом этаже с целью совершить скромную покупку и попросить телефон. После того как мне его предоставили, а продавец деликатно отступил на несколько футов, чтобы не мешать разговору, я вызвал такси. И еще через час я снова был в безопасности в своей комнате.

Всякая задача оказывается очень простой после
того, как вам ее растолкуют.

Пляшущие человечки^[29]

Я встретился с Адрианой в среду днем. Предыдущие сутки я провел в своем номере, никто меня не беспокоил, за исключением сэра Артура, которого я побеспокоил сам и с которым мы имели продолжительную телефонную беседу. Адриана приняла все возможные меры предосторожности, чтобы никто не проследил за ней от ее гостиницы. Она забрала меня в назначенном месте у моей гостиницы. Стоило мне ее увидеть, как я заметил, что выглядит Адриана лет на десять старше, чем неделю назад. Неухоженные волосы, измученное лицо... Однако для меня она все равно выглядела прекрасно.

Нам уже были известны имя священника и название прихода. В час дня мы с Адрианой ехали к отцу Келли, она рассказывала мне о своем разговоре с главным инспектором Уиллисом в понедельник утром.

– Инспектор был очень вежлив. Он не задавал вопросов, на которые я уже отвечала. Видимо, прочитал их донесения. Основной мишенью его вопросов были вы, – сказала она.

– То есть?

– Встречались ли мы с вами после вашего побега из больницы. Уиллис довольно долго объяснял – при этом постоянно извинялся, – как все это смотрится глазами стороннего наблюдателя. Например, то, что мы с вами были вместе, когда в вас стреляли, а вот Фредди никто не заметил. Боюсь, он думает, что вы... – Она замолчала и прижала руки к лицу.

– О боже! Как он может?!

– Если вы приходите к подобному заключению, – сказала она, – и другие могут.

– Что я застрелил Фредди и убил всю прислугу в доме?

– Так далеко он не зашел – просто спрашивал, где вы находитесь и известны ли мне причины, по которым вы сбежали из Королевской больницы в Челси и разорили могилу психиатра.

У сэра Артура он спрашивал примерно то же самое, – сказал я. – Однако газеты об этом помалкивают. Это значит, что Уиллис держит свои подозрения при себе. А что было вчера?

– Когда инспектор пришел ко мне в гостиницу, он был гораздо суровее. Разыскал меня, заставив родителей сообщить мое местонахождение. Сказал, что вы побывали на похоронах в обличье пожилого человека. Заявил, что вы напали с оружием на него и еще на двоих полицейских. Этого было достаточно, чтобы получить ордер на ваш арест, каковым он и размахивал передо мной.

– А он упоминал о своих подозрениях касательно моего предположительного сговора со Стэнтоном?

– Нет.

– Это плохо, – заметил я. – Значит, он думает, что вы тоже к этому причастны.

– Судя по всему. – Адриана поднесла к носу платок и отвернулась к окну.

Я секунду поколебался, потом заявил:

– Мы должны как-то изменить его мнение.

Она молчала всю оставшуюся дорогу до церкви, где нас ожидала беседа с отцом Келли.

В приходе мы представились мистером и миссис Бедекер, родителями заблудшей дочери, которой нужна помощь. Наша дочь, говорили мы, заключена в тюрьме Холлоуэй, и нам требуется помощь в возвращении ее на путь истинный. Мы попросили, чтобы отец Келли навестил ее, но в ответ услышали, что его нет в стране. Не устроит ли нас другой священник?

Мы продолжали настаивать, и нас провели в кабинет главы прихода. На вид ему было лет сорок, как и мне в гриме. Мы сказали, что очень хотим поговорить с отцом Келли, и священник погрустнел.

– Мне очень жаль, но это невозможно. Отец Келли уехал из Англии. Он вернулся в Ирландию, – сказал глава прихода.

– Но мы разговаривали с ним всего недели две назад, – сказала Адриана, – и он выразил такое желание помочь, такое понимание молодых женщин, особенно в нервном состоянии.

Наш собеседник заметно покраснел:

– По правде говоря, миссис Бедекер, отец Келли сам неважно себя чувствует. Ему пришлось вернуться в Ирландию, чтобы поправить... собственные нервы. К сожалению, связаться с ним никак невозможно.

– Вы хотите сказать, отец Келли находится в лечебнице? – спросил я.

Священник мгновение посмотрел на меня, словно обдумывая, что сказать.

– По правде говоря, да, мистер Бедекер. Видите ли, отец Келли подвергался большому напряжению, гораздо большему, чем мы тогда предполагали. Он так много работал и, кроме того, уделял весьма много времени спасению души той несчастной женщины, которую повесили. И эта ноша оказалась для него непосильной» Он... сорвался, так сказать. В общем, на какое-то время отец Келли пропал. А когда мы его обнаружили, он был в ужасном состоянии.

– Так это случилось после того, как несчастную повесили? – спросила Адриана.

– Дайте-ка подумать. Это было в прошлую пятницу? Нет. Он заболел незадолго до того, за несколько дней, однако, полагаю, эта казнь стала для него невыносимым бременем. Отец Келли питал уверенность, что она примет крещение перед казнью.

– Прошу прощения, святой отец, но разве она не была сумасшедшей? Так в газетах писали, – сказал я. – И как же отец Келли мог привести ее к спасению?

– Он говорил, что она самая разумная женщина в тюрьме, мистер Бедекер. К тому же суд признал ее вменяемой. Отец Келли всегда отзывался о несчастной с похвалой. – Он открыл блокнот на чистой странице. – А ваша дочь, ее фамилия тоже Бедекер, или она замужем?

– А когда, вы полагаете, отец Келли вернется? – спросила Адриана, не обращая внимания на вопрос.

Последовала долгая пауза, пока священник перебирал бумаги на столе. Наконец он сказал:

– Я совершенно уверен, что отец Келли не вернется в этот приход, миссис Бедекер, как и вообще в Англию. Когда он будет готов вернуться к своим обязанностям, его направят в другой приход. Вполне естественно часто переезжать, особенно если ты молодой священник. Очень может быть, он и так бы не задержался здесь надолго. Итак, могу ли я осведомиться касательно вашей дочери? Я обязательно прослежу, чтобы с ней связались как можно скорее.

– Ее зовут Хильда, – сказал я. – Немецкое имя, в честь моей бабушки. Хильда Бедекер. К сожалению, осуждена за воровство на три года.

Адриана опустила глаза и сложила руки на коленях. 

– Я прослежу, чтобы с ней начали беседовать, – сказал священник, – как только нам пришлют кого-нибудь на эту должность. Сейчас, увы, не хватает людей.

С этим мы удалились. Примерно милю спустя Адриана заговорила:

– Вы были правы. Это был, без сомнения, молодой священник.

– Однако сейчас главное то, что мы не можем с ним поговорить, – заметил я.

– Остается Алиса Таппер. Надеюсь, она согласится, – сказала Адриана, глядя на мелькающие дома.

– Но даже если она захочет помочь нам, ей будет трудно выбраться в «Мортон Грейвз», – сказал я.

Адриана повернулась и посмотрела на меня:

– Полагаю, у нее хватит на это сил, но... сколько мы ей расскажем? И что мы будем делать после того, как поймаем Гассмана?

– Если поймаем, – поправил ее я. – И если он не поймает нас. Об этом можно не думать, пока мы не уясним, где он.

После продолжительного телефонного разговора было решено, что сэр Артур присоединится к нам для повторного визита к Алисе Таппер позже вечером. Конан Дойл настоял на том, чтобы больную подробно информировали о наших подозрениях. Он взял на себя задачу разъяснить игру доктора в «музыкальные стулья» и наши предположения касательно того, чего Гассман при этом добился.

Мы с Адрианой объяснили маскировку с внешностью и даже позволили Алисе ощупать наши крашеные волосы и мою лысину.

Когда мы закончили, Алиса неожиданно заявила:

– Я всегда это знала!

– Вы знали, что таким способом он продолжает жить? – спросил Артур.

– Нет, не это, но я догадывалась, что он может завладевать этими пациентами – и мной. И я знала, что он жесток. Когда я это поняла, я уже была влюблена в него и поэтому находила оправдания.

– Мы должны понять, где он прячется, Алиса, и в кого он вселился сейчас, – сказал я. – И для этого нам понадобится ваша помощь.

Она помолчала.

– Для вас я могу его поймать, – сказала она удивительно сильным голосом. – Должно быть, он отчаянно хочет выбраться из «Грейвз». Если он увидит меня, то поймет, что я – выход.

Мы нервно переглянулись, и Артур ответил:

– Мы тоже так думаем. И если вы согласитесь помочь, мы сможем изолировать его.

– Видите ли_г просто поймать недостаточно. Нужно его прикончить. Безусловно, вы это понимаете. – Она оглядела нас. – А я могу это сделать.

– Что вы хотите сказать, Алиса? – спросила Адриана. – Вам известен способ... прикончить его?

Алиса снова твердо посмотрела на нас, на этот раз с легкой улыбкой:

– Конечно, вы все знаете, что я умираю. Кстати, я уже должна быть мертва В любом случае это произойдет скоро.

– Мы слышали, – тихо ответила Адриана.

– У меня рак, моя дорогая. Как вам известно, это очень болезненно, единственное облегчение мне доставляет только морфий – да и то небольшое. Неужели вы думаете, я откажусь от возможности заснуть навсегда и избавиться от боли?

– Если он будет в вас, вы ничего не будете чувствовать? – спросил Артур.

– Раньше не чувствовала, – ответила она. – Я буду отдыхав, ничего не сознавая.

– Действительно, это может принести вам временное освобождение от страданий, – сказал я, пытаясь подавить накатившее чувство вины.

– Мне не нужно временное освобождение, мистер Бейкер. Мне нужен мирный конец. Я – вот способ прикончить его.

– Вы ведь не хотите сказать, что позволите ему жить в вас до... – Сэр Артур не закончил фразы.

– Именно! – сказала она. – Вместо тупой боли и тошноты каждый час бодрствования я получу настоящий покой. А что до Бернарда, то он будет мучиться от боли и тошноты, пока не умрет. С другими он обошелся не слишком гуманно.

– Мы не можем так поступить, – сказала Адриана. – Я не знаю, где мы сможем его держать. Понадобится частная лечебница.

– Но если вы надолго оставите его среди людей, вы его упустите, – сказала Алиса.

После некоторого молчания Конан Дойл добавил:

– А если мы оставим его там, где он сейчас, он там не задержится. И после этого он выследит нас. – Он посмотрел на Адриану, затем на меня«– Алиса права. Мы не думали о том, что произойдет дальше.

– Просто отвезите его туда, где он? никого не сможет видеть. Конец не заставит себя долго ждать, – сказала Алиса. – Я страдала после его смерти и на похоронах. А теперь узнаю, что он стоял рядом и смотрел. Теперь пусть переживает мою смерть, а я упокоюсь и встречу Создателя. Поверьте, я знаю, что говорю.

Несколько минут спустя она убедила нас принять ее план. Казалось даже, предприятие доставляет ей удовольствие. Она позвонила старой приятельнице в «Мортон Грейвз», секретарше по имени Матильда, и радостно сообщила, что не только жива, но и собирается в гости. Алиса заявила, что хочет повидать всех, кого так долго знала. Они были для нее семьей, сказала она; состарившись, она захотела их увидеть. Посещение было запланировано на следующий день, в четверг.

После этого Алиса сообщила работникам пансионата, что ненадолго уедет со своей старой подругой миссис Бедекер, квалифицированной медсестрой. По словам Алисы, ей захотелось еще разок повидать старых друзей. Поездка запланирована на следующее утро, продлится все выходные, а может, и дольше. Персонал проявил понимание и сочувствие.

Адриана задержалась в палате Алисы, пока мы с Артуром ждали в коридоре. Когда она вышла, Артур пошел по своим делам, а мы с Адрианой направились ко мне в гостиницу.

– А о чем вы с ней говорили? – спросил я.

– Я сказала ей, что мы обустроим удобное место, хоть ей и все равно. Я рассказала ей об охотничьем домике Фредди.

– Хорошая мысль. Как вы думаете, о нем кто-нибудь еще сможет догадаться?

– Полиция, например?

– Именно. Они ведь разыскивают меня.

– Об этом доме почти никто не знает. Я согласилась раздобыть существенный запас морфия. Алиса настаивала. Не хочет, чтобы и Гассман в ее теле страдал. Похоже, она подсела.

– Вы сможете достать?

– Легко, но не сегодня. – Ее лицо омрачилось, и она отвернулась. – Я боюсь ехать в это место. Это владения Фредди, а не мои. Я была там только пару раз. Не знаю, в каком состоянии тамошние запасы.

– Кое-что надо будет взять с собой. Если мы собираемся забрать Алису утром, нам надо поехать туда сейчас же. Это далеко?

– Примерно в двух часах езды. Вы правы, надо быть там сегодня.

Мы собрали необходимые вещи и через два часа были в охотничьем домике. Там я начал небольшие переделки, а Адриана изучала имеющиеся запасы. Оказалось, что убежище Фредди оснащено гораздо лучше, чем она предполагала. В помещении для слуг, расположенном возле кухни, имелась уборная. Мы убрали из комнаты все, кроме узкой кровати. Я хотел прикрепить ее к полу, но не нашел способа это сделать Затем я снабдил дверь крепким засовом, чтобы можно было ее запирать снаружи. При помощи бурава я проделал в двери полудюймовое отверстие, служившее глазком в самодельную камеру.

Окошко под потолком я заделал досками, хотя и без того был совершенно уверен, что попытка Алисы Таппер выбраться через него оказалась бы смертельной. Пока я играл в строителя тюрьмы, Адриана разложила лекарства прямо у двери новоиспеченной камеры. Еще предстояло раздобыть морфий, но, по словам Адрианы, это можно будет сделать только утром. Она знала достаточно врачей и медицинских сестер, которые могли достать то, что ей нужно.

Мы отдыхали в большой гостиной охотничьего домика. Выложенный камнем камин и мощные потолочные балки напомнили мне дом моего детства в Аризоне. Единственная разница была в мебели – в домике Фредди нашлось место и деревенскому стилю, и роскоши. В одной комнате рядом с нетесаным столом могли находиться изящные лампы и лакированные книжные шкафы, заставленные томами в телячьей коже. На медной подставке покоился глобус, стоивший, наверное, моего месячного заработка. Я не мог удержаться от улыбки. Домик отражал представление аристократа о простоте. Но общее впечатление оказалось странным. Дом одновременно напоминал деревенскую хижину и загородную библиотеку лорда. А теперь стал еще и тюрьмой.

Хоть мы и испытывали большое искушение переночевать в домике, но знали, что отсутствие Адрианы ночью в лондонской гостинице вызовет лишние вопросы. Поэтому поздно вечером Адриана довезла меня до моей гостиницы и вернулась к себе в номер.

Не могу отрицать, что некоторые обстоятельства
явно свидетельствуют в пользу вашей версии. Я только высказываю мысль, что
возможны и другие. Впрочем, как вы справедливо заметили, будущее покажет.

Подрядчик из Норвуда^[30]

Плиса Таппер, Адриана и я прибыли в «Мортон Грейвз» в седане «бентли» в четверг днем, причем я изображал шофера. Адриана не сомневалась в том, что работавшая в больнице подруга ее узнает, поэтому она ехала на заднем сиденье вместе с Алисой и осталась в машине, когда Таппер вошла в здание. Одетый шофером, я держался на почтительном расстоянии позади, если только не надо было открыть дверь. Алиса выглядела сильной и шла без посторонней помощи. Ради нашего успеха она согласилась пропустить утренний прием морфия, но боль вроде бы ее пока не беспокоила, шла Таппер весьма уверенным для больной шагом.

После того как она представилась, позвали ее старую подругу Матильду. Минут десять они оживленно беседовали, потом Алиса попросила провести ее по больнице. Они обе предавались воспоминаниям о днях, проведенных когда-то вместе. Алиса заявила, что хочет осмотреть все здание, а также увидеть пациентов, которые были здесь в ее время. Она сказала, что собиралась приехать много раз, но все откладывала. По словам Матильды, все в «Грейвз» были убеждены, что Алиса умерла, и приятно удивились, когда она позвонила.

В одной из общих палат мы прошли мимо Томми Моррелла. Алиса остановилась и поздоровалась, но Томми не проявил интереса и не подал виду, что узнал ее. Пока мы шли, и пациенты, и персонал выражали любопытство. По пути к Уильяму Таунби Алиса объяснила Матильде, что и вправду была очень больна, но сейчас пошла на поправку и чувствует себя намного лучше.

Матильда кивнула в мою сторону и заметила:

– Алиса, кажется, ты теперь живешь лучше не только в смысле здоровья.

– Ах да. Мои вложения оказались более успешными, чем я ожидала, когда отошла от дел. Хотя денег вовсе и не так много. Джеймс не только шофер, но и дворецкий, медсестра и садовник. Я не могу позволить себе жить совсем как аристократка, – засмеялась она.

Я кивнул с вежливой улыбкой и снова отошел назад.

Таунби немедленно узнал Алису, но, едва взглянув на меня, отвел глаза. Я был уверен, что он не догадался, кто я.

– Алиса, старушка, да ты работать можешь. Почему ты не трудишься здесь и не зарабатываешь на свое содержание? – сказал он. – А ведь я слышал...

– Матильда рассказала. Не знаю, с чего вы это взяли. Я ложилась в больницу всего на несколько недель. Хотя так мне и надо за то, что не поддерживала отношений со старыми друзьями. Как поживаешь, Уилл? Прекрасно выглядишь. Странно, что ты все еще здесь.

Таунби улыбнулся:

– Все еще не могу оплатить счета, Алиса. И полагаю, никогда не смогу. Но мне нравится мое королевское положение: самая лучшая палата, прекрасный вид. Переезжай ко мне. – Он наклонился к ней, и я на мгновение напрягся. – У тебя есть дружок? – спросил он театральным шепотом.

– Уже давно нет, – ответила она. – Сказать по права де, именно поэтому я так давно не приезжала. Думала, будет слишком много воспоминаний, но теперь все в порядке. А кто еще здесь, кого я знала?

– Думаю, несколько человек с кухни, – ответил Таунби. – И еще есть Томми Моррелл.

– Я видела его в общей палата. Боюсь, сегодня у него неудачный день.

Таунби минуту подумал.

– Думаю, это все, Алиса Томми и я. А все остальные прибыли сравнительно недавно – для тебя, по крайней мере.

– Но некоторые из них знамениты, – радостно сказала она. – Я читала, что у вас тут есть женщина, которая пыталась застрелить кого-то.

– Точно, Лиза Анатоль, она попала в новости и теперь снова с нами. Ты ее не знала. Была еще бедняжка Хелен, но она попала в беду.

– Очень грустно, – сказала Алиса. – А как врачи? Есть кто-то из старых знакомых?

– Есть Доддс, – злорадно сказал Таунби. – Но он сейчас в отпуске. Осталась еще парочка врачей, которых ты знала, но они больше не принимают пациентов.

– Но я слышала, ты сам работал здесь, Уилл?

– Так мне говорят, Алиса. Я этого не помню. Полагаю, именно поэтому я и здесь.

– Но, Уилли, это же не душевное расстройство. Я и сама иногда забываю целые дни, – сказала Алиса, похлопав Таунби по руке. – И уж точно забыла многое об этом месте.

– Что ж, тогда надо почаще приезжать, – сказал Таунби. – Вдруг сможешь освежить мою память. Тебя я вспомнил без малейшего труда.

– А я и собираюсь скоро приехать, Уилл. Я собираюсь часто вас навещать. И кстати, приеду завтра и устрою праздник. Завтра мой день рождения, Уилл, и я собираюсь привезти большой пирог, – сказала она.

Мы договорились об этом до приезда. Мы хотели, чтобы в «Мортон Грейвз» все точно знали, когда снова увидят Алису. Цель сегодняшнего визита состояла в том, чтобы все ее увидели и поняли, что она жива и здорова.

Когда прогулка по больнице уже близилась к завершению, Алиса заметила:

– А где же эта молодая леди, которая стреляла в газетчика, Мэтти? Я умираю от любопытства.

– В последнем крыле, Алиса, в общей палате. Только не смотри на нее слишком пристально. Бедняжка! Маленькая блондинка, самая маленькая в комнате – это будет она. И самая красивая. В последние пару дней ей стало лучше. Может, с ней удастся поболтать, но я не буду представлять вас друг другу, – сказала Матильда. – Не стану же я говорить: «Вот та самая сумасшедшая преступница, о которой ты спрашивала!»

– Я просто хочу, взглянуть на нее, и все. Я буду хорошо себя вести.

– И кстати, в той палате должен дежурить Джо Арнольд. Помнишь его? Наш лучший санитар.

Тут мы завернули за угол и вошли в палату, где находились с десяток пациентов и двое санитаров. Я тотчас узнал Лизу Анатоль. Она с удобством расположилась у окна с газетой на коленях и огрызком карандаша в руке. Сначала она не обратила на нас внимания, но, когда Матильда назвала имя Алисы, обращаясь к Джо, Лиза резко подняла голову. Она секунду смотрела на Алису и даже, казалось, чуть приподнялась со стула, но потом опять села и возобновила чтение. Я быстро прошел по палате, словно был сам по себе, и вышел в противоположную дверь. Судя по всему, Лиза меня не заметила.

Прошло пять минут, прежде чем Матильда и Алиса вышли в коридор. Я последовал за ними, пока они продолжали обход. Нашей последней остановкой была кухня, где Алиса узнала двоих поваров и коротко побеседовала с ними. Потом мы вернулись в холл, где женщины распрощались. К тому времени, как мы дошли до машины, я понял, что Алиса больше не чувствует себя хорошо. Она с моей помощью заняла свое место, смогла выпрямиться и махать рукой, пока я обогнул машину и занял водительское место, но вблизи ее улыбка была настоящей гримасой. Когда мы поехали, Адриана быстро ввела ей в вену морфий.

– Мне это действительно необходимо, – сказала та с благодарностью. – Я не люблю пропускать дозу.

– Как вы себя чувствуете, Алиса? – спросила Адриана.

Я услышал, как та сказала:

– Я уже год так много не ходила, но со мной все в порядке. – Она повысила голос и обратилась ко мне: – Вы думаете, он там, в больнице, мистер Бейкер?

– Думаю, да. Лиза Анатоль проявила к вам особый интерес, правда всего на секунду. Но вы никогда прежде не видели ее?

– Никогда, – ответила Алиса.

– А вот она, без сомнения, знает вас, – с уверенностью сказал я.

– Не она сама, – сказала Алиса с очевидным возбуждением.

– А что Таунби? – спросила Адриана.

– Уилл был совершенно нормален. Он точно такой, каким я его знала, – ответила Алиса.

– А Томми Моррелл? – прокричал я спереди.

– Томми как Томми, – ответила Алиса. – Он почти всегда такой: словно не человек, но понимает, что ему говорят. Хотя не думаю, что он меня узнал.

– Почему я не могу превратиться в муху и подслушать-подсмотреть, что там происходит? – посетовала Адриана. – Так хочется знать, чем именно сейчас занимается каждый из них. Они ждут вас снова?

– Завтра, – ответила Алиса.

– А вы сможете, Алиса? – спросила Адриана. – Как вы себя чувствуете?

– Морфий уже помогает. Я чувствую себя лучше. Не могу долго без него обходиться, но я ни за что не пропущу завтрашний визит.

– Возможно, вам не придется так много ходить! – закричал я, чтобы меня услышали на заднем сиденье. – Если Гассман там, он будет знать, где вас искать, и, держу пари, найдет.

Алиса заснула задолго до того, как мы доехали до охотничьего домика, где нас уже ждал Конан Дойл. Я отнес Алису в приготовленную комнату и предоставил Адриане раздеть ее. Алиса крепко проспала всю ночь. Нам же не удалось сомкнуть глаз.

За обедом Адриана сказала:

– Интересно, один ли Гассман открыл это? Я размышляла об этом. Все эти гипнотизеры и фокусники, появлявшиеся за последние сто лет, а может, и раньше, – неужели только он один узнал, как перемещаться в другое существо?

– Надеюсь, – ответил я. – Хотя только один из миллионов людей за все века. Это ведь может объяснить некоторые поверья о демонах, одержимых и прочем. Но мы не должны забывать и о другой возможности.

Конан Дойл молча кивнул.

– О какой? – спросила Адриана.

– Может, медведь вовсе и не говорит, – сказал я. – Вполне вероятно, что нет никакого Гассмана, что он мертв уже более десяти лет. В деле фигурирует много денег. Только из-за того, что мы не понимаем, что происходит, не стоит думать, что это делает Гассман. Ясно я выразился?

– Я думаю, вы все-таки ошибаетесь, – сказал сэр Артур. – Мы охотимся именно на Гассмана. Как это ни странно, как только я допустил возможность того, что Гассман просто покинул свое умирающее тело и переместился в тело помоложе, я убедился в том, что он так и сделал.

Я посмотрел на сэра Артура и задумался, не начал ли я разделять его безумные взгляды на спиритизм. Не хотелось в этом признаваться, но вдруг я донял, что действительно поверил, что личность доктора Гассмана завоевала и поглотила тела его пациентов после смерти его собственного тела.

Так вы думаете, что он – дух, вселяющийся в них? – спросил я.

– Нет, – ответил Конан Дойл. – Не в духовном смысле. Я пересмотрел свои взгляды на этот вопрос Гассман никогда и не оказывался «по ту сторону», как мы это называем. Он действует в нашем преходящем мире – он ведь не умирал.

То есть вы хотите сказать, что он не призрак? – спросила Адриана.

– Тогда он может умереть, – прибавил я.

– Я убежден, что он может умереть, если мы его поймаем. Если мы совершим это, мы его, в сущности, казним. Однако кто мы такие, чтобы судить его? – спросил сэр Артур.

– Как мы можем его казнить? Гассман умер более двенадцати лет назад. С тех пор он жил, похищая чужие жизни. Большинство из них он губил, некоторых убивал, – сказал я. – И кто же еще станет его судить? Какой полицейский станет ловить Гассмана? Более того, какая армия помешает ему убить нас, леди Джин и Алису? – Я загибал пальцы.

Остальные долго молчали. И мой вопрос повис в воздухе.

– Хотелось бы, чтобы существовал другой способ, – сказала Адриана.

– Если бы можно было заточить его навсегда, мы бы так и поступили. Но мы не можем. В каком-то смысле мы его вовсе и не убиваем, – предположил я. – Он существует в духовной сущности в виде какой-то силы. Он должен кое-куда отправиться и там остаться. Он и так должен быть там. Он должен был отправиться туда много лет назад.

– А как вы сможете отличить один конец от другого? – спросил сэр Артур. – Как вы узнаете наверняка, кто есть Алиса после визита?

Я ответил:

– Я думал об этом. Я собираюсь сообщить Алисе пароль и отзыв, которые будут известны только нам троим. Она получит указания давать мне один и тот же отзыв каждый раз, как я скажу пароль. Если она не ответит, то, значит, это не Алиса.

Лицо Адрианы осветилось.

– Это сработает! – Но она снова нахмурилась. – Если только он не загипнотизирует ее, вместо того чтобы переселиться в нее. Тогда она не сможет сказать отзыв, даже если будет оставаться собой.

– Он не станет терять время на обычный гипноз. Он знает, что, возможно, у него всего один шанс выбраться из больницы. Уже несколько лет внушительный забор, отделяющий больницу «Мортон Грейвз» от Ричмонд-парка, был воротами, через которые он легко проходил. Но не теперь. Для него Алиса – это пустой сосуд, который он должен занять.

– А как только он это осуществит, он попытается убить нас любым способом, – сказал Конан Дойл. – Не предоставляйте ему возможность добраться до вашего горла – или, например, до тяжелого чемодана.

Разве вам не приходилось привязывать под
деревом козленка и, притаившись в ветвях с карабином, ждать,
пока тигр не придет на приманку?

Пустой дом^[31]

Раннее утро прошло в подготовке Алисы. Она поняла принцип пароля. Мы проигрывали его при всех условиях, с которыми могли столкнуться: когда она спала и бодрствовала, когда находилась под действием лекарств или страдала от боли. Она ни разу не забыла.

Договоренность была проста. Я говорил: «Я могу вам помочь, мадам?» Она должна была неизменно отвечать: «Нет, спасибо, Джеймс». Ни при каких обстоятельствах она не должна была отвечать иначе.

Когда пришло время выезжать, Адриана собрала чемоданчик с лекарствами, включая бутылочку из-под нюхательной соли, в которой находился эфир. Наконец она сказала:

– Готовы?

Я кивнул.

В десять часов мы выехали в лечебницу на предполагавшееся торжество по случаю дня рождения. Адриана держала хрупкую ручку Алисы, и обе печально смотрели в окно. Если наш план сработает, Алиса больше никогда нас не увидит. Мне трудно было представить себе это: она просто исчезнет внутри самой себя, а ее место займет Гассман. Он будет выглядеть точно так же, как она, но ум и воля под этим лицом будут принадлежать только ему. Ее же сознание почти сотрется. Это казалось совершенно нереальным. И в то же время существовали свидетельства того, что именно это происходило в течение двенадцати лет с пятью людьми. Мои собственные чувства в этот момент ограничивались виной и страхом. Я чувствовал ответственность за смерть Фредди и слуг, за муки, через которые прошла Адриана. И перед Алисой я тоже чувствовал вину. Осознание то~ го, что она была на пороге смерти и сама разработала этот план, не помогало. И, кроме того, я совсем не был уверен в победе над Гассманом.

Время от времени Алиса поворачивалась и ободряюще улыбалась Адриане. Она старалась выглядеть гораздо сильнее, чем была на, самом деле. Мы остановились в Лондоне и забрали пирог, который заказали для этого случая. Чуть позже двенадцати мы прибыли в «Мортон Грейвз», где на полпути к зданию нас встретили Матильда и несколько других сотрудников. Я нес пирог, а остальные радостно сопровождали Алису.

В холле гостью шумно приветствовали, в основном посторонние люди. Процессия обошла коридор и прошла в палату, украшенную плакатом с надписью «С днем рождения, Алиса! Ç наилучшими пожеланиями». Люди, которых Алиса знала, были почти все здесь, включая Уильяма Таунби. Исключением, как я заметил, был Томми Моррелл, но он бы и не пришел на подобное мероприятие. Лизы Анатоль в комнате тоже не было, но она не была знакома с Алисой.

Алиса легко опустилась на подлокотник большого кресла, и тот, кто хотел с ней поболтать, подходил поближе. Каждые несколько минут я подходил к Алисе и спрашивал, не могу ли я ей помочь. Каждый раз она тихо отвечала: «Нет, спасибо, Джеймс». Пирог разрезали и разложили по тарелочкам. Люди ели и разговаривали. Не происходило ничего интересного.

В час дня из комнаты ушел Уильям Таунби, и я подошел к Алисе.

– Я могу вам помочь, мадам? – спросил я.

– Нет, спасибо, Джеймс, – ответила она.

Представители медперсонала один за другим начали извиняться и уходить, пока наконец не остались те, кто лучше всего знал Алису. В палату начали входить пациенты, среди них Томми Моррелл, но он не приближался к Алисе. Он сел у карточного стола и уставился в окно. Через несколько минут в палату вошла Лиза Анатоль в сопровождении медсестры. Она ухватила тарелочку с пирогом и смешалась с другими пациентами, перебрасываясь фразами то с одним, то с другим.

Через несколько минут она подошла к Алисе и протянула руку.

– Вы меня не знаете, – сказала она, – но я все равно хочу поздравить вас с днем рождения. У нас есть общий друг.

– О! – сказала Алиса. – И кто это?

– Уилл Таунби; Он очень приятный человек. Когда-то он был моим врачом. Вы его знали, когда он был врачом?

– Нет, – ответила Алиса. – Я знала Уилла-пациента, но очень давно. Я слышала, что он какое-то время был врачом.

Лиза наклонилась к уху Алисы.

– Он был сексуально извращенным врачом, – прошептала она, так что я едва услышал ее со своего места на расстоянии нескольких футов. – Да, да, да, – продолжала она. – Он заставлял меня делать вещи, о которых язык не поворачивается говорить. Я все их помню. Мне до сих пор стыдно, когда я вспоминаю, чем мы занимались.

Это было произнесено тихим, вкрадчивым шепотом. После этого Лиза снова выпрямилась и пошла назад к группе пациентов, которые затеяли игру в карты.

Я на секунду подошел к Алисе:

– Я могу вам помочь, мадам?

– Нет, спасибо, Джеймс, – ответила она дрожащим голосом. Она посмотрела на меня со страхом.

Я отошел и взял журнал. Лиза начала играть в карты. Матильда подошла к Алисе и спросила, не хочет ли она уйти из палаты. Алиса отказалась, сказав, что хочет перед уходом еще раз повидать Уилла.

Томми Моррелл сидел у карточного стола с тех самых пор, как вошел в палату. Казалось, он чем-то раздражает Лизу Анатоль, потому что она наклонилась к нему, толкнула его в плечо и заговорила. Потом она выпрямилась на стуле, а Моррелл в свою очередь наклонился и что-то заговорил ей на ухо.

Тут я подумал, что ошибся, потому что помнил, что Томми не может говорить. Я не видел, шевелятся ли его губы, но Лиза, казалось, слушала, слегка наклонив к нему голову. Потом Томми поднялся и отошел от нее, а она тупо смотрела на карты в своей руке.

Мне показалось, что на лице Алисы появились признаки боли. Ее улыбка исчезла, она о чем-то глубоко задумалась. Томми подобрался поближе к тому месту, где сидела Алиса. На расстоянии примерно шести футов от нее он сел на пол и принялся тереть рукой лоб, немного смахивая на обезьяну.

Я шагнул к Алисе:

– Я могу вам помочь, мадам?

– Нет, спасибо, Джеймс, – ответила она более сильным голосом, чем прежде.

Вдруг Лиза Анатоль вскочила со стула. Она смела карты со стола и показывала на одну, упавшую на пол. Остальные пациенты вскочили в тревоге. Потом она взобралась на складной стул и стала молча раскачиваться. Стул опасно зашатался, и несколько человек, включая меня, прекрасно понимали, что она сейчас упадет. Я даже сделал несколько шагов в ее направлении, пока не подбежал санитар. Это только усилило ее тревогу, и Лиза спрыгнула на пол, не успел он поймать ее. Наверное, я наблюдал за этим спектаклем минуту, пока не повернулся, чтобы посмотреть, как все это воспринимает Алиса.

Она стояла в паре футов впереди кресла с озабоченным видом, а Лиза продолжала буянить. Томми все еще тупо сидел на полу, но теперь ближе к креслу Алисы, чем раньше. Казалось, его совершенно не интересуют ни Лиза, ни Алиса, ни кто-то еще. Его руки свисали по бокам, доставая до пола.

Алиса посмотрела на меня и подняла палец, веля мне подойти. Когда я приблизился, она сказала:

– Полагаю, нам лучше уйти. Меня это пугает.

– Я могу вам помочь, мадам? – спросил я.

– Нет, все хорошо, Джеймс. Думаю, что пора уходить, пусть медперсонал разбирается со всем этим. Полагаю, мы только мешаем. Но я хочу попрощаться с Мэтти и сказать, что скоро приеду.

Я засунул руку во внутренний карман ливреи и проверил бутылочку с эфиром.

– Я думаю, вы правы, мадам. Время неподходящее.

Алиса пошла к коридору, ведущему в приемную, я последовал за ней. Проходя мимо стола с остатками пирога, она споткнулась и была вынуждена облокотиться на стол. Она так низко наклонилась над пирогом, что я решил, что она туда упадет. Но не успел я подойти к ней, она выпрямилась и засеменила дальше. В коридоре она остановилась и заговорила с Матильдой;

– Итак, мне пора идти, Мэтти. Огромное спасибо за праздник. Я скоро приеду снова.

– А что там происходит, Алиса? Какой-то сумасшедший дом? – со смехом сказала та.

– Эта девчонка Лиза из-за чего-то расстроилась, но ее угомонили. Скоро увидимся. – Алиса пошла к двери, но вдруг остановилась и прижала руку к правому боку.

– Я могу вам помочь, мадам? – снова спросил я.

– Просто закололо в боку. Возможно, по дороге домой остановимся у аптеки, – ответила она.

– Да, мадам, – сказал я, открывая дверь. – Вы можете идти без посторонней помощи, мисс Таппер?

– Да. Давайте побыстрее доберемся до машины, – хрипловато ответила она, идя впереди меня.

Следуя близко к ней, я вытащил из бутылочки с эфиром пробку и ватный тампон, который вставила туда Адриана прошлой ночью. Потом я вплотную подошел к Алисе и взял ее правую руку в свою. Я зашел слева и прижал ее левую руку к боку.

– Позвольте вам помочь, мадам, – сказал я, доставая эфир и поднося его прямо к ее носу.

Она отдернула голову, но без толку. Больная женщина не могла успешно бороться со мной, пока я держал анестетик у ее носа. Когда Алиса начала слабеть, я увидел, как Адриана быстро выбирается из машины и садится на водительское место. Мотор завелся, а я подхватил на руки тело Алисы. Я помешкал несколько секунд, плотно закрыв бутылочку и убрав ее в карман, а потом обхватил Алису правой рукой, обвивая ее левую руку вокруг своей шеи. Даже на расстоянии было бы ясно, что я буквально несу женщину к машине, что могло вызвать подозрения, но никто не вышел, чтобы нас проводить. Меньше чем через минуту мы были уже далеко. Еще через минуту руки Алисы были надежно связаны за спиной. Затем я связал ей ноги и привязал их к рукам.

Адриана расстелила на полу между сиденьями два толстых одеяла. Я положил на них Алису на бок. Потом наклонился к Адриане:

– Она готова, Адриана. Хотите поменяться местами?

– Когда немного подальше отъедем от «Мортон Грейвз», Чарли. Я найду тихое место, и мы остановимся.

Алиса у моих ног начала стонать.

– Ей дать еще эфира? – спросил я Адриану.

Она прокричала через плечо:

– Это вещество слишком опасно! Лучше следите за ней. Ее может вырвать, и она задохнется. В этом-то и сложность в пользовании эфиром. Мы выедем за город раньше, чем она сможет поднять шум.

Милю спустя, к моему глубочайшему облегчению, мы съехали с дороги и поменялись местами. Если Алисе предстояло задохнуться, я: не хотел бы присматривать за ней в это время. Однако она не задохнулась, ее даже не стошнило. Примерно через час Адриана перегнулась через тело Алисы и сказала:

– Чарльз, он проснулся.

Хотя мы не заткнули Алисе рот, опасаясь, что она задохнется, попыток заговорить не последовало.

Еще через час молчания я въехал на дорожку к охотничьему домику. Пока Адриана отпирала дверь, я поднял маленькую женщину с пола и вытащил ее из машины. Я перекинул ее через плечо со всей возможной нежностью, внес в дом и уложил на кровать в предназначенной для нее комнате. Хоть ее глаза были открыты, она не издала ни звука.

Наконец, когда мы с Адрианой стояли рядом и смотрели на нее, я саркастически спросил:

– Итак, я могу вам помочь, мадам?

– Нет, спасибо, Джеймс, – ответила она.

Вы не знали, на что обращать внимание, и
упустили все существенное. Я никак не могу внушить вам, какое
значение может иметь рукав.

Установление личности^[32]

– Что вы наделали, Чарли?! – закричала Адриана. – Вы что, не задавали ей этот вопрос раньше?

Я стоял и смотрел на женщину, лежащую связанной по рукам и ногам на кровати.

– Конечно, Адриана, я спрашивал ее раньше. Кстати, несколько раз.

– Я все позабыла в суматохе, – слабо сказала маленькая женщина.

Адриана сверкнула на меня глазами:

– Помогите мне развязать ее, Чарльз. Прошу прощения, Алиса. Почему вы раньше ничего не сказали?

– Мне было очень плохо. В пути я только и думала, что меня вот-вот стошнит, – ответила та.

Я развязал узлы, соединяющие руки с ногами, и уложил ее поудобнее на бок.

– Принесите морфий, Адриана, пока я с этим заканчиваю.

Адриана быстро пошла к шкафчику у двери.

– Нет, – твердо сказала Алиса. – Я не хочу морфия. Со мной все будет в порядке. Просто снимите с меня эти веревки. Они причиняют мне боль. Я могу обойтись без лекарства.

При этом Адриана остановилась как вкопанная и снова вернулась в комнату, так и не открыв шкафчик. Она озадаченно посмотрела на пациентку, потом снова на шкафчик и секунду на меня, а потом подошла к кровати. Казалось, она размышляет над словами Алисы.

– Что я могу приготовить для вас, мисс Таппер? – спросила она Алису, прикоснувшись к моему плечу и слегка отодвинув меня от кровати. По выражению ее лица я понял, что она почуяла неладное.

Алиса повернулась к ней:

– Ничего, спасибо. Со мной все будет в порядке.

– Нет, помните, Алиса? – спокойно сказала Адриана. – Вы невнимательны. Послушайте еще раз. Что я могу приготовить для вас, мисс Таппер? – И через несколько секунд она повторила: – Что я могу приготовить для вас, мисс Таппер?

Алиса молчала. Она долго смотрела на Адриану.

– Я... я забыла ответ, – сказала она. – Из-за всей этой суматохи и боли я не помню правильный ответ.

– Хорошенько подумайте, Алиса! Припомните отзыв для меня, а не для Чарльза. Так что я могу приготовить для вас, мисс Таппер?

Я развернулся и вышел из комнаты, так и не развязав остальные узлы. Я пошел к своей сумке, – вытащил люгер и засунул его за ремень под ливреей. Для Адрианы не существовало никакого отзыва, и настоящая Алиса Таппер уже так бы и сказала. Возвращаясь, я слышал, как Адриана все повторяет фальшивый пароль. Когда я вошел, женщина скинула ноги с кровати и смогла сесть.

– Принести вам воды или еще чего-нибудь? – спросил я.

– Пожалуйста, развяжите меня полностью, Чарльз. Мне больно от веревок.

– Но по нашей договоренности вы должны ответить на оба пароля: мне и Адриане, чтобы мы убедились, что это вы, Алиса. С моим у вас уже возникали трудности, а теперь вы, кажется, не помните второго. Так вы ли это, Алиса? – спросил я, делая шаг вперед и слегка толкая женщину обратно на кровать. – Будьте так добры, Адриана, принесите еще веревок из машины, – сказал я. – Надо удостовериться, прежде чем развязывать нашу старушку. – И я привязал ее ноги к спинке кровати.

Адриана вернулась через минуту, принеся веревки.

– Может, вы пересмотрите свое решение о морфии, док, – сказала она. – Вам уже очень больно и лучше не станет, пока не отдохнете. Правда, и тогда будет не намного лучше. Какой смысл мучиться от боли, если есть морфий?

Наша гостья молча смотрела на Адриану. Я развязал Алисе запястья и закрепил их в более удобном положении, используя изголовье кровати. Во время этой процедуры пациентка не произнесла ни слова. Наконец она сказала:

– Вы правы. Мне надо отдохнуть. Пожалуйста, оставьте меня и дайте мне поспать.

– Без морфия? – снова спросила Адриана.

– Да.

Мы вышли из комнаты и заперли дверь. Потом Адриана повела меня в спальню на другом конце дома.

– Как он это сделал? – тихо спросила она. – Ему почти удалось освободиться.

Я снова вернулся мыслями к сцене в палате.

– Уверен, что Гассман был в Лизе Анатоль, когда я увидел ее утром. Полагаю, мы не произносили пароль, когда она могла услышать, потому что она задержалась, только чтобы уязвить Алису, а потом ушла...

Адриана, нахмурившись, перебила меня:

– Что вы подразумеваете под словами «уязвить Алису»? Зачем Лизе было это делать?

– Помните дневники? Как Гассман описывал способы ввергнуть пациентов в более глубокую депрессию?

Адриану передернуло.

– Он называл это «усилить невроз». Отвратительный человек.

– Именно. Видимо, это он и пытался сделать: заставить Алису почувствовать себя плохо, чтобы она захотела спрятаться...

– И освободить для него место. Так что же случилось? Он переселился из Лизы в Алису?

– Нет. Я думаю, он пытался, но не вышло. Поэтому Лиза пошла туда, где сидел Томми, и Гассман перешел в него.

– А вы видели, как он это сделал?

– Да, но тогда не понял.

– Так когда же Гассман услышал отзыв, Чарли?

Я тщательно все обдумал, пытаясь воссоздан, весь эпизод.

– К тому времени осталось всего несколько человек, и Томми пошел и сел на пол рядом с Алисой. Я уверен, что мы один раз проделали обряд, пока он гам сидел, но тогда Гассман не понял, к чему это все.

– А сколько времени Томми сидел там, пока Гассман не... одолел ее?

– Почти нисколько. Теперь, размышляя об этом, я уверен, что Гассман загипнотизировал Лизу сразу же, как только оставил ее тело, потому что, когда Томми добрался до Алисы, Лиза устроила очень своевременную сцену, которая отвлекла внимание всех в палате.

– Включая вас?

– Включая меня. Когда это закончилось, Алиса... – Я запнулся, потому что на глаза неожиданно навернулись слезы. Подавив их, я продолжил: – Она не ответила на пароль.

Адриана сжала мою руку, и мы молча стояли, внезапно осознав непосильную ношу, легшую на наши плечи. Я продолжил:

– Но по пути сюда у Гассмана было достаточно времени, чтобы все обдумать. Он должен был задуматься о том, как угодил в ловушку, он все вычислил. Он очень умен.

Адриана глубоко, прерывисто вздохнула.

– Полагаю, мы и не думали, что имеем дело с глупым противником, – сказала она. – Простите, Чарли. Он чуть Fie провел меня.

– И меня. Вы спасли ситуацию. Но у нас еще есть дела. Не думаю, что он станет дальше притворяться Алисой, хоть и может. Гассман наверняка попробует другие трюки.

Тут мы услышали крик из камеры:

– Миссис Уоллес! Вы меня слышите?

Мы вместе пошли в противоположный конец здания, и Адриана заглянула в камеру через глазок, который я специально для этого сделал. Она попросила посмотреть и меня. Алиса все еще была надежно связана, и я отпер дверь.

– Я хочу получать половину дозы морфия каждые два часа. Это возможно, сестра Уоллес?

– Начнем с этого, ответила Адриана. – Если это не успокоит вас и не снимет боль, я увеличу дозу. – Она подошла к кровати и потянулась к левой руке пациентки. Для первого раза, доктор, я сделаю вам укол внутривенно. А потом посмотрим.

– Сделайте укол в правую руку, пожалуйста. Там вены лучше.

Адриана обошла кровать, расстегнула и закатала рукав па правой руке. Потом пошла к шкафчику и приготовила шприц.

Когда она снова приблизилась к пациентке и стерилизовала руку, женщина вкрадчиво заговорила:

– Медсестра и убийца в одном лице. Должно быть, с таким конфликтом внутри тяжело жить, сестра Уоллес?

Адриана сделала укол без комментариев.

– Мы скоро вас развяжем, – сказал я. – Вам будет удобнее. Вы обнаружите, доктор, что вы очень слабы. Вы не сможете справиться с нами даже без морфия.

– Почему вы все время меня так называете, Чарльз? Что вас к этому вынуждает?

– Я скоро нас развяжу, ответил я, и мы с Адрианой вышли из комнаты.

Я запер дверь. Адриана подошла к кухонному шкафу вытащила бутылку бренди и налила две щедрые порции. Потом мы вернулись в спальню в другом конце дома.

– Странно: он знает, на какой руке у Алисы лучше вены, – сказала Адриана, сев в кресло у камина.

Я помешал угли в камине и подбросил дров.

– А он прав? Эти вены, по-вашему, лучше?

– Не уверена. Дайте-ка подумать, – ответила она. – Не знаю, Чарльз. Я в основном делала ей уколы внутримышечно, не в вены. Но на этот раз понадобилось быстрое и сильное действие.

– Алиса могла знать о своих венах, – сказал я, но с нами говорит не Алиса.

– Если только мы не ошибаемся, – прибавила Адриана.

– Сколько времени нужно, чтобы лекарство подействовало? – спросил я.

– Несколько минут. Я дала ему полную дозу, хотя он просил половину.

– Тогда вернемся и посмотрим на руки Алисы. Может, мы сможем понять, что он имел в виду.

– Это так странно, Чарльз: не знать, как обращаться к... Алисе. Не знать, кто там на самом деле.

Минуту я сосредоточился на том, чтобы наладить огонь.

– Насколько я понимаю ситуацию, – сказал я, сев, – Алиса тоже там, но она где-то в глубине, где не понимает, что происходит. Она отдыхает, дремлет. Об этом свидетельствуют дневник и рассказ Таунби. Гассман, напротив, находится на поверхности. Он сознает все, что происходит, и он думает. Он думает, как Гассман. Он знает все, чему научился, включая многое об Алисе, чего мы с вами не знаем, возможно, чего она сама о себе не знает.

– Давайте будем помнить, что у него за спиной девяти то лет обучения и что он хладнокровный убийце в придачу. – Адриана взглянул на часы, – Однако через пять минут он перестанет так активно думать, – сказала она. – Тогда мы сможем развязать его, чтобы он пользовался уборной без нашей помощи. Я бы предпочла держаться от него подальше.

Я молча сидел, глядя на огонь, пока Адриана не поднялась с кресла. Мы вернулись к камере, посмотрели в глазок, чтобы увериться, что Гассман спит, и отперли засов. Алиса крепко спала. Чтобы убедиться в этом, Адриана уколола ладонь спящей женщины своим острым ногтем. Я развязал и убрал веревки, и Адриана начала снимать с нее платье. Расстегнув несколько пуговиц на груди, она расстегнула и левый рукав.

– Взгляните на это, Чарли, – сказала она, указывая на левое запястье.

Там, под пуговицами, виднелась деревянная рукоятка ножа. Простого кухонного ножа с восьмидюймовым лезвием, на котором засохли крошки от пирога. Я поднял его, а Адриана сказала:

– Так вот почему вены на правой руке лучше: между ними и шприцем нет ножа.

– Я ведь стоял прямо за ним, когда он его взял, сказал я, – и совершенно ничего не заметил. Я удивлен, что он до сих пор не перерезал веревки. Я связал его некрепко, и он мог бы уже дотянуться до ножа правой рукой.

– Он знал, что ничего не в силах сделать, пока не отдохнет, – сказала Адриана, качая головой в каком-то мрачном восхищении. – Но он мог бы поступить умнее и убрать нож из рукава. Хотя бы спрятать под подушкой.

– Наверное, не ожидал, что мы его разденем. А так нож был очень хорошо спрятан. Не хочу даже думать о том, что бы он сделал с помощью этого ножа при благоприятных условиях.

Осмотрев руки пациентки. Адриана сняла с нее платье, надела ночную рубашку и накрыла тело Алисы одеялом. Я собрал веревки и осмотрелся, чтобы удостовериться, что в комнате не осталось ничего лишнего. Мы все вынесли и заперли дверь.

Когда я положил нож на кухонный стол, Адриана спросила:

– Где пистолет, Чарли?

– У меня за поясом, – ответил я, рефлексивно касаясь ремня правой рукой.

– Не думаю, что следует вносить его в комнату. Гассман может до него как-нибудь добраться. И не думаю, что следует оставлять его там, где он может додуматься поискать его, – например, в ящике.

Она говорила разумно. Если бы Гассман решил, что кто-то из нас вооружен, он бы непременно попытался заполучить пистолет. А если бы ему представилась возможность поискать оружие в доме, я не хотел бы, чтобы ему это удалось. С другой стороны, пистолет должен быть в доступном для меня месте. Я осмотрелся.

– Подойдите к книжному шкафу, Адриана, – сказал я. Стоя перед высоким книжным шкафом у камина, я продолжил: – До какой самой высокой полки вы можете достать?

Адриана дотянулась до предпоследней полки сверху и вытащила три книги. Она поставила книги на место и перешла к полке пониже. Там она могла легко снять книги и положить что-нибудь за ними.

– Думаю, сюда Алиса не дотянется, – сказала она, – даже будь она в нормальном состоянии.

– Согласен. – Я вытащил люгер из-за пояса и спрятал его за книгами, которые она вытащила.

– Погодите, Чарли. Как он работает? Надо просто нажать на курок?

Я вытащил пистолет.

– Нет. Сейчас он поставлен на предохранитель, – сказал я. – Давайте я вам покажу. – Я снял пистолет с предохранителя. – Теперь можно стрелять, если нажмете на курок. Просто снимите с предохранителя – видите этот рычажок? – и стреляйте. А после этого нажимайте на курок. И он отстреляет всю обойму.

– Предохранитель? – спросила она.

– Да. Просто поставьте его вот так. Теперь можно стрелять. Мы будем хранить его заряженным, но на предохранителе.

– А какой калибр? Он сравним по мощности с тем, который был у меня?

– Примерно такой же. Только не надо нажимать так сильно, как тридцать восьмой. Для выстрела достаточно легкого нажатия. Хотите выйти и попробовать?

– Нет. Я понимаю. Положите его за книги. – Адриана взяла со стола бренди, пока я прятал люгер, и мы пошли в спальню, где она села на двуспальную кровать. – Это действительно он, – сказала Адриана – Он! Он убил Фредди и... всех остальных, и теперь он лежит там и отдыхает.

– Если бы он сделал все, что собирался, то убил бы и нас, – сказал я.

– Трудно думать о нем, а не об Алисе.

– Знаю. Я также не могу привыкнуть.

Слезы навернулись на глаза Адрианы.

– А она... ушла.

– Уснула.

– С этих пор, Чарли, – с болью воскликнула Адриана, – этой маленькой храброй женщины больше не существует!

Я держал ее в объятиях, пока она не успокоилась.

– Адриана, как долго, по-вашему, это затянется – я имею в виду рак?

– Не знаю. Дни, но, может, и недели.

Поднявший меч от меча и погибнет, и тот, кто
роет другому яму, сам в нее попадет.

Пестрая лента^[33]

Кроме просьб о морфии, Гассман ничем нам не докучал до следующего дня. Он настоял на минимальной дозе лекарства и не позволял больше вводить его в вену, только внутримышечно. В результате его боль – боль Алисы – оставалась такой, какую он мог терпеть, но рассудок его бодрствовал. Он не предпринимал попыток сопротивления, пребывая в хрупком теле Алисы Таппер. Каждый раз, когда Адриана делала ему укол, я стоял в комнате, прислонившись спиной к двери.

Несколько раз Гассман вставал и прохаживался по комнате, он также пользовался уборной. Прислушиваясь к его шагам, я всякий раз напоминал себе, что Гассман пребывает в маленьком, дряхлом, слабом теле, да еще и под действием успокоительных. У меня не было сомнений, что он не в состоянии высадить заколоченное окно. Кровать бы он передвинуть еще смог, но даже этого не пытался сделать.

Около двух часов приехал сэр Артур и немедленно направился повидать нашего пленника.

– Артур Конан Дойл! – возбужденно воскликнула Алиса. – Итак, вы здесь спустя все эти годы. Монтроуз был так давно.

Конан Дойл стоял молча, глядя на маленькую женщину, лежащую в кровати. Наконец он глубоко вздохнул и заговорил:

– Почему вы послали мне это проклятое письмо, Гассман?

– Я хватался за соломинку. Мне стало казаться, что я ничего не смогу сделать, чтобы спастись из камеры смертников. Мне нужен был объект, на который я мог бы положиться. Я знал только одного человека, который был в силах мне помочь, и знал, что вы поможете, если у вас появится возможность получить ответ на главный вопрос вашей жизни.

– Мне не нравится ответ, – сказал сэр Артур. – Вы не дух из мира иного, Гассман. Вы извращение природы.

– Не спешите с выводами, сэр Артур, – сказало маленькое существо. – Я – лучшая возможность, которая представилась вам в деле разгадки тайны жизни и смерти. Подумайте об этом, Конан Дойл. – Гассман помолчал, следя за реакцией сэра Артура. – И это только начало! В подходящих условиях и с нужными средствами мы сможем найти все, что вы ищете.

Пожилой человек сжал свой огромный кулак, словно хотел ударить лежавшую перед ним женщину. Потом спохватился и отступил назад.

– Вы ничего не знаете о мире духов.

– Напротив, я – лучшая возможность для вас узнать о мире духов все. Но мне надо вернуться в здоровые объекты. Вы можете держать меня под стражей, как сейчас. Мы сможем найти все ответы, если будем работать вместе. – Он помедлил и добавил: – И вы тоже сможете жить столько, сколько потребуется, чтобы их найти.

Сэр Артур молча стоял и переводил взгляд с меня на Адриану.

– Будьте добры, Чарльз, заприте дверь, – сказал он, выходя из комнаты. Он прошел на кухню и налил себе стакан воды. Потом принялся ходить по комнате, пока я запирал самодельную камеру.

Адриана налила две порции бренди и принесла одну мне, пока мы ждали, когда Конан Дойл заговорит.

– Я больше не желаю с ним общаться. – Он молча допил воду и продолжил: – Гассман только что сделал мне самое соблазнительное предложение, которое я только мог бы вообразить, – такое заманчивое, что даже сейчас, признаюсь, я испытываю искушение. – Он покачал головой с мрачным выражением. – Я возвращаюсь в Лондон. Позвоните мне, когда он умрет. И ради всего святого, не позволяйте мне больше с ним разговаривать. Я чувствую его присутствие в самом воздухе.

– Мы с ним справимся, – сказал я.

– А я не могу, – ответил сэр Артур. – Я не отвечаю за себя, если снова окажусь рядом с этим... склизким... бесчеловечным... – Он тряхнул головой, прошел к двери и вышел, не говоря больше ни слова.

Ближе к вечеру Адриана принесла Гассману миску супа и ложку, и он начал спокойно насыщаться. И вдруг обратился ко мне. Голос слегка отличался от голоса Алисы Таппер. У него были более глубокие придыхания, и звучал он чуть глуше, чем ее естественный.

– Итак, мистер Бейкер, вы американец. Как я понимаю, были солдатом. Почему не вернулись домой после войны?

– На самом деле, доктор Гассман, – ответил я, – я служил Короне, а не Соединенным Штатам. Я родился в Англии.

– Интересно, – сказал он. – Ваш акцент, прошу не обижаться, сразу же выдает в вас американца. И все же вы воевали за короля и эту страну. А где живут ваши родители?

– Они нигде больше не живут, – сказал я. – Они умерли в Штатах, когда я был еще мальчиком.

Он проглотил несколько ложек супа и снова заговорил:

– Мои симпатии тоже принадлежат двум странам. А некоторые шотландцы могли бы сказать, что и трем. И одиночество, и замешательство, сопутствующие этой ситуации, всегда были для меня тяжелой ношей. Я родился в Австрии, но предан Британии, хотя моя манера говорить остается непривычной английскому уху. Из-за этого мне всегда трудно было походить на англичан. – Он замолчал и закончил есть суп.

– Хотите еще супа, доктор? – спросила Адриана.

– Nur ein wenig, bitte.

– Извините, не понимаю, – сказала Адриана, взглянув на меня.

– Немножко, – перевел я для нее.

– Так, значит, это вы, герр Бейкер, читаете по-немецки, – сказал Гассман с легкой улыбкой. – И помните старую графику. Знаете, я все эти годы думал, куда же подевались мои дневники. Для работы они мне были больше не нужны, но я боялся, что их обнаружат. И вот обнаружили. – Он повернулся к Адриане. – Да, пожалуйста, еще немного супа. И если можно, хлеба. – Он коснулся ее руки. – Jetzt ist es Zeit, das Brot zu bringen, – сказал он, усмехнувшись. – Это-то вы понимаете, nicht war?

– Да, – сказала она, вставая с кровати. – Вы слышали, как я это сказала.

– Как раз перед тем, как застрелить меня, – тихо сказал он ей вслед, когда она уходила. – Английская медсестра, которая убивает.

Я видел, как Адриана вздрогнула.

– Защищая свою жизнь, – сказал я достаточно громко, чтобы она услышала меня из соседней комнаты.

– А вы так и не бывали в Америке после войны, Чарльз? – спросил он меня.

– Пока нет, – ответил я.

Его вопрос взволновал меня. Я ощутил смутную тоску по Америке – так кто же я наконец, англичанин или американец? Однако не дал ему понять, какие струны затронул его вопрос.

Он кивнул с понимающей улыбкой:

– Здесь, в Англии, так трудно стать своим. Я всегда так считал. Иногда я тосковал по Австрии, по людям и местам, которые видел в детстве.

Иногда, – сказал я и вдруг поймал себя на том, что думаю об Аризоне.

– О людях и местах, которые знал в молодости, – тихо сказал он. – Британцы не слишком расположены к иностранцам. Их снобизм порою безграничен. Когда я был мальчиком, люди были добрее. Было не так одиноко. Был дом. Иногда я так жажду вновь обрести его, – бормотал он.

– Я тоже подумываю о том, чтобы вернуться, – сказал я, когда появилась Адриана с миской супа и ломтем хлеба.

– Спасибо, сестра. Вы добры ко мне, несмотря ни на что, – мило сказал он, – Как трудно быть медсестрой. – Он попробовал суп и улыбнулся. – А на войне быть медсестрой труднее всего. Обязанности так часто противоречат друг другу, не правда ли?

– Каждый день, – ответила Адриана, – Каждый чертов день.

Врачу тоже трудно сделать правильный выбор. И почти невозможно примирить противоположности. Ваши обязанности на войне бесконечны. Я служил Англии в бурскую войну. Пытался спасать жизни в царстве смерти. И видел жизни, которые уже нельзя спасти. – Он откусил хлеба, улыбнулся и кивнул в знак одобрения.

– Из пекарни, – сказала Адриана.

– Из хорошей пекарни, – сказал он. – Вы обо всем подумали, сестра. То, что надо. Все самое лучшее, что возможно в таких обстоятельствах. В плохих обстоятельствах. – тихо сказал он. – Хорошая медсестра в плохих обстоятельствах.

Я вышел в другую комнату через дверь, которую Адриана оставила открытой, уходя в кухню. Несколько минут спустя вышла и она с пустой миской и ложкой в закрыла за собой дверь. Я вспомнил о засове, только когда она ушла. Хотя на меня внезапно накатила усталость, я встал со своего кресла у камина и запер камеру. Взглянув в глазок на Гассмана, я увидел мирно спавшую старую женщину.

– Глаза прямо слипаются, – сказала Адриана. – Я немного вздремну.

– А я посижу у огня, – сказал я.

Камин был облицован камнем, как в Америке. В доме вообще было много камня. На потолках виднелись грубо оструганные балки. Я чувствовал странное удовлетворение оттого, что нахожусь в доме бедняги Фредди с его женой, вдали от работы и Лондона. Я погрузился в сон.

Когда я проснулся, на улице стемнело, а Адриана была в камере с Гассманом. Я заметил, что дверь туда открыта, но она ведь и не могла запереть ее, раз находилась внутри. Но все же она должна была разбудить меня. Я пошел туда, чтобы посмотреть, что происходит.

Алиса – вернее, Гассман – сидела, опустив ноги на пол, и ела суп – пожилая женщина, на коленях которой, накренившись, стояла миска. Он – я заставил себя вспомнить, что это Гассман, – повернулся лицом к двери, а Адриана сидела на другой стороне кровати, спиной к ней. Я встал в дверном проеме.

– Понимаете, нам приходилось это делать. Если бы мы этого не сделали, эти девушки бы умерли. Вот и приходилось, – сказала Адриана, похоже всхлипывая.

– Противоречия чудовищны, трагичны, – произнес голос Алисы. – Они громоздятся друг на друга и делают жизнь порой невыносимой. Я много раз это ощущал в Южной Африке.

– А они все приходили, – сказала Адриана.

– Понимаю. А пушки – самое жуткое. Как можно спасать жизни, если пушки их уничтожают? А мальчики были такими юными. – Он похлопал ее по спине и продолжал тихим, гулким голосом: – Милые английские пареньки.

– Девушки были так молоды, – сказала Адриана.

– А женщины и дети, чьи страдания я наблюдал... – мягко сказал Гассман. Потом он посмотрел на меня и на лице старой женщины отразилось искреннее сострадание. – А вы много общались с американскими подразделениями? – спросил он. – Беседовали с молодыми американцами?

Я даже почувствовал, как он сочувствует мне.

– Они сражались преимущественно в Лотарингии, – сказал я. – Так что я общался с несколькими уже после заключения перемирия.

– Они потом уехали домой, – тихо сказал Гассман, – к своим друзьям. Теперь они вместе с теми, кого знали в детстве. Это было бы приятно, правда, Чарльз? Где вы жили в Америке?

– На западе, в Аризоне, – ответил я, и на меня мгновенно нахлынули воспоминания.

– Открытые пространства, сухой климат. Совсем не то, что в Лондоне, – сказал Гассман. – И жизнь на воздухе, Чарльз? Вы жили как ковбой? – спросил он, все еще похлопывая Адриану по спине.

Я почувствовал смутную опасность, словно мне следует выйти, но вместо этого просто ответил:

– Я жил в шахтерском поселке, потом на ранчо. Там хватает простора, – сказал я, внезапно вспомнив отца и разговоры с ним дома по-немецки.

Меня беспокоила Адриана. Она сидела согнувшись, крепко обхватив себя руками и глядя в пол.

– Вы закончили есть? – спросил я.

– Вы так добры, очень вкусно, – ответил он. – Суп замечателен, спасибо.

– Это консервированный суп, – тихо сказала Адриана, – а не настоящий. – Она все еще глядела в пол.

– Как на войне, – пробормотала Алиса. – Все консервированное, ничто не делается как надо. Как правило, не хватает медикаментов. Так трудно выполнять свои обязанности.

– Боже! Как я ненавидела все это! – сказала Адриана. – Кровь, грязь, убийства – и так год за годом.

– И некуда спрятаться, особенно медсестре, – подхватил Гассман. Он снова посмотрел на меня. – Я уверен, вы часто тосковали по вашим необъятным просторам на войне, Чарли, – сказал он добрым женским голосом.

– В те дни не особенно, – отметил я. – А вот с тех пор гораздо больше. Хотелось бы уехать из Лондона, от этого британского снобизма. – Я чувствовал, что могу поделиться с ним и он меня поймет.

– Я хотел увидеть людей и места, которые знал в детстве, – пел голос Алисы. – Уехать из Лондона. Я хотел посетить могилы родителей, – сказал он. Он повернулся и коснулся плеча Адрианы. – Могу ли я получить небольшую дозу морфия, сестра Уоллес? – Он снова повернулся и откинулся на подушки. – Чарли, как же спокойно здесь, вдали от Лондона. Я могу говорить с вами и не следить за своим акцентом, nicht war?

– Jawohl, – ответил я, глядя в маленькое окошечко на широкое ночное небо, залитое лунным светом. – Ни к чему следить за тем, что говоришь, док.

– Здесь можно расслабиться, – говорил он мягким голосом Алисы. – И не притворяться. Можно пройти много миль, не заботясь о том, какое производишь впечатление. Я совсем не гожусь для Лондона. Я и в самом деле думаю, что они лучше меня, и они об этом знают.

Вернулась Адриана со шприцем и сделала Гассману укол в руку Алисы. Очень мастерский укол.

– Вот так. Через несколько минут вам станет гораздо легче, – сказала она.

Я заметил, как никогда раньше, каким правильным был ее выговор, в тоне звучало что-то великосветское. Адриана вышла из комнаты, а я последовал за ней, испытывая к ней какую-то странную неприязнь.

– Полагаю, здесь нет пива? – спросил я.

– Нет, Чарльз. Но есть бренди. Думаю, в погребе должен быть ящик неплохого кларета, – сказала она немного напряженно.

– Но должно быть и пиво, сказал я, Все больше сердясь.

– Оно плохо хранится, Чарльз, и Фредди его не очень любил. – Она стояла, как мне казалось, в позе английской учительницы и читала мне лекцию о том что мне следует пить, боже мой! Конечно, Фредди пил только то, что положено.

– Наверняка не любил, – сказал я. – Я собираюсь проехаться и пропустить пинту или две. Недалеко от* сюда у дороги есть паб.

– С нами все будет в порядке, – сказала она. – Не спешите. И будьте осторожны.

– Я закрою темницу, – сказал я. – На всякий случай. Я запер засов.

Через час я вернулся, выпив пинту крепкого. По крайней мере мне показалось, что была только пинта. Я чувствовал себя как в тумане. Теперь моя поездка и это пиво казались глупостью. Адриана спала в спальне. Я взглянул на Гассмана, который тоже крепко спал. Я не забыл проверить засов, а потом уснул на кушетке у камина.

Наши дни и ночи стали однообразными, почти нереальными. Иногда я даже забывал, где мы находимся. Я потерял счет времени. Нам нечего было делать, кроме как ждать. Порой мое сознание затуманивалось. Гассман просил лекарства и еду и ничего больше. Он был любезен и разговорчив, не пытался бежать и не сопротивлялся. Он рассказывал о своей жизни и расспрашивал о наших. Просто удивительно, до чего его жизнь напоминала наши, только по-своему. Адриана, казалось, примирилась со своими обязанностями в ожидании неизбежного конца.

Больше мы не спорили. Мы вообще разговаривали очень мало. Я обнаружил, что меня вполне устраивает спать на кушетке. Адриане тоже, видимо, так было удобнее, хоть мы никогда и не поднимали эту тему. Она вдруг потеряла актуальность. Адриана казалась мне такой далекой, такой британской. Она проводила время за чтением Томаса Гарди.

Несколько дней спустя я твердо решил, что непременно вернусь в Америку, если не навсегда, то хотя бы на время, после того как все закончится. Я постоянно вспоминал Аризону, но ничего не говорил об этом Адриане. Вероятно, прошло еще несколько дней, и я решил съездить на побережье, чтобы узнать о рейсах.

Поездка, наверное, была приятной, хотя я помню ее очень смутно. Несмотря на февраль, уже чувствовалась весна. Может быть, где-то что-то уже зацвело. Отъезжая, я, кажется, беспокоился об Адриане, которую оставлял в домике одну и надолго. Когда я решил уехать, она дремала, но я знал, что она справится с Гассманом. Она довела уход за ним до профессионального совершенства и даже, похоже, наслаждалась этим.

Каким-то образом я нашел представительство пароходной компании в одном из прибрежных городов, хоть и не мог понять, как мне это удалось. Подъезжая к морю, я не обращал внимания на дорожные указатели, поэтому даже не знал, в каком порту оказался. Не обратив внимания на название компании, я оказался в уютной приемной. Вечерело. В камине приветливо горел огонь, и я подумал, как это замечательно, что компания так заботится об антураже. Потолок с грубоватыми балками и приглушенный свет прекрасно дополняли атмосферу, и потенциальный путешественник чувствовал себя здесь как дома. Мебель в деревенском стиле удачно соседствовала с деловым стилем. Я поднял брошюру и с удивлением увидел, что в ней предлагалось совершить круиз к западному побережью Соединенных Штатов на борту парохода «Америка». Я подошел к большому глобусу на подставке и попытался представить маршрут путешествия.

Меня потрясло: ведь это именно то, что мне нужно. Более того, корабль плыл как раз к западному побережью. Это избавило бы меня от необходимости пересекать на поезде всю Америку.

Наконец меня пригласил в кабинет приятный голос служащей, которая оказалась милой миниатюрной женщиной. Хотя в кабинете у нее было тесновато, стены были увешаны бесчисленными картинками и фотографиями с видами американского Запада. Особенно хороши были изображения ковбоев, и я слегка задержался, разглядывая их.

– Очень милы, не правда ли? – ласково пропела она. – Их нарисовали в штате Аризона.

– Именно туда я и хочу попасть, – сказал я, поражаюсь тому, насколько эти изображения на стенах кабинета соответствуют моим детским воспоминаниям. Я скоро увижу людей и места, которые знал в детстве.

– Такой простор и такой сухой климат, – сказала она. – Желаете отправиться прямо сейчас? Мы отплываем очень скоро, а потом рейсов к западному побережью не будет довольно долго. Jetzt ist es Zeit, die Reise zu machen.

– У меня есть тут одно неоконченное дело, – сказал я. – Оно может задержать меня на несколько дней, а то и недель.

– Nein, – сказала она. – Мы не можем так долго задерживать пароход «Америка». Он отплывает завтра. И больше не вернется. Не желаете ли присесть, repp Бейкер? Мы сможем обсудить, каким образом все можно устроить. – Она указала на удобную скамью перед собой.

Но как только я сделал шаг, случилось что-то страшное. У самого моего уха прогремел взрыв. Он буквально оглушил меня. Несчастная служащая ударилась о стену, с которой слетели несколько картинок, а на ее груди расплылось алое пятно. Прозвучал еще один оглушительный взрыв, следом еще один. Рядом с головой маленькой женщины на стене полыхнуло красным. Ее грудь снова дернулась, на ней появилось второе пятно. Еще один ревущий треск. И еще один. Ей снесло плечо. Штукатурка над ее лицом облупилась. Теперь дернулась ее шея, и на ней тоже появилось красное пятно.

Все гравюры и картины упали, некоторые взлетели высоко под потолок и превратились в пыль, растаяв в воздухе. Стол исчез. Брошюра в моих руках оказалась куском старой газеты. Корабль, на который я почти взошел, стал сильно раскачиваться. Пароход «Америка» шел ко дну прямо у меня под ногами. Я повернулся к приемной – там стояла английская медсестра, умеющая убивать. Она держала в руках дымящийся люгер, и по щекам ее текли слезы. Она обратилась ко мне.

– Что я могу приготовить для вас, мисс Таппер? – спросила медсестра. Она держала пистолет перед собой, целясь в меня.

Я потерял дар речи. Неужели она за мной проследила? Как ей удалось разыскать меня на побережье? Как она посмела убить эту милую служащую?

– Черт возьми, Чарли, – прокричала она, перекрывая звон у меня в ушах и все еще целясь мне в грудь, – советую припомнить! Не шевелись ни на дюйм, пока не ответишь. ЧТО – Я – МОГУ – ПРИГОТОВИТЬ – ДЛЯ – ВАС – МИСС – ТАППЕР?

Я оглядел маленькую комнатку и увидел кровать, кровь и скорчившееся тело Алисы. Разглядел маленькое окно, которое сам заколотил. Посмотрел на ствол дымящегося люгера.

– Для тебя нет отзыва, Адриана, – сказал я.

Кое о чем можно было и умолчать или хотя бы
соблюдать меру в изложении фактов.

Знак четырех^[34]

К тому моменту, как Адриана выстрелила, моя жизнь в качестве Чарльза Бейкера, американского журналиста из Ассошиэйтед Пресс, уже подходила к концу. Тогда мы этого еще не знали.

Как только я дал правильный ответ, отринув несуществующий отзыв, Адриана отвернулась от меня и кровавой сцены за моей спиной. Она бросила пистолет на стул, пошла прямо в спальню, принадлежавшую теперь только ей, и стала безудержно рыдать. Через несколько минут я притащился за ней, все еще собираясь с мыслями. Наверное, прошло минут десять, прежде чем я понял, где мы находимся, кто я такой и кто лежит мертвым в той комнате. Все это время Адриана так и не переставала рыдать в голос.

Я присел на край кровати, на которой она лежала лицом вниз. Наконец ее рыдания превратились во всхлипы. Когда и они в свою очередь стихли, я протянул руку и нежно похлопал ее по плечу.

– Ты пришел в себя, Чарли? – спросила она приглушенным голосом, не поднимая головы от подушки. – Думаю, да, – ответил я. – А ты?

Она не ответила. Это было малоподходящее время для светской беседы.

Я пошел в кухню, вроде бы намереваясь приготовить ей чаю. Я очень долго ставил чайник на огонь, потому что мысленно все еще бродил по отчему дому в родной Аризоне. Когда я не смог найти чашки, я понял, что ищу их совсем не там, где они стоят.

Однако, когда я принес Адриане поднос, я уже знал, что нахожусь в охотничьем домике бедного Фредди, да и Адриана уже успокоилась.

– Он почти подчинил меня, – сказал я, ставя поднос на столик у кровати. – Я даже не знал, где я.

Она обхватила горячую чашку дрожащими руками и глубоко вздохнула.

– На секунду я испугалась, что уже поздно, – сказала она. – Когда я проснулась, меня внезапно охватил ужас, неизвестно почему. Я побежала искать тебя. Ты стоял в той маленькой комнате... Алиса говорила... почти бормотала... когда я услышала, что она тебе говорит, я поняла... побежала за пистолетом... не было времени...

Я сел рядом с ней и положил руку ей на спину. Она вздрогнула, и я вспомнил, что Алиса, вернее, Гассман имел привычку «успокаивать» ее таким жестом. Моя рука упала на кровать.

– Ты поступила совершенно правильно, Адриана. Я думал, он не попытается проделать такое со мной. Теперь я знаю, что чувствовал отец Келли и все остальные.

– Чарли, вернись, пожалуйста, и закрой дверь. Я не могу пойти туда и увидеть... – Она поставила чашку на поднос и закрыла лицо руками.

Неловко похлопав ее по коленке, я встал и пошел к самодельной камере, где на полу у залитой кровью стены бесформенной кучей лежало тело Алисы Таппер. Теперь я думал о ней только как об Алисе, и на какой-то момент мой взгляд помутился от слез.

Отводя от нее взгляд, я увидел, что мне предстоит много работы. Мне недоставало цинизма, чтобы начать рыть могилу, пока Гассман был жив, хоть мы знали, что очень скоро она понадобится. В сарае меня ждала хорошо заточенная лопата, поэтому я вышел из дома и незамедлительно приступил к этому делу.

Примерно через пятнадцать минут после того, как я начал копать, Адриана позвала меня.

– Я хочу поскорее уехать. Не могу здесь оставаться, – сказала она. – Знаю, понадобится время, чтобы навести здесь порядок, но я просто не могу оставаться.

– Понимаю, – кивнул я. – Ты поедешь домой?

– Нет. Туда я тоже ехать не могу. Я поеду в свой номер в гостинице. И позвоню сэру Артуру. – Она осмотрела гараж. – Чарли, тебе придется побыть здесь, пока я не вернусь. Ты справишься?

– Конечно. Еды достаточно. Не торопись.

– Может, я вернусь одна, – сказала она. – Ни к чему привлекать внимание к этому месту. Чарльз, возможно, пройдет пара дней, прежде чем я соберусь с духом. Но к тому времени я узнаю новости о положении в Лондоне: о Стэнтоне и полиции.

– Ты сможешь сейчас вести машину? – спросил я.

Она выглядела слабой, больной и подавленной. И я был уверен, что так она себя и чувствовала.

– Я почувствую себя в тысячу раз лучше, когда отъеду на несколько миль отсюда Не могу притворяться: я опустошена, Чарльз. Я не думала, что до этого дойдет. То есть хочу сказать... Чарльз, мне надо ехать.

Она повернулась и направилась к «бентли». Не говоря ни слова, села в машину и тронулась. До меня дошло, что она не взяла даже свою сумочку, не говоря уже о прочем багаже.

Я пошел обратно в дом и присел на несколько минут. Мое выздоровление шло хорошо. Во время поездок с Алисой в больницу «Мортон Грейвз» мне пришлось много ходить, а перенести связанного Гассмана в дом было еще труднее. Но я уже почти оправился от раны. Теперь было понятно, что мои силы подтачивает глубокое нежелание заниматься необходимым делом. Наконец я вышел и начал.

В моем состоянии работа продвигалась медленно и завершилась только затемно. Когда я наконец снова вошел в дом, огонь погас, и мне пришлось опять разводить его, чтобы погреться, прежде чем продолжать. Затем я аккуратно завернул хрупкое тело Алисы в одеяло. Мне было довольно больно поднимать ее, но удалось сделать это с некоторым достоинством.

Я положил ее в землю, придал подходящую позу и убедился, что она плотно завернута. Это напомнило мне бесчисленные случаи на войне, когда мне приходилось хоронить товарищей по оружию. Я обыскал дом в поисках Библии, но не нашел. Тогда я по памяти прочитал молитву и начал забрасывать могилу землей.

Тот факт, что Алиса была смертельно больна и что мы, возможно, сократили ее страдания, не приносил облегчения теперь, когда я закапывал ее. Как бы я ни старался, я не находил утешения и в том, что мы все-таки уничтожили Гассмана. Если бы он выглядел как настоящий Бернард Гассман, мне было бы много легче.

Я понял, что пришлось пережить Адриане. Она смотрела в лица Мэри Хопсон и Алисы Таппер дважды, когда стреляла в Гассмана: один раз – чтобы защитить себя, второй раз – меня. Ей пришлось убить двух хороших женщин, чтобы прикончить одного злодея. Я снова как будто услышал чуть измененный голос Алисы: – «Английская медсестра, которая убивает». Я быстрее заработал лопатой. Да отправится он в ад за то, что сделал с ней и со всеми теми, чьи жизни похищал! Да будет проклят за то, что убил Мэри, Хелен и Клэр!.. Да будет проклят – во веки веков! – за то, что отправил меня домой, а потом отнял дом!

В беспросветной холодной ночи я сидел на прошлогодней листве рядом с наполовину закопанной могилой и плакал. Я никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким. Потом, совсем закоченев, я доделал дело и побрел к дому.

Я проспал у камина до рассвета. На то, чтобы устранить следы побоища, ушло целое утро. Чувствуя себя немного лучше, чем прошлой ночью, я вернулся к могиле и обнаружил, что в темноте кое-что упустил из виду. Еще час работы со мхом, листьями, камнями и мусором скрыл признаки могилы. Когда я закончил, я отслужил еще одну самодельную мессу по Алисе.

Отдохнув, я снял массивный засов, который установил на дверь. В сарае я нашел банку шпаклевки, замазал глазок на двери и покрасил ее. Я нашел вход на чердак, залез туда и спрятал дневник Гассмана и люгер. Потом вино, потом еще одна ночь, в течение которой меня мучили кошмары о пустыне и плачущей женщине. На следующий день я убивал время прогулками, пытаясь утомить себя настолько, чтобы спать без снов. Мне хотелось вернуться за свой рабочий стол в Ассошиэйтед Пресс, к привычным делам. Я почти убедил себя в том, что эта история не надолго сохранится у меня в памяти. Однако следующая ночь оказалась не лучше предыдущей.

Незадолго до полудня на третий день после стрельбы на дорожку свернула Адриана на «моррис-оксфорде», который выглядел новее моего и был другого цвета. Я вышел на крыльцо и смотрел, как она грациозно идет к дому.

– Доброе утро, Чарльз, – сказала она любезно, почти жизнерадостно. – Как вы себя чувствуете?

– Гораздо здоровее. Почти хорошо.

– А здесь все?... – спросила она, подходя ко мне.

На ней был прекрасный серый шерстяной костюм.

Меня потрясло, что она надела нитку жемчуга.

– Все закончено. Никто никогда не заметит, что мы здесь были.

– Только не думаю, что мы сами забудем, что когда-то здесь были, – сказала Адриана.

Она прошла мимо меня к дому, но остановилась, потому что подъехал «бентли», принадлежавший Фредди. Я увидел, что в нем сидит Конан Дойл.

– Вы сказали ему?

Она повела меня в домик.

– Что Алиса умерла, – ответила она. – И не более того. Он знает, что мы ждали ее смерти. Я сказала ему, что мы уверены, что Гассман исчез навсегда. – Она не много рассеянно оглядела комнату.

– Он знает, что я зарыл ее тело здесь?

– Да, и он согласился, что выбора не было. Она повернулась ко мне и подождала, пока он войдет в комнату. – Боюсь, у него для вас неважные вести, Чарли.

Я пошевелил почти прогоревшие дрова в камине, а потом ответил:

– Полагаю, мне лучше их услышать сразу.

– Полиция серьезно разыскивает вас. Конан Дойл сел позади меня, пока я продолжал возиться с углями. – Вас ищут для допроса по делу о покушении на вашу жизнь, бегстве из больницы и осквернении могилы. Вас также хотят допросить по поводу убийства Мэри Хопсон. Полицейские обнаружили, что вы по меньшей мере дважды посещали мастерскую Стэнтона, – устало перечислял сэр Артур. – Затем, ваше поведение после похорон... Ситуация весьма неприятная.

– Надеюсь, ничто не указывает на кого-то из вас?

– Нет, – ответила за него Адриана.

– Откуда вы об этом узнали?

– Я вчера позвонила главному инспектору, чтобы навести справки, – ответила Адриана. – Он задавал много вопросов относительно того, насколько близко я и Фредди были знакомы с вами. Задавал вопросы о том, почему я представила вас доктору Доддсу как своего поверенного. Я призналась и сказала, что вы проверяли слухи о каких-то пропавших деньгах и попросили меня помочь вам попасть в больницу «Мортон Грейвз». Затем он отпустил какое-то пренебрежительное замечание об американцах, я его слегка поддержала, и тогда он мне все выложил. Вы для него являетесь загадкой. Он думает, вы прячетесь в Лондоне. Я получила инструкцию следить за вами. Ваш «моррис» конфискован. Они действительно взялись за вас, Чарльз.

– Да, это вряд ли поспособствует моей карьере – мрачно сказал я. – Интересно, как много из этого известно в Пресс. Мне так хочется вернуться на работу.

Ее глаза наполнились слезами, и она открыла сумочку в поисках платка.

– У вас больше нет карьеры, мой мальчик, – прервал сэр Артур, – во всяком случае в Пресс. Их человек в Лондонском управлении полиции, я полагаю, знает о расследовании гораздо больше, чем мы. Я спрашивал друга-журналиста не получал ли он о вас каких-либо известий, – дескать, хочу знать, что с вами стало. Он сказал, что слышал, что вы конченый человек. По крайней мере для Ассошиэйтед Пресс. Они думают, вы скрываетесь от правосудия. Я не мог сказать им, что на самом деле вы ловили привидение. Мне ужасно жаль. Если бы я не... – Он оборвал речь и поморщился.

Я молча сидел и смотрел на огонь, обдумывая, что же мне делать. Я делал карьеру в Англии более семи лет. И вот ее нет.

Адриана прервала молчание, и я посмотрел на ее залитое слезами лицо.

– Вы должны взять эту машину, Чарльз. И еще есть деньги, которые были у Хопсон, их хватит надолго, – сказала она – Хотя, конечно, это не будет продолжаться годы, но пока вам придется держаться в тени. Я привезла вам из них триста фунтов. Пока вся история не уляжется, вы должны хорошенько затаиться.

– Но не здесь. Вы же это хотите сказать?

– Подумайте об этом. Если бы вас нашли здесь, участок тщательно обыскали бы. Мы не можем этого допустить.

– Конечно, – согласился я. – Я уже готов. Могу уехать прямо сейчас. – Я помолчал. – Когда мне вам позвонить?

Адриана бросила взгляд на сэра Артура который кивнул и вышел на крыльцо.

– Позвоните, как только доберетесь... туда, куда решите. – Она села рядом со мной и взяла меня за руку. – На какое-то время я стану вашим единственным источником информации. Если будете звонить мне домой по вечерам, я буду держать вас в курсе.

– Вы возвращаетесь домой?

– Я переехала вчера. Это лучше всего... безопаснее для всех... пока.

– Отличная машина, – глупо сказал я, чтобы только что-нибудь сказать. – Эти маленькие модели «оксфордов» такие надежные.

– Сэр Артур нашел ее для вас. – Она понизила голос, чтобы Конан Дойл не услышал: – Он ужасно переживает из-за того, что произошло с вами, и все из-за его просьбы.

– Послушайте, Чарльз, – громко сказал Конан Дойл с крыльца, – это все уляжется. Через некоторое время ситуация прояснится.

Потом он пошел к «бентли», чтобы подождать Адриану, которая тихо сидела еще несколько секунд. А потом в последний раз сжала мою руку. Она встала, наклонилась и положила мне руку на щеку, так же как когда-то Фредди. Не говоря больше ни слова, она пошла к автомобилю, и они уехали.

Через несколько минут я запер дом и пустился в путь в своем новом «моррисе». На этот раз поездка была настоящей, а не воображаемой. Уже вполне чувствовалась весна.

Я знал, что больше никогда не встречусь со знаменитым писателем. И если не считать Адрианы, много времени пройдет до тех пор, пока я смогу поговорить с кем-нибудь, кто знал меня как Чарльза Бейкера, репортера Пресс, имевшего твердые шесть с половиной баллов (и с хорошими перспективами) по американо-британской шкале соответствий. Первый же выстрел люгера закончил эту жизнь. Теперь мне предстояло обрести новое будущее и обжиться в нем Так странно все это оказалось: я и не знал, что тоже играю в «die Reise nach Jerusalem», но, когда музыка прекратилась, я единственный остался без стула.

Большую часть информации о жизни и творчестве сэра Артура Конан Дойла я почерпнул из книги Дэниэла Стэшауэра «Рассказчик историй» (изд-во «Холт», 1999), которая показалась мне чрезвычайно занимательной и в то же время содержательной. Сведения об отце сэра Артура, Чарльзе Олтамонте Дойле, были взяты из его собственного иллюстрированного дневника, который так прекрасно подготовил Майкл Бейкер «Дневник Дойла: Последняя великая загадка Конан Дойла» (изд-во «Паддингтон», 1978). И там действительно недостает нижней части двадцать пятой страницы.

Пер. Д. Лифшиц.

Пер. М. и Н.Чуковских.

Пер. Н.Треневой.

Пер. Н. Войтинской.

Пер. Н. Войтинской.

Пер. М. и Н. Чуковских.

Пер. Ю.Жуковой.

Пер. Н. Войтинской.

Пер. М. Бессараб.

Пер. Ю. Жуковой.

Пер. Т. Рузской.

Пер. М. Бессараб.

Пер. Н. Войтинской.

Пер. Н. Емельянниковой.

Пер. Н. и М.Чуковских.

Пер. Д. Лившиц.

Пер. М. Литвиновой.

Пер. М. Литвиновой.

Пер. Н. Емельянниковой.

Пер. Г.Любимовой.

Пер. Н. и М.Чуковских.

Пер. Н.Треневой.

Пер. М. Бессараб.

Пер. Н. Войтинской.

Пер. М. и Н.Чуковских.

Пер. В. Ашкенази.

Пер. Ю.Жуковой.

Пер. М. Бессараб.

Пер. М. и Н. Чуковских.

Пер. Д. Лившиц.

Пер. Д.Лившиц.

Пер. Н. Войтинской.

Пер. Н. и М. Чуковских.

Пер. М. Литвиновой.