Меньше всего я ожидал в этот день получить телеграмму от Холмса. Три дня назад он пожаловался на боли в пояснице, и я прописал ему отдохнуть месячишко в местечке Париж, которое расположено на другом берегу Ла-Манша. Если быть честным, я и сам надеялся отдохнуть от него. Последнее время его штучки начали меня раздражать, и я сказал, что свежий воздух Парижа пойдет ему на пользу. После того, как он уехал, я был уверен, что не вспомню о нем до октября. Кроме того, он мог заблудиться в незнакомом городе, и вообще больше не приехать. Тем более что в Париже местные жители не говорят по-английски, о чем я его коварно не предупредил. Но, как оказалось, Холмс счел нужным сам напомнить о себе. Я повертел телеграмму в руках, раздумывая, вскрыть ее, или просто выкинуть, но потом все-таки решил вскрыть. Холмс был, как всегда, лаконичен. Телеграмма состояла всего из одного слова: "Приезжай".

Я сразу понял, что случилось что-то серьезное. Холмс любил быть оригинальным, и никогда не пользовался услугами телеграфа. Весточки от него приходили самыми загадочными способами. Иногда они оказывались выцарапаны на куске мяса, которое подавала мне миссис Хадсон. Миссис Хадсон божилась, что не отходила от мяса ни на секунду, и не представляет, откуда взялись царапины. Иногда сообщение оказывалось привязано к стреле арбалета, которая непонятно откуда прилетала и втыкалась в стену в двух футах от меня. В конце сообщения обычно стояла приписка: "Будьте осторожны, Уотсон — стрела отравлена. Не выкидывайте ее, это важная улика!". А в прошлом году я обнаружил записку от Холмса в животе трупа, которого я препарировал. Записка гласила: "Уотсон! Этому человеку грозит опасность, и я стараюсь его спасти. Но если вы читаете мою записку, значит, я уже опоздал". Поэтому получить от Холмса обычную телеграмму было событием из ряда вон выходящим. Я сразу стал одеваться.

— Ты все-таки решил ехать? — спросила меня жена. — А как же практика?

И она указала на стол, на котором лежал под наркозом вскрытый больной, которого я оперировал перед этим.

— Ах да, совсем забыл про него! — воскликнул я. — Но я не могу оставаться в Лондоне, когда Холмс в беде. Пожалуй, поставлю этому пациенту капельницу с морфием, пусть полежит пока под наркозом. Закончу операцию, когда приеду.

Через полчаса я уже сидел в кэбе и мчался по направлению к вокзалу. Возможно, вас удивит, что я так быстро собрался. Дело в том, что я бывалый путешественник, и очень легок на подъем. Еще в колледже мы с друзьями любили путешествовать ночью по какой-нибудь дороге, вдалеке от жилья. Это приносило двойную пользу. Студенты — люди бедные, и кошелек какого-нибудь проходимца, который имел глупость оказаться на одной дороге с нами, бывал очень кстати. К сожалению, однажды какой-то клерк, которого мы ограбили, сумел разглядеть в темноте наши лица, и наши фотороботы появились во всех газетах. И хотя я и отрастил себе усы, чтобы изменить внешность, я до сих пор опасаюсь, что полиция выйдет на мой след. Поэтому я всегда держу под кроватью два чемодана со всем необходимым, чтобы, в случае чего, мгновенно сорваться и скрыться в неизвестном направлении. Вот почему мне не пришлось тратить время на сборы.

Небольшая заминка вышла около вокзала, когда кэбмен потребовал денег за проезд. Я солидно заявил, что у меня нет денег, и предложил вместо платы послушать его аорту на предмет аневризмы. Кэбмен не соглашался, и кричал, что у него на шее сидят жена, семеро детей и теща, и он должен их всех кормить. Услышав про тещу, я предложил выписать ему рецепт для покупки цианистого калия. Кэбмен немедленно согласился, вырвал у меня рецепт и даже отсчитал мне сдачу. После этого он хлестнул лошадь и помчался прочь, боясь, что я передумаю. Я лишь усмехнулся и записал номер кэба. Если это дело будет расследовать Холмс, то уж тут-то я точно утру ему нос, первым указав на преступника.

Пока я стоял в очереди за билетом, у меня было время подумать, куда я поеду. Холмс не написал, куда приезжать, поэтому я был совершенно свободен в своем выборе. Наконец, я остановился на Глазго. Мне всегда нравился этот город, его улочки, парки, пруды. Какой-то особый аромат витал в его воздухе, вселяя оптимизм в сердца жителей. Особенно этот запах усиливался в западном районе, где располагался завод по производству сыров. Кроме того, в Глазго жила Глэдис, моя любовница, и я надеялся с пользой провести время. Когда подошла моя очередь, я уже твердо знал, что поеду в Глазго.

Я не раз покупал билеты в этой кассе, и кассир отлично знал меня. Он также хорошо знал, что я никогда не расплачиваюсь, но и не отстану, пока не получу билет. Поэтому он с обреченным видом справился, куда я еду, и выбил мне билет до Глазго. Для очистки совести я предложил ему пощупать щитовидную железу, но он отказался, ссылаясь на занятость.

Поездка прошла без особых происшествий. Правда, на семидесятом километре поезд тряхнуло, и джентльмен, сидевший напротив меня, пролил свой чай мне на брюки. Разумеется, он сразу же извинился. Возможно, в другой ситуации это бы не сошло ему с рук так просто, но с ним ехала его очаровательная племянница, которая повисла у меня на руке, умоляя простить ее дядю. Я не мог отказать женщине, особенно такой симпатичной. Поэтому я лишь ударил этого джентльмена два или три раза каблуком по лицу и простил его. После этого я сел рядом с его племянницей, и всю оставшуюся часть дороги мы очень мило беседовали с ней. Ее дядя спросил, не слишком ли много я себе позволяю с его племянницей и потребовал прекратить лапать ее. Мне это надоело, и я объяснил, что я доктор, и не лапаю, а совсем наоборот — осматриваю. Поскольку его лицо еще выражало некоторое сомнение, я подтвердил свои слова блестящим ударом по почкам. Убедившись в моем хорошем знании анатомии, он прекратил сомневаться в моей компетентности и лишь задумчиво сидел в уголке, согнувшись и делая страдающее лицо. Глядя на его горестный вид, я подумал, что у него, видимо, неприятности на работе. Но тут я не мог ему ничем помочь, и поэтому опять переключил внимание на его племянницу. Время пролетело незаметно, и вскоре я уже стоял на вокзале в Глазго.

Сразу после приезда в Глазго я был в некотором замешательстве. Я не мог решить, ехать мне прямо к Глэдис, или вначале выпить пива. Наконец я решил, что Глэдис, несомненно, сердцем почувствовала, что я приеду, и заранее закупила пива. А если она не почувствовала сердцем мое приближение — что ж, я смогу обвинить ее в бесчувственности, и заставить купить мне пива в качестве извинения. Поэтому я решил сразу ехать к Глэдис.

Мимо как раз проезжал кэб. Я вскочил на подножку и крикнул:

— Гони к Глэдис! Получишь бутылочку из-под микстуры и старый стетоскоп, если доедем за двадцать минут.

Кэбмен заявил, что не знает Глэдис, и попросил назвать адрес. Кроме того, он потребовал оплатить проезд наличными. Я вначале рассвирепел, но потом подумал, что, если он не знает ее адреса, значит, конкретно с этим кэбменом Глэдис мне точно не изменяла. В этом я могу быть уверен. А быть уверенным в любимом человеке всегда приятно. Поэтому я спрятал свой револьвер обратно в карман и успокоился.

Однако говорить адрес не хотелось. Ведь после этого я уже не смогу быть уверен в том, что Глэдис не изменяла мне с этим кэбменом. А без адреса он отказывался везти, равно как и без денег. В конце концов, мы пришли к компромиссу. Я сам сел на его место и управлял лошадью, а кэбмена связал и завязал ему глаза, чтобы он не запомнил дорогу. По пути я не удержался и все-таки заехал в пять-семь забегаловок выпить пива. Там у меня было время посидеть и подумать о Глэдис.

Я не виделся с Глэдис уже три года. Сидя за кружкой пива, я вспоминал ее. Мы познакомились в парке. Она сидела на скамеечке, а я просто прогуливался. Увидев ее, я не смог просто так пройти мимо. Я присел рядом и сделал вид, что завязываю шнурок. Так мы просидели два часа, и я все делал вид, что завязываю шнурок, и не решался заговорить. Наконец, я набрался смелости, и, как бы вскользь, отметил, что сегодня неплохая погода. Она посмотрела на меня и кивнула. Ободренный тем, что она поддержала разговор, я повалил ее на скамейку и стал целовать. Вначале она пыталась отталкивать меня, но не смогла противиться моему обаянию и моим сильным рукам. Когда я наконец отпустил ее, чтобы немножко отдышаться, она возмущенно заявила, что нельзя вот так сразу бросаться на девушек. Нужно вначале познакомиться, сводить ее в театр, в ресторан...

Всю следующую неделю мы ходили по ресторанам и театрам. Я совершенно покорил ее тем, что ни разу не заплатил. С каким интересом она наблюдала мои споры с хозяевами ресторанов, должен ли я платить, или все-таки будет достаточно пощупать пульс у хозяина ресторана и померить ему температуру! А когда после пяти-шести часового спора хозяин соглашался на измерение температуры, в ее глазах светилось неподдельное восхищение.

Это могло бы продолжаться вечно, но в один день она сказала, что любит меня и хочет выйти за меня замуж. И тогда я вдруг испугался. Я пробормотал, что мне надо подышать свежим воздухом, выскользнул из комнаты, и убежал. С тех пор я ее не видел. Должно быть, она жутко переживала, может быть, плакала. Теперь я понял, каким я был дураком. При мысли о Глэдис у меня защемило сердце. Ведь тогда я убежал от нее, даже не захватив свой чемодан. Должно быть, он до сих пор лежит у нее. А в нем оставалась недопитая бутылка виски. Наверняка, она сохранилась до сих пор. И я понял, что больше всего на свете сейчас я хочу увидеть Глэдис. Даже больше, чем пиво. Я залпом допил кружку и выбежал на улицу с твердым решением ехать прямо к Глэдис, не отвлекаясь больше на пиво. Я нахлестывал лошадь и разогнался так, что придорожные деревья слились в одну сплошную зеленую полосу. Пару раз я сбивал старушек и один раз группу школьников, но не обратил на это внимания. Если вы осудите меня за это, то я с вами полностью соглашусь. Конечно, нехорошо, что я не обратил на это внимания. Как врач, я должен был остановиться и оказать им первую помощь. Но когда мужчина стремится к своей возлюбленной, которую он не видел три года, он не замечает таких пустяков. Опомнился я лишь тогда, когда затормозил прямо перед домом Глэдис.

Я посмотрел на часы, чтобы узнать, уложились ли мы в двадцать минут, и обнаружил, что вся поездка отняла у меня более трех часов. Поэтому я не стал давать кэбмену бутылочку из-под микстуры и стетоскоп, а просто пнул лошадь, предоставив ей полную свободу. Когда кто-нибудь догадается заглянуть в кэб и развязать кэбмена, они уже будут далеко.

С замиранием сердца я поднялся на крыльцо и позвонил. Потом позвонил еще раз. Никто не открывал. Я толкнул дверь и обнаружил, что она не заперта. "Ох уж эта Глэдис, — подумал я, — она наверняка решила меня разыграть. Спряталась где-нибудь в шкафу, а потом выскочит и напугает меня. Но я тоже не лыком шит!"

Я достал из кармана револьвер и взвел курок. Я решил, что когда Глэдис выскочит, я выстрелю в воздух и напугаю ее в ответ. А потом мы будем вместе смеяться над тем, как мы друг друга напугали.

Годы, проведенные в Афганистане, не прошли для меня даром. Я двигался практически бесшумно, держа револьвер перед собой и тщательно обшаривая все закоулки. Войдя в роль, я даже забыл, где нахожусь, и, перед тем, как войти в последнюю комнату, кинул туда гранату. Взрывная волна вышибла стекла, а я ворвался внутрь, водя перед собой револьвером и готовый стрелять во все, что движется. Внезапно я вспомнил, где я нахожусь, и ужаснулся. Ведь, если бы Глэдис была в этой комнате, я мог бы поранить ее. К счастью, ее не было. Вероятно, она пошла погулять.

Я уселся на стул и стал ждать. Так я просидел почти час, когда услышал какой-то шум на улице. Я вскочил и выхватил револьвер. Я не оставлял надежды напугать Глэдис. Может, она оценит шутку и не будет сильно злиться, что я ушел от нее тогда? Я услышал, как скрипнула входная дверь, потом раздались шаги. Я судорожно стиснул револьвер и спрятался за угол, готовый выскочить в любую секунду. Чья-то тень упала на освещенную часть пола, и я уже готов был стрелять, когда внезапно услышал знакомый каркающий голос:

— Дорогой Уотсон! Рад, что вы приехали. Выходите, и поосторожнее с револьвером.

— Холмс!!! — вскричал я.

С годами мой друг не переставал удивлять меня. Вот и теперь я был в совершеннейшем недоумении. Откуда он узнал адрес Глэдис?

— Дорогой Холмс, — сказал я ему, — а откуда вы знаете адрес Глэдис?

— Все проще, чем вы думаете, Уотсон, — ответил Холмс. — На любую вещь можно смотреть двояко. Можно прийти на вокзал, и выбирать пункт назначения, исходя из каких-то соображений. А можно задаться конкретным пунктом назначения, и ждать в нем вас, дорогой друг. Первый метод представляет из себя индукцию, а второй — дедукцию. Как вы знаете, я пользуюсь только дедукцией. Поэтому я здесь.

— Как все просто! — воскликнул я.

— Вижу, что я поспешил раскрыть карты, — с мрачным видом сообщил Холмс. — После того, как я объяснил, все действительно кажется простым. Фокуснику не следует раскрывать секреты своих фокусов.

— Не расстраивайтесь, Холмс, — поспешил утешить его я. — Вы прекрасно знаете, что это ни в коей мере не уменьшит моего восхищения вашими дедуктивными способностями.

— Спасибо, Уотсон, — сказал Холмс и украдкой смахнул слезу. — Я не устану повторять, что вы — настоящий друг. Однако не стоит задерживаться в этом доме. Я снял квартиру неподалеку, и предлагаю перейти туда. О Глэдис можете не беспокоиться, она в безопасности.

— Слава богу! — сказал я, направляясь к выходу. — Но, Холмс, надеюсь, вы посвятите меня в ваше новое дело? Ведь вы же не просто так вызвали меня телеграммой?

— Разумеется, дорогой Уотсон, разумеется. Но об этом позже. Кстати, я не ошибусь, если скажу, что в этом доме когда-то был второй выход?

— Потрясающе, Холмс! — восхитился я. — Действительно, когда я ухаживал за Глэдис, в этом доме был второй выход. Именно через него я сбежал от нее. Но теперь его, похоже, замуровали. Как же вы догадались? Ума не приложу!

— Мне следовало бы заставить написать это на клочке бумажки и подписаться, — рассмеялся мой друг. — Когда я объясню, вы опять скажете, что это очень просто.

— Ни в коем случае, — заверил я его. — Я действительно не представляю, как вы об этом догадались.

— А все дело в занавесках, Уотсон, — пояснил мне Холмс. — Они крепятся к кронштейну на большой высоте. Я человек высокий, во мне шесть футов и один дюйм, но, даже подпрыгнув, я не смог дотянуться до креплений. По моим подсчетам, человек, который вешал занавески, имел рост не ниже четырнадцати футов. Но человек такого роста не смог бы войти в парадную дверь. Эта дверь слишком мала для него. Значит, должна быть другая дверь, побольше размером.

— А разве занавески не могли повесить со стремянки? — робко спросил я.

Холмс резко остановился и хлопнул себя ладонью по лбу.

— Уотсон, — заявил он, — я кретин. Можете написать об этом в своих записках. Ну конечно! Преступник воспользовался стремянкой!

— Преступник? — в тревоге вскричал я. — Холмс, ради бога, что произошло в этом доме? Здесь было совершено преступление? Вы уверены, что Глэдис в безопасности?

Прожитые годы не смягчили характер моего друга. И он по-прежнему был нетерпелив, когда кто-то не мог прочитать его мысли.

— Разумеется, в безопасности! — раздраженно сказал он. — Я говорил о деле Джексона, которое я расследовал в прошлом году. Тогда преступник оставил кровавую надпись на стене на большой высоте. Я вышел на его след, ходя по Лондону и высматривая высоких людей. Оказалось, что Джексон — единственный лондонец, рост которого позволяет сделать такую надпись. Других улик не было, но и этой оказалось достаточно. Его посадили пожизненно. И только сейчас я понял, что преступник мог воспользоваться стремянкой. Теперь я припоминаю, что в комнате, где было совершено преступление, действительно стояла стремянка. Я был слеп, Уотсон! Когда я вернусь в Лондон, я непременно займусь поиском настоящего преступника.

Разговаривая, мы вышли на улицу и свернули за угол. При этом я заметил, что Холмс не сразу завернул за угол, а достал зеркальце, и с его помощью исследовал обстановку за углом.

— Холмс, — спросил я, — вы чего-то боитесь?

— Духового ружья, — ответил Холмс. — Недавно один слепой профессор из Бельгии изготовил для этого ружья надувной штык. Стрелять они средь бела дня не решатся, а вот пырнуть из-за угла штыком — это запросто.

— Значит, дело предстоит опасное? — спросил я.

Холмс внимательно посмотрел мне в глаза.

— Очень опасное, Уотсон, — тихим и серьезным голосом сказал он. — И разумеется, вы вправе отказаться. Но я должен признаться, что очень рассчитываю на вашу помощь.

— В таком случае, я остаюсь, — заявил я. — Мы с вами раскрыли столько опасных дел, что еще одним меня не испугаешь.

— Браво, Уотсон, — сказал Холмс. — Я постарался обеспечить вам максимальную безопасность на протяжении всей поездки из Лондона сюда. Помните того джентльмена, что пролил на вас чай?

— Холмс! — сконфуженно пробормотал я. — Простите меня, мой друг! Если бы я знал, что это вы, я бы ни за что не стал бить вас ногой по лицу.

— Если бы это был я, вы бы получили сдачи, — заверил меня Холмс. — Это был просто какой-то джентльмен. Я его не знаю. Но его племянницу вы узнали?

— Нет.

— Это был мой брат, Майкрофт. В таком деле нельзя полагаться на постороннего человека. Прошу прощения, Уотсон, но здесь нам придется разделиться. Так нас будет труднее выследить. Вот адрес, по которому вам следует прийти вечером. Я буду ждать вас там.

Холмс сунул мне в руку бумажку с адресом и растворился в толпе.

Дом с указанным адресом находился на самой окраине Глазго, и я с трудом нашел его, тем более что начало темнеть. Я сразу понял, что Холмс уже внутри. Из дома доносились леденящие душу стоны, и прохожие старались обойти его стороной. Однако я уже много лет прожил рядом с Холмсом и знал, как звучит его скрипка. Поэтому я подошел к двери и постучал.

— Заходите, дорогой друг, — услышал я голос Холмса. — Располагайтесь, будьте как дома.

Я вошел в прихожую, повесил шляпу на вешалку, и проследовал в комнату. Холмс сидел в кресле и с задумчивым видом разглядывал динамитную шашку.

— Взгляните, Уотсон, — сказал он мне, поджигая фитиль. — Я провожу интереснейший эксперимент. Если этот фитиль погаснет, то все в порядке. Если догорит до конца, это будет стоить человеку жизни.

В этом был весь Холмс! Когда опасность грозит его другу, он никогда не думает о себе. Я хотел было поправить, что погибнут не один, а два человека, но не смог, поскольку слезы душили меня. Я был восхищен его самоотверженностью.

Тем временем фитиль зашипел и погас. Лицо Холмса приняло огорченное выражение.

— Скверно, — сказал он. — Очень скверно, Уотсон. Скверные динамитные шашки производят на Оксфорд-стрит. Но может, это и к лучшему. Вижу, вы недавно простудились?

— Верно, — удивленно ответил я. — Я попал недавно под дождь, весь промок и простудился. Но мне кажется, что дождь кончился, одежда давно высохла, и вы не могли знать об этом досадном происшествии. Как же вы догадались?

— Элементарно, мой дорогой Уотсон. Вы все время кашляете, чихаете и хрюкаете носом.

— Но какая связь...

— А я-то собирался вас похвалить, — укоризненно заметил Холмс. — Вам, как врачу, непозволительно не знать, что чихание, кашель и хрюканье носом являются первейшими симптомами... ну? Про... сту...

— ...ды! — вскричал я, потрясенный догадкой. — Они являются первыми симптомами простуды! Поразительно!

— Браво, вы делаете успехи, Уотсон! — похвалил меня Холмс. — Из вас мог бы получиться неплохой сыщик. Вас еще поднатаскать, и вы будете раскрывать одно преступление за другим.

— Кстати, — заметил я, наливая себе чай. — Может, вы посвятите меня в подробности дела, которое вы сейчас раскрываете?

Холмс встал и начал ходить по комнате.

— Видите ли, мой друг, — начал он, — если бы я знал подробности этого дела, то я бы его уже давно раскрыл. Знать подробности дела, и не раскрыть его — удел обычных сыщиков, вроде Лестрейда. Пусть он этим и занимается. Раскрыть дело, ничего о нем не зная — вот настоящая задачка для мозгов.

— Черт возьми! — рассмеялся я. — Но не можете же вы совсем ничего не знать? Откуда вы тогда знаете, что преступление вообще имело место?

— Ну, это-то как раз нетрудно, — ответил Холмс. — Преступления совершаются каждый день. И сегодняшний день вряд ли был исключением. Так что сам факт преступления сомнений не вызывает.

— Ну хорошо, — согласился я, — но должны же вы хоть за что-то зацепиться?

— У меня есть уже две зацепки, — заявил Холмс. — И обе я обнаружил уже в вашем присутствии. Так что, ваш приезд был не безрезультатным.

— Не может быть! — вскричал я. — Но я ничего не заметил.

— В том-то и ваша беда, Уотсон. Сколько раз вы, например, смотрели на звездное небо.

— Много. Десятки, может, сотни раз, — ответил я.

— Ну, и сколько же там звезд?

— Сколько звезд? Понятия не имею.

— Ну вот видите! Вы смотрите, но не замечаете. А я замечаю.

— Невероятно! — воскликнул я. — А вы можете сказать, сколько там звезд?

— Видите ли, Уотсон, я считаю, что наш мозг подобен чердаку. Глупый человек тащит туда все подряд, и скоро там уже не остается места для новых вещей. Я же стараюсь заполнять его только тем, что мне нужно. Ну скажите, если я буду знать, сколько на небе звезд, чем это поможет моей работе?

— Пожалуй, ничем, — смущенно пробормотал я, уязвленный тем, что и в этот раз Холмс меня обошел. — Но мы отвлеклись. Помнится, вы говорили о каких-то зацепках.

— Ах, да. Обе они достаточно очевидны. Первая: Джексон отбывает пожизненное заключение. Значит, он не может быть преступником. Вторая: на Оксфорд-стрит производят скверные динамитные шашки. Значит, преступление не могло быть совершено с применением такой шашки. Я предлагаю разделиться и завтра утром начать отрабатывать эти версии параллельно. Я займусь Джексоном, а вы — динамитом.

— Что я должен сделать?

— Попробуйте зайти в припортовый ресторанчик. Там полно рыбаков, а рыбаки — большие специалисты по динамитным шашкам. Возможно, вам удастся что-нибудь выведать. А сейчас... Почему бы нам, как в старые добрые времена, не посидеть в креслах у камина, и не выпить теплого глинтвейна?

Я не нашелся, что возразить.

Когда я проснулся, первое, что я увидел, была записка от Холмса. Он нацарапал ее на стекле каких-то старых очков, а очки нацепил на меня. Записка гласила:

"Дорогой мой Уотсон! Я пишу эти строки благодаря любезности профессора Мориарти, который тогда, над водопадом, так и не смог меня убить, за что я ему чертовски благодарен. Ночью у меня возникла идея. Хотел бы попросить вас разузнать не только про динамитные шашки, но и отработать версию самоубийства. Спросите в аптеках, не покупал ли у них кто-нибудь недавно смертельную дозу веронала?"

Я надел плащ, взял зонтик и вышел на улицу. На этот раз я решил не брать кэб, а пройтись до припортового ресторанчика пешком. У меня возникла идея, и я оглядывался по сторонам, ища парикмахерскую. Солнце начинало припекать, и я снял плащ... Нести его в руке было неудобно, поэтому я кинул его в ближайшую урну вместе с зонтиком. Конечно, мне было жаль вещей, которые верой и правдой прослужили мне тридцать лет — но не тащить же их в руке в такую жару!

Как ни удивителен этот факт, но в Глазго почти нет парикмахерских... Я никак не мог найти подходящую, а те, мимо которых я изредка проходил, не годились. Мне нужна была парикмахерская с близоруким парикмахером. Вы спросите — зачем? Дело в том, что за годы службы в Афганистане я понял одну важную вещь. Чтобы выжить, надо что-то делать. По крайней мере, есть и пить. Кто ничего не делает, тот неспособен выжить даже в своей уютной квартире в Лондоне, не то, что в джунглях.

Но пить и есть недостаточно. Нужно добывать пищу и выпивку, а это лучше делать оригинальным способом, иначе появится слишком много конкурентов. Поэтому, в то время как мои друзья работали адвокатами или клерками, я ходил по Лондону с цветочным горшком на голове, в котором плескалась фиолетовая жидкость, или предлагал хозяину ресторана купить у меня сандалии 1860 года выпуска, прыгая на одной ноге. Меня считали чудаком, но конкурентов в подобных делах у меня действительно не было.

Задумавшись об этих вещах, я чуть не влетел в стекло витрины. Подняв глаза, я увидел за стеклом человека в очках, который стриг какого-то бородача.

— Вот тот, кто мне нужен, — подумал я и вошел вовнутрь.

При моем приближении парикмахер перестал стричь и вопросительно уставился на меня.

— Милейший, — обратился к нему я. — Не продадите ли мне свои очки? Я был бы вам крайне признателен.

— Сожалею, сэр, — ответил мне этот человек, как мне показалось, с насмешкой. — Но здесь парикмахерская, а не магазин очков. Если вы хотите купить очки, вам следует поискать другое место.

— Сожалею в свою очередь, сэр, — передразнил я его, — но когда я хочу купить очки, я делаю это там, где мне угодно, а не там, где мне будет указывать какой-то очкарик, который в продаже очков ничего не смыслит.

Однако этого молодчика не так-то просто было пронять. Он с невозмутимым видом отвернулся и продолжил стричь бородача. Меня это привело в бешенство, и я выхватил свой револьвер. Но парикмахер оказался проворнее, чем я ожидал. Непонятно откуда в его руках оказалось ружье, которое он незамедлительно направил на меня.

Мне всегда неприятно, когда на меня направляют оружие. Я считаю это крайне невежливым. Зачем пугать ружьем, когда можно договориться словами? Слезы навернулись мне на глаза, и я уж было собрался уйти, как вдруг бородач схватил каминную кочергу и что есть силы ударил парикмахера по голове. Последний выронил ружье и упал. Бородач повернулся ко мне.

— Сэр, — сказал он тихо, но с достоинством. — Я хотел бы извиниться за непристойное поведение этого человека. Разумеется, клиент всегда прав, и если вам нужны очки, вы можете покупать их хоть в парикмахерской, хоть в гастрономе. Но раз уж этот человек обидел ваши чувства, может, вы согласитесь принять эти очки бесплатно в качестве извинения?

Этот бородач определенно мне нравился. Я пожал ему руку, нацепил на нос очки и вышел на улицу. Обернувшись, я увидел, что он пристально смотрит на меня сквозь стекло витрины. Я помахал ему рукой на прощанье и направился в припортовый ресторанчик.

За три года здесь ничего не изменилось, и завсегдатаев ресторанчика язык не поворачивался назвать иначе, как ублюдками. Это были сплошь грязные, небритые люди в тельняшках, пропахшие пивом и потом. По своему большинству, это были люди с отвратительным характером, чуть что, хватающиеся за нож, и редкому прохожему удавалось зайти в ресторанчик и выйти потом оттуда живым. Однако очки придавали мне уверенность. Любой предмет, хоть сколько-нибудь меняющий мою внешность, почему-то придает мне уверенность. Может, это и глупо, но в меня с детства вбили одно правило, которое прочно засело у меня в голове: делай, что хочешь, главное, чтобы тебя потом не опознали.

— Всем пива! Я угощаю! — заорал я, войдя в ресторанчик и плюхнувшись за ближайший столик. Эта фраза спасла мне жизнь, поскольку некоторые особенно горячие моряки уже бросились ко мне, выхватывая ножи на бегу и предвкушая легкую победу. Однако теперь они помчались к стойке и стали расхватывать пиво, а про меня временно забыли. Сам же я достал из-за пазухи припасенную бутылочку и сделал из нее большой глоток. Подняв глаза, я встретился взглядом с бородачом из парикмахерской, который неизвестно как умудрился догнать меня и теперь подсел за мой столик.

— Мистер! — торопливо заговорил он, хихикая. — Не желаете ли покурить гашиша? У меня есть замечательный гашиш, да... Лучшего вы не найдете во всем Глазго.

— Не понимаю, о чем вы, — ответил ему я. — Я зашел в ресторанчик выпить пива, которое принес с собой. Неужели в таком приличном на вид заведении курят гашиш?

— Сказать по правде, мистер, здесь курят опиум, — ответил мне старик. — Но специально для вас я принес гашиша: я понял, что такой знатный джентльмен, как вы, не станет курить простой опиум.

Тут я вспомнил просьбу Холмса насчет веронала и решил действовать, не откладывая.

— Отчего же, я очень люблю опиум, — не удержался я. — Но вообще-то, я предпочитаю веронал. Мне бы верональчику. Желательно смертельную дозу.

— Могу предложить вам стрихнин, — сказал старик, подмигивая.

Я задумался. С одной стороны, Холмс ничего не говорил про стрихнин. Но если самоубийство могло быть совершено при помощи веронала, почему оно не могло быть совершено при помощи стрихнина? Я хотел было согласиться на стрихнин, но что-то удержало меня.

— Увы, — сказал я, — стрихнин мне не подойдет. Но, может быть, вы сможете помочь мне в одном деле, связанном с динамитными шашками? Вы ведь рыбак?

— Нет, — ответил мне этот тип. — Напротив, я маклер.

— В таком случае, вы мало чем сможете мне помочь... Но может быть, мне помогут эти люди?

Я встал, постучал пустой бутылкой по столу, чтобы привлечь внимание, и крикнул:

— Сэры ублюдки! Не проконсультирует ли меня кто-нибудь из вас по вопросу динамитных шашек?

Наступила неприятная тишина. Рыбаки медленно повернули головы и уставились на меня. Внезапно один из них крикнул:

— Эй, Джо! Сдается мне, этот маменькин сынок оскорбил нас! Он назвал нас сэрами!

В ответ на его реплику сидящий за соседним столиком рыбак по имени Джо громко высморкался в рукав, вышел из-за стола и решительно направился ко мне, вытаскивая на ходу зловещего вида кривой нож.

— Стойте, стойте! — оглушил всех своим криком бармен. — Пусть вначале заплатит за пиво. А потом делайте с ним, что хотите.

— С какой стати я должен платить за пиво? — возмущенно спросил я. — Я его не пил — пусть платят те, кто пили.

Моя фраза произвела эффект разорвавшейся бомбы. Все вскочили и бросились на меня. Я стал отбиваться, но силы были слишком неравны. Я стиснул зубы и приготовился умереть. Однако умереть в этот день мне было не суждено. Бородач, который до этого бесстрастно наблюдал за происходящим, достал из кармана какой-то предмет, похожий на ученическую линейку, и приложил его к губам. Он направил его на Джо, дунул, и Джо, схватившись за шею, со стоном упал на пол. Бородач направил свою духовую трубку — а это оказалась именно она — на следующую жертву, и еще одним противником стало меньше. Так он дунул в свою трубку пятьдесят или семьдесят раз, и ресторанчик опустел. Лишь горы трупов, живописно раскиданные по полу, напоминали о том, что еще недавно здесь что-то происходило. Я повернулся к бородачу, чтобы поблагодарить его, и внезапно услышал знакомый голос:

— Поздравляю, Уотсон! Вы испортили все, что только можно было испортить. Хорошо, что у меня дела шли более успешно. Поэтому сейчас отправляйтесь отдыхать, а вечером мы совершим еще одну вылазку. Надеюсь, она будет более плодотворной.

Бородач сорвал с себя бороду и усы, и я увидел улыбающееся лицо Холмса. Он опять провел меня. Мне стало так стыдно от его слов, что я, ни слова не говоря, опустил голову и побрел к выходу.

От огорчения я еле передвигал ноги, и когда дошел до дома, Холмс уже был там. Я понял это по оглушительному лаю собак. Холмс был виртуозом скрипки и в данный момент исполнял ультразвуковую сонату собственного сочинения. Я поковырял пальцем в ухе и бросил в окно камень. Полетели осколки.

— Помилуйте, Уотсон, — послышался голос Холмса. — Зачем вы это сделали?

— Холмс! — укоризненно крикнул в ответ я. — Вам не кажется, что ковырять пальцем в ухе — неотъемлемое право каждого человека?

— Вы можете ковырять пальцем в ухе сколько вам вздумается, — ответил Холмс. — Но зачем при этом бить окно?

— Я разбил его, чтобы лучше слышать восхитительные звуки вашей скрипки, — соврал я, входя в дом.

Холмс был падок на грубую лесть.

— Уотсон! — Его голос потеплел. — Я всегда знал, что могу на вас положиться. Никто, кроме вас, не понимает, как прекрасны звуки моей скрипки... Даже я их не выношу, — добавил он, подумав.

— Если вы их не выносите, то зачем тогда играете? — поморщился я.

— Исключительно, чтобы доставить удовольствие вам... Но поговорим об этом позже. Мы уже опаздываем. Какого черта вы тащились от ресторанчика до дома пять часов? Тут идти меньше мили.

— Я пытался применить ваш дедуктивный метод и размышлял о версии с динамитными шашками, — сказал я. — Но за пять часов так ничего и не придумал.

— Неудивительно, неудивительно. Мы имеем дело с маньяком. А к маньякам дедуктивный метод неприменим. Поэтому вам и не удалось ничего придумать.

— Но что же делать? — вскричал я в отчаянии.

— Ловить на живца. Больше ничего не остается. Надевайте пальто и следуйте за мной. Да, и прихватите потайной фонарь и полное собрание сочинений Гегеля. Нам предстоит долгое ожидание.

Холмс разогнался, промчался мимо меня и скрылся в темноте.

Я сунул за пазуху фонарь, стопку книг и побежал догонять Холмса. Догнал я его через три мили. Он стоял рядом с каким-то темным, мрачным домом и задумчиво разглядывал его.

— Пожалуй, этот дом — то, что нам нужно. Поднимемся на чердак, — сказал Холмс.

Мы поднялись на чердак. Чердак был темный и тесный. Мы с трудом втиснулись туда.

— Посветите на меня, Уотсон, — сказал Холмс. — Что скажете?

Я посветил на Холмса фонарем и вскрикнул. Все лицо у него было затянуто паутиной.

— Что это значит, Холмс? — спросил я.

— Это значит, что я шел впереди вас и собрал на себя всю паутину, — ответил Холмс, сдирая паутину с лица. — Я надеюсь, вам стало стыдно, и в следующий раз первым пойдете вы. Посмотрите теперь на дом напротив.

Я посмотрел и вскрикнул во второй раз. В доме напротив ярко горело окно. В окне были видны Холмсы. Я насчитал двенадцать штук.

— Но как, черт возьми... — прошептал я, в изумлении переводя взгляд то на Холмса, то на окно.

— Восковые фигуры, — ответил Холмс. — Я заказал дюжину восковых фигур у здешнего мастера. Не правда ли, неплохо сделано? Не отличишь от настоящих.

Я присмотрелся и вскрикнул в третий раз.

— Третий слева шевельнулся! — сказал я, схватив Холмса за рукав пальто.

— Конечно, шевельнулся, — раздраженно ответил Холмс. — Мне не хватило денег на двенадцать восковых фигур. Пришлось купить одиннадцать. А третий слева — это живой человек, загримированный под меня. Я нанял его за шиллинг, сказав, что собираюсь разыграть друга.

Было видно, что он раздосадован тем обстоятельством, что не сумел скрыть от меня этот факт.

— Но зачем весь этот маскарад? — спросил я.

— Чтобы поймать маньяка. Я давно заметил, что преступники мечтают меня убить. Ведь тогда они смогут творить зло безнаказанно. А если появится возможность убить сразу дюжину Холмсов — тут маньяк не удержится. Он непременно придет сюда.

— Но разве он не догадается, что это ловушка? — спросил я. — Ведь вы на самом деле один. А в окне видно двенадцать Холмсов. Значит, по крайней мере одиннадцать из них — ненастоящие. А если одиннадцать ненастоящие — почему бы не предположить, что ненастоящие все двенадцать?

Я услышал, как Холмс поморщился в темноте.

— Вы правы, Уотсон. Это слабое место в моей задумке. — Голос Холмса был огорченным. — Как же я об этом не подумал? Впрочем, ничего страшного. Если такой величайший ум, как мой, не додумался до этого простого вывода, то преступник не додумается и подавно.

С этими словами Холмс дернул меня за рукав и потянул в темный угол. Я хотел спросить, в чем дело, но вдруг и сам услышал какой-то шум. Вскоре послышались шаги и в комнату вошел человек. Это был инспектор Лестрейд. Он подошел к окну и стал глядеть на Холмсов в доме напротив.

Через несколько минут один из Холмсов в доме напротив встал и начал рыться в столе. Он достал оттуда какие-то железки и стал их свинчивать. Свинчивал он их в течение получаса, после чего в его руках оказалось нечто продолговатое, по форме напоминающее швабру.

— Видите, Уотсон, — громко прошептал мне Холмс прямо в ухо. — Дело принимает серьезный оборот. Это духовой гранатомет, сконструированный одним немецким профессором. Если он дунет в него, то...

— Кто здесь? — вдруг крикнул Лестрейд, услышав его шепот.

Холмс, как тигр, бросился на него и попытался повалить на пол. Но Холмс в окне напротив приложил свой гранатомет ко рту и дунул. Граната попала прямо в Холмса, который боролся с Лестрейдом. Холмса отбросило назад и размазало по стенке. Я почувствовал, что схожу с ума. В глазах у меня потемнело, и я потерял сознание. Но перед тем как потерять сознание, я понял, чему я посвящу свою оставшуюся жизнь. Я найду автора этого рассказа и буду долго мучить его перед тем, как зверски зарезать.

(ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА: придется убить Уотсона, он стал слишком опасен)

Пришел я в себя от того, что кто-то влил в меня изрядную дозу коньяка. Я открыл глаза и увидел склонившихся надо мной Холмса и Лестрейда.

— Холмс, — простонал я. — Сделайте что-нибудь! Я не могу больше выносить этого маразма.

— Крепитесь, Уотсон, — сказал Холмс, сжимая мне руку. — Рассказ близится к концу. Лестрейд, посмотрите, что там с этим лже-Холмсом?

— Контужен, — ответил Лестрейд. — Вы попали ему прямо в кожу! Поздравляю, Холмс, это блестящий выстрел. Где вы так научились стрелять из гранатомета?

— У мясника, — ответил Холмс. — Я каждое утро ходил к нему и учился метать гарпун. А кто умеет метать гарпун, тот и из гранатомета куда-нибудь да попадет. Но посмотрим, кто же скрывался за этой маской? Это, несомненно, блестящий актер, раз ему удалось одурачить даже вас, Уотсон.

Холмс подошел к преступнику и сорвал с обезображенного лица обгоревшую маску.

— Глэдис! — вскричал я. — Боже мой, неужели...

— Да, Уотсон, — печально сказал Холмс, обняв меня. — Судя по логике автора рассказа, именно Глэдис была тем самым маньяком, державшим в страхе весь Глазго. Но теперь с ней покончено. Кстати, Лестрейд, какое обвинение вы ей предъявите?

— Разумеется, покушение на честь инспектора Лестрейда, — ответил Лестрейд, поглаживая усы. — Она же прыгнула на меня, как тигр, и пыталась повалить...

— О нет! — ответил Холмс. — Я не хочу, чтобы ваше имя фигурировало в этом деле. Вы вообще ничего не сделали для поимки маньяка. Маньяк был пойман благодаря Уотсону.

— Но... — попытался спорить Лестрейд.

— Довольно, посмотрите на их лица! — грубо прервал его Холмс, указывая на лица Холмсов в окне напротив. Я тоже присмотрелся и увидел, что все лица изрезаны ножом.

— Вчера вечером, когда я сидел в обществе одиннадцати восковых фигур, — пояснил Холлмс, — Глэдис пришла с целью убить меня. Но я неподвижно замер, и она не смогла отличить меня от восковых фигур. Тогда она достала отравленный нож и стала резать лица всем подряд. Она изрезала лица всем фигурам и уже подобралась ко мне, когда ее кто-то спугнул. Покушение на Шерлока Холмса — вот каким должно быть обвинение.

— Кто же ее спугнул? — поинтересовался Лестрейд.

— Не знаю, — ответил Холмс. — Это не уточняется...

— Мне бы хотелось, чтобы это был я, — застенчиво сказал я.

(ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА: черт с ним, пусть это будет Уотсон. Все равно умрет в конце.)

— Как же я мог забыть? Это был Уотсон! — внезапно вспомнил Холмс. — Он, как вихрь, ворвался ко мне и спугнул ее. Старина Уотсон! Вы опять спасли мне жизнь...

Я почувствовал, что меня распирает от гордости. Внезапно Глэдис зашевелилась и села.

— Дьявол! Хитрый дьявол, — прошептала она, глядя на Холмса.

— Глэдис! — вскричал я. — Ты помнишь меня?

— Джон! — крикнула Глэдис и с рыданиями бросилась мне на грудь. — Как ты мог подумать, что я забыла тебя? Ведь это от несчастной любви к тебе я стала маньяком. Каждый раз, когда я убивала очередную жертву, я думала о тебе. Но теперь, когда я встретила тебя еще раз, я так счастлива, что готова пробыть в тюрьме хоть сорок лет, лишь бы мы снова были вместе.

— Послушайте, Лестрейд, — сказал Холмс. — Так приятно, когда люди любят друг друга. Это как раз тот случай, когда мои симпатии на стороне преступника. Девушка не виновата в том, что извращенная фантазия автора сделала ее маньяком. Может, отпустим ее?

— Пожалуй, отпустим, — согласился Лестрейд. — Уотсон, вы присмотрите за ней, чтобы она больше никого не убила?

— Я не отойду от нее ни на шаг, — торжественно пообещал я.

В Лондон я вернулся на следующий вечер. Холмс и Лестрейд остались в Глазго улаживать формальности. Зато я привез с собой Глэдис, от которой не отходил ни на шаг.

— Милая, познакомься. Это Глэдис. Она будет жить с нами, — сказал я жене, входя в дом и ведя за собой Глэдис.

— Ты что, с дуба рухнул, — возмущенно сказ...

— Ой, а можно, она скажет не так?

(ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА: ладно, будем считать, что это твое последнее желание, Уотсон. Все равно жить тебе осталось строчек десять...)

— Конечно, дорогой, — ответила жена. — Я думаю, мы отлично поладим втроем. Я как раз купила трехспальную кровать. Прямо, как чувствовала...

Мне осталось лишь закончить операцию, которую я начал в самом начале рассказа. Я зашил пациенту разрез и убрал капельницу с наркозом. Пациент вздохнул и очнулся.

— Доктор! — восторженно сказал он. — Я так рад, что операция прошла успешно! Вы знаете, ведь я сегодня женюсь. Побегу, чтобы не опоздать на собственную свадьбу.

Я от всей души поздравил его.

Когда пациент скрылся за дверью, я обернулся к своим любимым женщинам и улыбнулся. Все проблемы были позади. Внезапно потолок обвалился, погребя под соб...

(ПРИМЕЧАНИЕ УОТСОНА: врешь, не успел. Вот ты мне и попался, воблый глаз!)

На этом месте забрызганная кровью рукопись обрывается. Автор рассказа был найден зверски зарезанным. На обоях преступник кровью написал одно слово: "RACHE".

(c) Панда (http://panda.exler.ru)